My Chemical Games

Снов не было. Очевидно, сознание Джи попросту избавилось от ненужных мыслей, чтобы помочь ему восстановиться после череды пережитых потрясений. Нет, конечно, само нахождение на Арене — потрясение, способное сойти за сотню иных, но человек, как известно, способен привыкнуть и смириться с чем угодно, просто у каждого свой предел: кто-то ломается почти сразу, другие сопротивляются (или только думают, что это так) многие дни, пока каждодневные переживания не выкачают из них всё. Когда Уэй открыл глаза, медленно вспоминая, что же произошло, солнечный диск уже скрылся за горизонтом, а последние желтоватые отсветы на серо-сиреневом едва позволяли разглядеть кисти собственных рук. Джерард растерянно уселся на земле, думая, как поступить дальше; может, стоило отыскать ребят — он думал об этом уже довольно давно… Однако неуверенность снова заскреблась в сознании — чирк, чирк — кому ты нужен? Если подумать, основную свою задачу он уже выполнил, спас Майки от неминуемой гибели, так что теперь? Жизнь трибутов в руках распорядителей, но то, как провести последние часы перед смертью, те вольны выбирать сами. Да и не хочется добровольно сдаваться на милость таких людей, за несколько дней перед началом Игр Уэй успел из домашнего бунтаря превратиться в того, кто на самом деле ненавидит их. А по дому он всё-таки скучал. Был бы сейчас рядом Майки! Или родители, или Линдси. Пусть даже ребята из школы, от которых Уэй не видел ничего, кроме насмешек и издевательств. Хотя есть ведь кусочек дома — прямо здесь, в кармане! Чуть дрожащими пальцами он принялся шарить в складках ткани: не мог же он выронить указатель? И тот очень скоро нашёлся, но тем самым поверг его в ужас. Оборвалась последняя нить, державшая связь с домом. В ладони у Джерарда лежало два вытянутых деревянных обломка, вроде половинок сердца: указатель, подаренный Майки, был сломан. Воздух разом вышел из лёгких. Совсем один. Надежды на то, что он сможет связаться с бабушкой, получить совет (или хотя бы убедить себя в том, что получил) больше не было, и страх, ослабивший было хватку, вновь туго спутал Джерарда по рукам и ногам. С неба подмигивала одинокая звезда, но и у неё не было ответов. Мама была уверена, что все неприятности, которые приходится переживать человеку, он заслужил. Неужели он, её старший сын, был бóльшим негодяем, чем те, кто изводил его в школе с самого детства? И неужели капитолийцы намного лучше, чем жители дистриктов? Нет, в этом не было логики. И он не заслужил того, чтобы так страдать, ведь всё, на что рассчитывал Уэй — спасти младшего брата, а то, что ему взамен не послали быстрой и лёгкой смерти, больше похоже на изощрённое наказание. Теперь, в довершение ко всему, он остался в полном одиночестве; никто не поможет и не скажет, что же делать дальше, как это было всегда. А впрочем, если подумать… Джи задумчиво повертел в руках один из обломков. Впервые он не просто остался один, а получил жизнь в своё полное распоряжение, не должен был подчиняться внутреннему распорядку школы или правилам, установленным в дистрикте, даже родители не могли сказать, что он поступает неправильно — вряд ли они когда-то встретятся вновь. И даже более «крутые» ребята не могли больше задавить его авторитетом. Судьба тоже забыла о нём — исчезли загадочные знаки, символы, вечные указания, как лучше поступить и каким путём направиться, а последний посредник Мойр*, указатель, разломился пополам. Джерард Уэй был свободен. Мог пойти обратно к ущелью прямо сейчас и сделать шаг с обрыва, мог отыскать лагерь профи и попытаться перебить их всех во сне, а мог крикнуть в лицо капитолийцев всё, что думал о них, вывернуть душу наизнанку и надеяться, что хоть кого-то это откровение заденет. Последнее подкупало сильнее всего, но благоразумие пока одерживало над Джерардом верх, и из всех возможных развилок он выбирал ту, которая приведёт к друзьям — хотя бы в теории. Он чувствовал себя одиноким, без меры одиноким — и он понял вдруг, что