My Chemical Games

Пение Джерарда, должно быть, вызвало целый фурор в Капитолии — как же, они наконец добились своего, но сейчас ему было плевать. Он сидел на коленях перед телом Хелены и выплёскивал наружу всё, что накопилось в нём за долгие годы и укреплялось здесь, на арене. Чёрные волосы, засаленные, спутанные, падали на лицо, а он не смахивал их — по крайней мере, так никто не увидит его слёз. На губах лопались крохотные пузырьки — наверное, преотвратное зрелище: грязный, измотанный слюнявый подросток, вопящий куда-то ввысь. И ему ответили. Джи думал, нигде поблизости нет ни единого живого существа, но с высоты ему вторили хрипло-гортанные крики, и подняв голову, он увидел парящих в знойном мареве стервятников. Слетелись полакомиться мертвечиной — что же, это было их право: в такой духоте тело Хелены вот-вот начнёт разлагаться, и лучше Джерарду уйти прочь, чтобы не видеть, что будет дальше. В лицо ему под порывами суховея летела пыль, мелкий песок, какие-то веточки и колючки… Он думал было подняться обратно, чтобы вернуться к своим товарищам, которых так опрометчиво оставил вчера — найдёт ли он путь назад? — но понял, что ни за что в жизни не вскарабкается по отвесной скале. Он и спустился-то едва ли, что уж говорить о попытке залезть обратно? И Джи шёл вперёд — без цели, без надежды, просто передвигал ноги, не задумываясь о том, куда его приведёт тропа каньона. Здесь, по крайней мере, можно было укрыться от солнца — скала отбрасывала длинную рябящую тень, а по другую сторону от неё тянулся уступ чуть пониже, и на нём проглядывались пучки жёлтой, пожухшей травы и редкие деревца можжевельников. Наверное, от них пахло хвоей, но Джерард не чувствовал запаха — не чувствовал ничего, только изнуряющую жажду, но воды было взять негде. Он с трудом волочил отяжелевшие ноги, шаркая и поднимая облачка прогорклой пыли, когда из-под носка его ботинка что-то, подскочив, прокатилось вперёд. Осколок породы? Или огромное насекомое? Прищурившись, Джи пристально вгляделся в землю перед собой: небольшой шарообразный предмет неподвижно валялся в паре шагов от него и никак не мог быть насекомым (хвала небесам). Подойдя ближе, Джерард подобрал его и, смахнув слой пыли, обнаружил под ним недозрелую зеленоватую шишку. А задрав голову, разглядел невдалеке склонившийся над уступом можжевеловый кустик, под которым — о чудо! — валялось ещё несколько шишечек, упавших на дно каньона. Джи поспешил подобрать их, пока они не исчезли, словно мираж, и раскусил одну — горько, с привкусом травы и хвои, но он не ел уже слишком давно, чтобы обращать на это внимание. Шишки были мягкими, чуть влажными — наверное, это могло бы восполнить запас жидкости в его организме хоть немного, — и Джерард жевал их почти с наслаждением. Несколько штук распихал по карманам, огляделся — нет ли поблизости ещё чего-то, что могло бы сойти за еду? — и двинулся дальше, немного бодрее, чем несколько минут назад. Но несмотря на то, что найденные шишки несколько восполнили его силы, Уэй по-прежнему чувствовал себя паршиво — по большей части потому, что мысли в его голове вращались вокруг единственной темы… Он подвёл её. Даже не просто подвёл, а подставил: Хелена Сорроу не имела никакого отношения к Шестому дистрикту, жила своей жизнью, пусть и наполненной странностями, но чёрт дёрнул Джи вызваться добровольцем вместо брата! Майки, конечно, нельзя было назвать самым обычным парнишкой, которых в Шестом были сотни, но виной тому было лишь общение с братом не от мира сего. Он бы вписался, стал обычным незаметным трибутом, не привлёк бы Хелену, и она спокойно умерла бы своей смертью безо всяких безумных потрясений. Может, менее мучительно. Хелена Ли Раш не выбрала бы её тело своим прибежищем после смерти, чтобы сводить старшего брата Уэя с ума. А ещё ребята… Верные самоубийцы. Нет, лучше ему как-нибудь незаметно исчезнуть, не встречаясь с ними, чтобы дать хоть какой-то шанс. Рэй позаботится о Фрэнки, Боб тоже сильный малый — если он ещё жив, конечно. Быть может, немного удачи, и кто-то из них вернётся домой; так зачем отнимать у них этот шанс одним своим присутствием? Так же мешал он Майкосу в школе попасть в нормальную компанию. Виноват, виноват. Сначала Джерард пытался отвлечься на мелкие будничные размышления, подавляя чувство вины, но оно росло, это словечко — «виноват» — множилось, повторялось всё чаще и чаще. Отдельные словечки перекатывались под черепом, и их