все люди созданы одинокими. Они не понимают друг друга, потому что ищут в толпе нечто — то, к чему потянется душа, как у иных она тянется к природе, а у других — к пёстрым тряпкам. То, что мог дать окружающим Джи, мало кого интересовало в последнее время: смело он мог назвать лишь имя Майки. Но эти чудные парни из других дистриктов, каждому из которых почти наверняка суждено умереть, разглядели в нём что-то!.. Откликнулись на Джерарда Уэя, как откликаются люди на прекрасную музыку, когда другим она кажется жуткой какофонией, или как отзывается в одних сердцах карандашный эскиз на бумаге там, где большинство видит пустую мазню. Было бы слишком самонадеянно сравнивать себя с произведениями искусства, но разве все люди не таковы? Разве каждый из них — не шедевр, тоскливо ждущий, когда его разглядят среди пустых побрякушек? Джи наконец разглядели, и он тянулся навстречу, чувствуя, что Боб, Фрэнки и Рэй — те самые люди, которых он, может быть, искал всю жизнь и подобных которым не найдёт уже никогда. Опыта с Хеленой Сорроу ему хватило за глаза, чтобы понять, как больно терять людей, которые бессознательно тянутся к тебе, каким бы ты ни был. Джерард слегка воспрянул духом. Новые мысли как будто придавали ему сил бороться — и он готов был отправиться в путь хоть сейчас, ещё бы избавиться от навязчивого чувства голода… И понять, куда идти. Он выбрал направление наугад и брёл в медленно затягивающих арену сумерках довольно долго, как ему казалось. Идти было гораздо проще, чем днём: пустыня отдавала тепло, и спадала удушливая жара. Ночью может заметно похолодать, но Джи решил идти, пока есть силы, и тщетно прислушивался к вечерней тишине в надежде услышать голоса товарищей: пустыня привечала его зловещей тишиной. Он решил сделать привал, когда невдалеке показались фигуры огромных кактусов. Джерард готов был поклясться, что те источают чуть сладковатый аромат, а приглядевшись, увидел на верхушках гигантских лап бледно-розовые цветы. В желудке мгновенно образовалась ощутимая пустота; раньше он не замечал этого, но теперь стало очевидно, что день без пищи (если не считать нескольких шишек, которые, впрочем, вскоре опять оказались на земле) не прошёл даром. Необходимо было подкрепить силы, а отдохнуть можно и у подножия гигантских растений. Собравшись с силами, Джи с удвоенным энтузиазмом зашагал в сторону многометровых силуэтов, вырисовывавшихся во мраке. Но даже гигантские тени не позволяли издалека оценить размеры громадин: карнегии уходили куда-то бесконечно высоко, пока не сливались с темнотой. Казалось, что они врастают в небо, подпирая его. Уэю смутно вспоминалось, что эти исполинские кактусы могут оказаться полезными — занятия по распознаванию растений, оказалось, научили его не только извлекать опий. Но что же это было? Кажется, цветы. Огромные бледные бутоны, напоминавшие блюдца, середина которых была заполнена сотнями золотистых тычинок. Говорят, мёд, полученный из их нектара, вызывает состояние эйфории… Стоп. Нельзя было опять возвращаться к затуманиванию разума, бегство от реальности никого не спасёт, а помощи извне ждать больше не приходилось. Раз уж последний знак свыше — сломанный указатель — буквально означал «Теперь ты сам по себе, борись», придётся взять на себя ответственность за всё, что происходит в его жизни, и сознание было первым на очереди. Вздохнув, юноша подошёл к совсем молодому кактусу, высотой метра три, и выбрал несколько цветов, что пониже, а затем, по очереди обхватывая каждый ладонями, с усилием тянул их вниз, а они отрывались с влажным хрустом. Джерард сидел на земле, отстранившись от кактуса, ел водянистую мякоть, сгрызая её с кожуры, будто это был печёный картофель, и блаженно прикрывал глаза. Не то чтобы он чувствовал себя счастливым или хотя бы близко к этому — просто необъяснимое спокойствие впервые со дня Жатвы воцарилось в его душе. Из ночной темноты сверкнули два небольших круглых глаза: сычик, нашедший укрытие в дупле, выдолбленном в стволе кактуса, вопросительно глядел на нарушителя спокойствия. Юноша даже немного позавидовал ему. Это его дом, он чувствует себя в безопасности здесь, а главное, птахе совсем не обязательно умирать. Но что делать, такова жизнь — он даже почти смирился с уготованной ему участью. Сычик, негромко ухнув (разочарован?), взлетел и растворился в ночи, а Уэй так и смотрел туда, где ещё недавно сидел малыш, и думал о чём-то своём. Его растревожили звуки гимна, когда на небе вспыхнула фотография Хелены Сорроу с её отстранённым, неземным взглядом и полуоткрытым ртом — Джи подумал, должно быть, тело девушки уже доставили в Восьмой, и мысленно попрощался. Ему больше не было горько, но из глаз сами собой потекли слёзы, и он не пытался утереть их, глядя в давно уже опустевшее небо. Теперь там была лишь причудливая звёздная россыпь, да лунный серп робко выглядывал из темноты. Как бы горько ни было, Джерард понимал, что нужно что-то делать, двигаться дальше. Раз уж он дал обещание полностью контролировать собственную жизнь и самому решать свою судьбу, нужно было собрать волю в кулак. Это оказалось нелегко, учитывая, что всю жизнь он занимался тем, что бежал от того, что пугало, используя ли наркотики и алкоголь, чтобы забыться, или на самом деле убегая за границы дистрикта, где всё осточертело. Он как будто держал собственное сознание за горло, не давая ему расслабиться, ускользнуть куда-то прочь и забыть о начатом. Сложнее, чем он думал, ведь человеку не запретишь жалеть себя. Самые сильные эмоции мы всегда испытываем по отношению к самим себе, либо любим так, что готовы ради этой любви пожертвовать кем угодно, либо без ума ненавидим, причиняя боль, которую бы не посмели заставить испытать ни одно другое существо. Сейчас Джерард жалел себя, тосковал не из-за смерти Хелены, а из-за того, что он, несчастный и одинокий, больше не встретится с ней, но, разумеется, не осознавал этого в полной мере. Сейчас гораздо нужнее было позаботиться о безопасности самого Уэя — найти убежище, чтобы переждать следующий день, когда на Арену вновь горячим покрывалом опустится день. Второй раз прикорнуть на голой земле, рискуя жизнью, юноша не мог себе позволить. Он шёл всю ночь, кожей ощущая, как остывает воздух, а земля перестаёт отдавать накопленное тепло; близился рассвет. Когда на горизонте появилась желтоватая полоса, Уэй подошёл к небольшой группе скал причудливой формы. Сейчас он не мог точно сказать, не там ли они останавливались с друзьями в самый первый день Игр, но это не так и важно. Там должно быть безопасно. Если, конечно, распорядители опять не выпустят скорпионов — хотя такой трюк уже не удивит капитолийскую публику, так что можно спать спокойно, Уэй и без того натерпелся, можно и оставить его в покое ненадолго. Джерард нашёл в скале небольшую пещерку, даже, скорее, углубление, где лёг подальше к стене, отвернувшись, положил руку под голову и задремал. Снилось ему что-то удивительно будничное и даже унылое, но после нескольких дней настоящего ада (Mama, we all go to hell) было безмерно приятно просто пройтись по грязным улочкам дистрикта до булочной, послушать брюзжание пожилого соседа и даже навести порядок у себя в комнате — пускай во сне. Было бы слишком хорошо и слишком неправдоподобно, проспи он до самого заката крепким сном младенца — Уэй проснулся, когда докрасна раскалившееся солнце поднялось уже высоко в небо, хотя не его слепящий свет разбудил Джерарда. Это было нечто скользкое и отвратительно шевелящееся, заползшее к нему под одежду, и когда Джи с трудом разлепил глаза, он ещё с минуту ёрзал на земле, пытаясь избавиться от неприятных ощущений: мало ли, почему чешется спина, тем более, когда ты давно уже не мылся?.. Во рту было прегадкое чувство сухости, язык словно прилип к нёбу, и первые мгновения спросонья он думал лишь об этом. А затем вздрогнул: он на арене, а не у себя дома, и странное щекотание — не пушистый хвост кота Бабблза. Эта мысль заставила Джерарда подскочить и рывком снять с себя