становилось всё больше. Рокот нарастал, подобно гулу моря, подобно грохоту приближающегося многотонного товарного поезда. Каждый раз, когда Джи и Майки детьми бегали через пути, они боялись, что железная махина будет двигаться слишком быстро, что случится нечто, что помешает братьям добежать до безопасного места вовремя, а дальше… Что будет дальше, они никогда не обсуждали, но, наверное, им обоим снилось, что происходит одна-единственная ошибка, и их сметает с ног. Живая плоть разлетается в воздухе миллионами горячих кровавых ошмётков, и больше никакой памяти о двух Уэях, которых всё равно никто никогда не любил по-настоящему. Гул в голове становился всё громче, как будто Уэй слышал его на самом деле, а не в своём воображении, это было гораздо более реально, чем наркотический сон. Кровь пульсировала в висках, жар волнами расходился по телу. Наверное, это близкий обморок. Ещё одна волна жара — самая сильная — и Джерард повалился, как будто что-то ударило его в спину с необычайной силой, но сознания не потерял. А в следующую секунду вид безоблачного голубого неба сменился жижей мутно-кофейного цвета, а нос и рот заполнила ледяная вода. Откуда здесь вода, — успел подумать Джи, прежде чем мощный поток понёс вперёд его барахтающееся тело. Жидкость заливала глаза и уши, но хуже всего — он хлебнул прилично, когда, не ожидая наводнения, вдохнул от испуга. Глотку заполнила горечь, на зубах заскрипел песок, и, пытаясь вынырнуть, Джерард лишь нахлебался ещё. Он напрасно пытался выплюнуть отвратительную жижу, отдающую пылью и тиной, и паника вдруг отчаянно заколотилась в его мозгу. Перед глазами замелькали пёстрые картинки: вот Джи четырнадцать лет, и соседские мальчишки глумятся над его болезненным видом и вечными синяками у глаз, а вот один из них толкает его в глубокий пруд. И под дружный хохот остальных один из этих ублюдков прыгает следом — не спасти Уэя, нет: он хватает его за плечи и трясёт так, чтобы голова его ушла под воду. Джи плавает из рук вон плохо, и он наглотался затхлой воды, задыхается, а на глазах проступают слёзы — дальше он помнит смутно, лишь какие-то крики, и кто-то выволакивает его на берег. В этот раз спасти Джерарда будет некому, а внезапно разлившаяся река тем временем не давала ему шансов вынырнуть и сделать хотя бы глоток драгоценного воздуха. «Кажется, ты хотел пить, Уэй?..» Беспомощно барахтаясь, Джи пытался выплыть, откашляться — в лёгких уже скопилось полно воды, а глаза застилали слёзы отчаяния и бессильной злобы. Глубина — самый сокровенный его страх, самый мучительный, и сил сопротивляться течению уже не было: каждый раз хватая носом ещё немного жидкости при попытке вдохнуть, он вскоре не мог уже дышать совершенно и хотел отдаться во власть безжалостного потока, теряя сознание, но продолжал по инерции бултыхаться и судорожно пытался сделать вдох. Мимо проплыло мелкое деревце, вырванное с корнем — он слишком поздно успел сообразить, что оно могло бы стать спасением. В груди невыносимо жгло, перед глазами темнело, и Джи уже не силился открыть их, но всё еще порывался дышать и бил руками по воде, чтобы хоть как-то оказаться на поверхности. И несмотря на эту никчёмную борьбу за выживание, он чувствовал приближение смерти, знал, что уже покойник. Говорят, перед гибелью вся жизнь проносится перед глазами, но Джерард успел увидеть только, как Майки разбил очки в последний день перед Жатвой, и понадеялся, что без них младший брат не сможет разглядеть предсмертную гримасу старшего на экране их допотопного телевизора. Новая волна отчаяния не дала Уэю пойти ко дну так быстро: что-то заставило его сосредоточиться и расслабиться на короткий миг: держаться на воде показалось намного проще. И он принялся работать руками, стараясь выплыть несуществующим пловцовым стилем — перепуганной дворовой шавки. Руки быстро устали грести, и лёгкие с каждым мгновением жгло всё сильнее, но нужно было выбираться, и Джи подумал, что мог бы ухватиться за уступ в скале. Отдав этому все свои оставшиеся силы, он долго цеплялся слабыми пальцами за стену каньона, пока не схватил наконец что-то прочное и не повис вдоль скалы безвольной тряпкой. На дальнейшее его не хватало, но Джерард наконец сумел откашляться и продышаться. Его пальцы мёртвой хваткой держались за выступ, а потом вдруг очередной бурный поток подбросил Уэя, снова заполонив легкие ледяной и горькой жижей, и тот, сам не сознавая, как, перевалился через