куртку, отшвырнув подальше в сторону; затем он замер на мгновение, прислушиваясь, и принялся охлопывать себя по бокам — кажется, чисто. Тогда Уэй осторожно подполз к ветровке, потянув её за край рукава, и оттуда мигом выскользнула крохотная ящерка, кажется, вполне безобидная. Джи выдохнул с облегчением — это происшествие заставило его понервничать, но в конце концов, ещё раз хорошенько встряхнув куртку, он укутался в неё посильнее и снова закрыл глаза. В следующий раз он проснулся от необъяснимого чувства тревоги, преследовавшего его во сне: Джерард пытался в нём идти против сильного порывистого ветра, но не продвинулся ни на йоту. Ноги увязали в песке, и Уэй хотел позвать на помощь, но стоило раскрыть рот, как он тут же наполнялся мелким пыльным крошевом. Джерард закашлялся и открыл глаза — возможно, это спасло ему жизнь, поскольку в тот же миг от него в испуге отпрянул мрачный силуэт. Джерард рывком сел на земле — с лица упал кусок какой-то тряпки — и покрутил головой; было ещё светло, но солнце потихоньку шло за горизонт — Джи отлично видел его из своей пещерки. А вот куда делся таинственный силуэт — не разглядел, но сердце стучало в груди, явно предостерегая парня об опасности, и он осторожно выглянул наружу, вмиг поплатившись за это: что-то неистовое тут же бросилось ему на спину. Запаниковав, Уэй проявил чудеса недюжинной силы и ухитрился сбросить незнакомца, тут же повалившись следом. Упав на мягкое тело трибута, он смог кое-как определить, что это девчонка, но вот из какого дистрикта — Джи не помнил. Ясно было одно: это точно не Элизабет Вериго. Увы, это не делало девушку менее опасной. В её руке Джерард разглядел нож. Позже он ни за что не поверил бы, что сделал нечто подобное, но в минуту опасности его сознание работало невероятно чётко, настолько слаженно с телом, что все движения его опережали ход вспуганной мысли. И в первую очередь Джерард попытался выхватить у соперницы оружие — небольшой охотничий нож был обёрнут ещё одним куском ткани, и девушка, перекатываясь по земле, больно кусаясь и пихая Уэя локтями, попыталась зажать ему нос, перекрыв дыхание: ощущение как во сне, когда он не мог вдохнуть — что, если девица пыталась его задушить?.. Он так и не выхватил нож, но исхитрился заломить сопернице руку — ненадолго, впрочем: она мигом перекатилась и навалилась острой коленкой на его грудь. Девица была жилистой, крепкой, не в пример ему самому, и боевые навыки её были очень хороши для такого, как Уэй: в какой-то миг он ощутил себя безвольной тряпичной куклой, с которой делают, что хотят, и только мысль об этом заставила его вновь собраться. Он сам вправе распоряжаться своей жизнью. Только он и никто другой. Мысль об этом заставила его перекатиться с чрезвычайной лёгкостью, словно он всегда только и занимался тем, что уклонялся от нападающего противника. Не упуская из виду нож в руке девчонки, он ударил её в глаз кулаком, кажется, расцарапав белок ногтями, и пнул в живот — она, вроде бы, вскрикнула, — после чего поднялся на ноги. Машинально отметил, что с волос на лоб почему-то капает кровь, но не придал этому значения и снова пихнул свою противницу, однако та извернулась и потянула его за шиворот, заставив снова упасть, а затем наконец крепко полоснула ножом где-то под грудью. Боль затмила рассудок, и в глазах Джерарда потемнело — когда там смерть наконец заберёт его в свой уютный мирок?.. Прямо сейчас эта девушка проткнёт ему горло, если он ничего не предпримет, и в единую долю секунды Джерард Уэй успел сперва смириться с подобной участью, а потом — вскипеть от возмущения и нечеловеческим усилием заставить себя откатиться в сторону. Девушка, казалось, уже немного ослабла, и он изловчился выбить наконец оружие из её рук и подставить подножку. Соперница пошатнулась, упала, снова встала, прикрывая ладонью правый глаз, и Уэй подполз к ней, чтобы снова толкнуть, но она вдруг сама, пошатываясь, рухнула на землю. Тут же послышался отчаянный визг. Джерард присмотрелся: девушка ударилась виском о какой-то уступ в скале, и по лицу её текла алая кровь, губы бледнели, глаза заполнялись слезами… Уэй машинально подобрал с земли её нож и подполз ближе. Они оба умирали: он — от нестерпимой боли в ребре, она — от раны в голове, черепно-мозговой травмы. Он мог бы добить её, но надолго ли он переживёт свою противницу? У него нет лекарств, нет спонсоров — ничего нет. Только флакон обезболивающего — кажется, настал его час. Девушка что-то бормотала и выла оглушительно громко — если её вопли приведут сюда профи, закат наступит для них обоих быстрее, что было бы как нельзя кстати. Не выпуская нож из рук, Джерард осушил бутылочку с обезболивающим и свернулся калачиком на земле. Из его глаз тоже капали слёзы. Минуту, две, три он лежал, чуть вздрагивая от пережитого ужаса, и ждал, пока лекарство подействует. Хотя бы немного! Пожалуйста. Уэй беззвучно шевелил губами, пытаясь договориться с собственной болью, точно читал молитву или заклинание. Он давно не молился: ещё в детстве он, отчаявшись, решил, что никакой высшей силы нет и быть не может, что она бы не допустила такой злобы и несправедливости вокруг. Когда умерла бабушка, гнев только возрос, переполнив лёгкие Джи, вырвавшись наружу и окутав юношу густой пеленой тумана. Сейчас… Наверное, он должен был бы возненавидеть этот мир ещё сильнее, но очередное потрясение, как ни странно, имело совсем другой эффект. Пожалуй, на парня сейчас навалилось слишком много злобы и боли, и хотелось, чтобы мир просто перестал быть таким. С невероятной мягкостью и даже нежностью он обратил свой мысленный взор туда, где, горячая и липкая, находилась рана. «Давай, ну, пожалуйста, — как бы обратился к ней Джерард, — скоро всё будет хорошо, лекарство вот-вот подействует». В этот момент это чувство не казалось странным, разум Уэя существовал как бы в стороне от тела, а о нём, повреждённом, следовало позаботиться. Впервые он отнёсся к самому себе так, как поступил бы с кем угодно другим: с Майки, с Фрэнки. Он не пытался заглушить боль ещё большей болью, заставить её замолчать наркотиками, утонув в ненависти к себе, он просто позаботился о себе. И от этого было уже легче. К тому же, вскоре подействовало обезболивающее; боль не ушла, но притупилась, и теперь под разорванной футболкой Джерарда тупо пульсировало нечто, ритмично, как умирающая рыба, слабо бьющаяся на дне неглубокой лужи. Девушка по-прежнему хрипела и кричала, пусть и не так громко. Находиться рядом с ней было опасно, да и сам Джи хотел поскорее убраться с этого страшного места, где он почти совершил убийство. Почти. Капитолийцы оценят это, может, у него даже появится спонсор, но самому Уэю мысль о том, чтобы оборвать чью-то жизнь, казалась мерзкой и противоестественной. Ни у кого не должно быть такого права, жизнь человека — только в его собственных руках, а тот, кто ставит себя настолько выше другого, что способен убить — попросту болен. Да, девушка умирала, остатки жизни бордовой лужицей растекались у неё под головой, но… Нельзя, нельзя убить! При одной мысли об этом руки парня дрожали ещё сильнее. Майки не увидит, как старший брат играет по правилам Капитолия. Да, у него есть нож, у него чуть больше шансов выжить, но они с безымянной трибуткой по-прежнему на равных, и это не казалось Джерарду жестокостью. Выдохнув, он неловко съехал со склона и из последних сил отполз в сторону. Это походило на кошмар, где бежишь, но не продвигаешься вперёд ни на сантиметр: Джи прилагал все силы, но злополучная скала отдалялась мучительно медленно, на метр, два… А губы и кончики пальцев уже пугающе холодели, точно Уэй не умирал, а просто постепенно превращался в труп. Он ненадолго прикрыл глаза, давая себе отдохнуть, и тут осознал, что где-то совсем рядом слышит, как отрывисто шуршит песок под чьими-то ногами. Чаще, чаще… «Это конец», — успел почти равнодушно подумать он, когда услышал знакомый голос, полный какого-то постоянного удивления и восторга. — Рэй, Боб, это он! Он живой!