скалу, оказавшись на сухой и твёрдой земле. Перекатившись на четвереньки, Джи незамедлительно вырвался, прочищая лёгкие, и его трясло крупной дрожью — от пережитого ужаса, от холода, от жалости к самому себе. Казалось, целую вечность он сидел на коленях, ссутулившись, и тяжело дышал, приходя в себя. Постепенно капли, стекавшие по лицу и застилавшие глаза, высохли, а сердце уже не колотилось так часто, обезумевшей птицей пытаясь проломить рёбра и вырваться из груди; как бы ужасно ни было происходящее, оно осталось позади, и мутный поток, всё ещё продолжавший реветь и пениться за уступом, больше не угрожал Джерарду. Промокшая ткань стала неприятно прилипать к телу, и юноша, никогда не любивший открытой одежды, не желая выставлять напоказ не только свои мысли, но и тело, всё же снял куртку и взял в руку. Теперь нужно было как можно дальше отойти от злополучного каньона: Уэй не удивился бы, затопи распорядители всю арену. Чуть прихрамывая, он поплёлся в неизвестном направлении. С каждой минутой солнце припекало всё сильнее; с одной стороны, это было неплохо — оно высушивало одежду, и скоро Джи смог бы вновь скрыться в своей тряпичной раковине, но с другой — становилось всё жарче, и к Уэю, несмотря на то, что тот какой-то час назад наглотался воды даже сильнее, чем хотелось бы, начала медленно подкрадываться жажда. Однако пока что мысль об этом не особо тревожила парня, и он шагал вперёд — туда, где у самого горизонта в пустынной дымке вырисовывались сиреневые силуэты скал. Там, как ему казалось, безопаснее всего. Тишина начинала действовать на нервы: не пролетело ни единой птицы, и ветер почти не чувствовался. Земля — выжженная равнина. Именно сейчас, а не тогда, когда обнаружил тело Хелены, Джи почувствовал себя по-настоящему одиноким, оставленным всеми и самостоятельно оставившим всех. Где-то там, дома, Майки следит за ним, не отрывая глаз от экрана, а ребята на Арене, быть может, вспоминают о нём. Ведь он сам их бросил — сам напросился на Игры, сам, поддавшись эмоциям, ушёл прочь от Боба, Рэя и Фрэнка. Чем угодно он сейчас бы пожертвовал за простой разговор. Иногда, когда в школе было совсем уж невыносимо одиноко, маленький Джи представлял себе, что рядом — друг, всегда готовый понять и выслушать. Этот некто почти не говорил, лишь соглашался с мыслями Джерарда. Вскоре Майки стал постарше, и воображаемый собеседник исчез сам по себе, молча ушёл, прикрыв дверь. Теперь, лет десять спустя, он вновь был нужен, как никогда. Уэй чувствовал себя крайне неловко, словно действительно пытался заговорить с человеком, которого когда-то предал. Хриплым голосом, подчиняясь какому-то изломанному ритму, звучавшему в его голове, парень пробормотал: You're not in this alone; Let me break this awkward silence. Let me go, go on record Be the first to say I'm sorry. Выходило похоже на мелодию — странную, диковатую, но что ещё может спеть человек, то и дело оказывающийся на краю могилы? Наверное, стоило извиниться перед этим призраком из прошлого, таким же как его бабушка, но никогда не бывшим по-настоящему живым. Прости, что оставил тебя на долгие годы? Прости, я вообще люблю бросать людей, как видишь? Майки, ребят, бабушку, даже Хелену уберечь не смог… Чем же ты лучше, бестелесная фантазия? Горло жгло из-за жажды, однако пение казалось сейчас насущной необходимостью: в противном случае Уэй сошёл бы с ума. Или он уже?.. Солнце стояло в зените, даже собственная тень сжалась до размеров крошечного пятна под ногами, и вокруг нет ничего, ничего, кроме желтизны песка, раскалённого неба и ослепительного солнечного света. Пустота. Хуже, чем засыпать, когда каждую ночь снятся кошмары, ведь сейчас проснуться невозможно. Джи зажмурился, сжал веки так сильно, что из глаз потекли слёзы, но и здесь спасения не было — невыносимо яркий солнечный круг отпечатался на сетчатке. Мгновенно солнце приблизилось, обжигая ресницы, оно зависло прямо перед лицом и не желало исчезать, как бы Джерард ни вертелся на месте. В ужасе он отпрянул назад, почти повалившись на спину — огненный шар следом; закрыл лицо руками — жар и сияние просочились сквозь пальцы, точно кипяток стекал по лицу. And in this moment we can't close the lids on burning eyes, Our memories blanket us with friends we know like fallout vapor. Он попытался открыть глаза, и мутные, ослепительно яркие круги замельтешили прямо перед носом, заставляя Джи взвыть от ужаса: что это, новая уловка распорядителей, или несчастный малый из Шестого просто заработал солнечный удар и теперь страдает от галлюцинаций? Но боль в глазах не была фантомной: самая что ни на есть реальная, она сводила с ума, и желая избавиться от жгучих лучей, расплавленным золотом затекавших под истонченную кожицу век, Джи повалился на землю, с мученическим стоном вгрызаясь ногтями в пересохшую почву. Пожалуйста, прекратите. Он хочет выйти из игры. Шумно дыша, Джерард продолжил цедить слова сквозь стиснутые зубы — резко, безжалостно отрывая их от слепившихся растрескавшихся губ. Голос перетек в сипящее бульканье — Джи уже не мог заставить себя выговаривать слова даже для того, чтобы отвлечься, и лишь катался по земле, стараясь спрятать лицо в песок, закрыть глаза рукой, зарыться с головой, словно страус — ничто не помогало; слепящий свет находил его всюду. Перекатившись на спину, Уэй бросил мимолетный взгляд на небо, столь ярко-голубое, что казалось, такого цвета не могло существовать в природе. На небе он разглядел тёмную точку, а за ней и другую: что это, ещё стервятники? Джи показалось, они слетелись посмотреть на его предсмертные муки и делают ставки, как скоро он откинется, чтобы вырвать сердце из прекратившей трепыхаться груди. А может, это были просто видеокамеры — хотя какая разница, по ту сторону оптических стёкол сидят такие же точно падальщики и делают свои ставки, гадая, когда наконец ударит пушка, чтобы не видеть больше на своих экранах это скучнейшее зрелище. Джерард Уэй и подумать не мог о том, что капитолийцы с восторгом наблюдают за его злоключениями, выделяя среди других трибутов как самого необычного. Впрочем, в данный момент Джи не мог подумать ни о чём вовсе: раскалённый жар, казалось, через глаза проходит прямо в его мозг, превращая серое вещество в жидкий супец, который и на арене жрать не станешь. Кости ломило, и он словно горел в адском пламени («Mama, we all go to hell», — бросилась в глаза подзатёршаяся надпись на предплечье). Пытаясь почувствовать своё тело, убедиться, что оно ещё существует, Джи изгибался на земле под немыслимыми углами, корчась, словно в судорогах, и продолжал по капле выцеживать слова безумной песни. Когда же кончатся эти муки?.. Делая глубокий вдох, Джи пытался успокоиться, но воздух проходил сквозь лёгкие, словно раскалённая лава, обжигая внутренности. Он натянул на лицо ворот куртки, чтобы облегчить дыхание, и вдруг из внутреннего кармана что-то выпало, прокатившись по горячей земле — крохотный коричневатый флакон, спасение от всех бед. Схватив его нервно дрожащими пальцами, Уэй прижал к губам запотевшее стекло и замер, прикрыв глаза. Перед ними всё ещё плясали в бешеном танце глянцевые круги, но не они сейчас имели значение. Воспоминания — вот что действительно было важно. Тощий Фрэнки, бьющийся в лихорадке после скорпионьего укуса; его тонкие искусанные губы, к которым Уэй поднёс спасительную бутылочку обезболивающего, чтобы заглушить мучения; полупрозрачные, в прожилках, веки, закрывшиеся, чтобы парнишка забылся спасительным сном. А затем — Боб, Рэй и он сам, Джерард, и сплотившее их общее горе, когда юный Фрэнк Айеро едва не умер у них на глазах, — прямо сейчас, касаясь губами плотного стекла, чудом не треснувшего и не потерявшегося в бурных волнах, Уэй переживал заново те минуты, и становилось несоизмеримо легче. У него есть друзья, он понимал это, как никогда прежде, и эти бестолковые парни — суицидники, не иначе (впрочем, как и он сам) — вызывали в нём острое чувство тоски и нежности. Он хотел их видеть — наверное, стоило найти ребят, уповая на то, что они до сих пор живы и всё ещё вместе. Но нужна была какая-то подсказка: он не знал, куда идти и как поступить правильнее. В этот момент он понимал Майки, часто обращавшегося за советом к бабушке. Вот бы кто-то просто взял и указал, что делать, чтобы переложить всю ношу ответственности на него… Сердце перестало колотиться так бешено, жар начал утихать. Кажется, мучения если и не прекратились совсем, то временно отступили, пусть тягостные мысли и не могли исчезнуть, и Джерард ясно почувствовал, что слишком утомлён. Не поднимаясь с земли, он свернулся калачиком, накрыл голову курткой, чтобы защититься от солнца, и почти мгновенно провалился в сон, подобно тяжело больному ребёнку, наконец-то испытавшему хотя бы незначительное облегчение. Hello Angel, tell me where are you? Tell me where we go from here, Tell me we go from…