My Chemical Games

Джерард открыл глаза и на секунду представил, что видит не освещённый мягким светом потолок больничной палаты, а бледное осеннее небо, синева которого давно растворилась в бледных облаках. Это так мучительно долго — ждать. Тем более, Джи разделили с ребятами, и он не мог даже знать наверняка, оставили ли их в живых. Может, Капитолий решил спасти именно его, а парни участвуют в какой-нибудь дикой бойне вроде гладиаторских боёв, чтобы исполнить своё назначение и подарить людям то шоу, которое так нравится капитолийцам — кровавое? Правда, медики, встретившие их внутри планолёта, пообещали, что всё будет в порядке и можно больше не бояться, но отказались объяснить, что происходит. Так и молчали, словно безгласые, загадочно переглядываясь, пока планолёт не приземлился на крыше какого-то здания, где Джи и разлучили с Фрэнком, Рэем и Бобом. Наркоз не позволял точно определить, сколько Уэй уже валялся здесь, не зная, чем себя занять. Окна в комнате не было — лишь экран, его имитирующий, где на выбор предлагалось ровно двадцать семь возможных видов. Джерард выбрал какой-то ночной пейзаж, потому что это позволяло представить, что он находится в родном Шестом Дистрикте, раз уж никто не хотел сказать, где Уэй находится сейчас. Не лучшее место, конечно, но там хотя бы всё было хорошо, а переживаний серьёзнее, чем из-за козней (мелочных, как оказалось) школьных хулиганов, не существовало и в помине. Потеряв союзников из поля зрения, Джи как будто ещё раз расстался с Майки: за всё время, проведённое на Арене, он успел к ним привязаться и никогда не пытался переубедить себя в этом. А теперь не осталось никого. Когда даже едва различимая мелодия, приятная по задумке организаторов, начала раздражать до скрипа зубов, за дверью палаты послышалась возня. Дверь открылась, и в комнату вошла Маргарет Стамп, ментор Джерарда. Видимо, он и правда победил, если ему позволили встретиться с наставником. Сложно было понять по выражению лица, какие эмоции испытывала женщина, а впрочем, она всегда старалась вести себя сдержанно и чуть прохладно, пусть Джи явно не был ей безразличен. Наверное, он казался ей кем-то вроде сына-аутсайдера, и теперь Маргарет была рада, что он сумел вернуться с Арены живым, пусть и при каких-то странных обстоятельствах. — Я рада, что ты вернулся, — безо всяких приветствий чуть улыбнулась она, — честно говоря, ты довольно часто вёл себя как идиот и не погиб лишь чудом, но это правда было… Круто. «Да уж, а чудом были Фрэнк, Рэй и Боб!» — подумалось Джерарду, но прежде, чем он сумел подобрать подходящий ответ, ментор заговорила снова. — Честно говоря, это лишь потому, что ты понравился дочке распорядителя. Я слышала разговор в комнате управления. И не только она — операторы только и делали, что обсуждали вас с парнями и то, как вы пели! Иногда мне казалось, что я музыкальный продюсер, а не ментор! Таких, как вы, не хотели убивать сразу. — Вау… — только и смог сказать Джерард. — Вообще, не я должна сообщать тебе всё самое интересное, — покачала головой Маргарет, — ты хорошо себя чувствуешь? К тебе кое-кто приехал. Джи почувствовал, как что-то восторженное и лёгкое, вроде воздушного шара, начало расти у него в груди, грозясь при случае вырваться наружу радостным криком. Но это было невозможно, немыслимо, только не здесь! В столице не может быть ничего настолько хорошего и счастливого, не может… Из-за двери кто-то робко выглянул, но промедление гостя не помешало Джерарду безошибочно узнать его. Забыв о ранах, он выбрался из-под одеяла и, шлёпая босыми ногами по больничному полу, рванулся к брату. Это был всё тот же Майки, младший братишка, ради которого можно без раздумий пожертвовать жизнью, и он стоял прямо здесь, перед ним. Прошло меньше месяца, но эта встреча ощущалась совершенно иначе, чем все прошлые. Джи даже не хотелось думать о том, сколько раз он ломался за это время, хотел умереть уже наконец, и так находясь в шаге от смерти: теперь вся эта маленькая жизнь, где осталась лишь боль и немного музыки — для разнообразия, — оказалась позади. Но даже Майкос изменился — внешне, по меньшей мере. Исчезли его вечные очки, перемотанные скотчем, и над причёской поработали стилисты — теперь его волосы были светлыми, — а взгляд больше не казался таким затравленным, как раньше, точно младший брат возмужал за это время. Майки, что же ты делал всё это время? — Я… — начал было Джи, но нужные слова никак не шли на ум. — Господи, Майки, я… Ты… Ты такой… Майкос улыбнулся и покачал головой: никакие слова не могли передать радость от их встречи, и Джерард всё смотрел на брата, обнимал его, затем снова смотрел, охлопывал его плечи… Казалось, за долгие недели разлуки Майки даже подрос немного. — Как ты себя чувствуешь, Джи? — заботливо спросил он, и в этом вопросе было так много всего, что умещалось в сердцах обоих… Кажется, он тоже не мог подобрать нужных слов. — Как я себя чувствую?! — взорвался Джерард. — Ты, маленький засранец, хотя бы мог видеть меня всё это время, ты знаешь каждый мой шаг, а вот как ты себя чувствуешь?! — и слова потекли сами собой, как те песни, что он сочинял на Арене. — Я так скучал по тебе, Майки, всё, абсолютно всё, чего я хотел, — это не подвести тебя!.. Не оставить тебя одного. — И Джерард снова прижал брата к себе, боясь, что тот исчезнет, развеется, словно мираж. Но Майкос был здесь, абсолютно реальный, и Маргарет Стамп, загадочно улыбнувшись, вышла за дверь, чтобы оставить братьев вдвоём. — Мне так много нужно тебе сказать!.. — выдохнул Майки, преданно глядя на Джи. — Давай присядем?.. — Ох, точно. Тебе не тяжело стоять? Нет? Отлично, — тараторил брат, дожидаясь, пока Джи усядется на кровати. Он и сам было присел, но тут же подскочил, как ужаленный: кажется, новости, которые он принёс, не давали усидеть на месте. — Так что ты делал всё это время? — спросил Джерард, уже и не помня, когда в последний раз его младший братец был так возбуждён. — Ну, сперва я просто мучился от страха и неизвестности. Потом, когда тебя начали показывать по телевизору, стало немного проще — до того, как Игры начались, конечно: я хотя бы знал, что ты в порядке. А потом… Сходил с ума от ужаса. Но тебе невероятно повезло с союзниками, верно? — О, Майки, они не просто союзники, они… мои друзья. Вы должны познакомиться! — Непременно! — Ты знаешь что-то?.. — Джи вздрогнул. — Они… в порядке? Майкос утвердительно кивнул, и у него словно камень с души свалился. Значит, Капитолий пощадил всех четверых. Значит, всё это было не зря?.. — Я сбежал из дома, Джи. — Что? — вздрогнул Джерард, кажется, упустивший какую-то важную фразу, сказанную секундой ранее. — Когда приехали брать интервью, потому что ты вошёл в финальную восьмёрку, — терпеливо разъяснял Майкос. — Репортёр… В общем, он пообещал мне, что мы сможем тебе помочь. — Репортёр?.. — Джи всё ещё не понимал ни слова. — Его зовут Дэвид Джонс, и он бывший музыкант. И очень влиятельный человек здесь, в Капитолии. Ему безумно понравилась ваша музыка, Джи! Хотя они все здесь буквально помешаны на ваших песнях, но Дэвид!.. Он пообещал, что мы станем героями. — «Мы»?.. — Мы все. Ты, Фрэнк, Рэй и Боб… И я. И он тоже — совсем чуть-чуть, как он говорит, но он так много сделал для этого!.. Я… В общем, я не знаю, как это сказать, но… Вас забрали с Арены, потому что погиб президент, Джи. Я убил президента. Джерарда словно обухом по голове ударили. — Что, прости?.. — хрипло переспросил он. Казалось, он плохо расслышал: последнюю фразу Майки произнёс так тихо, словно опасался, что его могут услышать посторонние, и мигом прижал палец к губам: мол, это большой секрет. И продолжил свою речь бодро, как ни в чём не бывало: — Никто не знает, почему он погиб — говорят, поперхнулся за обедом. Жуткая, нелепая смерть, прямо в то время, пока вы пели о разрушении, представляешь, какая ирония? Никто не видел, как это случилось, но потом безгласые нашли тело, началась паника… Ну, и вас вытащили с Арены, потому что никто не знал, что делать дальше. Теперь здесь всем руководит главный распорядитель, так что… — Погоди, Майки… Ты не шутишь? — Да какие могут быть шутки! Но я видел президента, Джи, так же близко, как тебя сейчас! Когда Дэвид привёз меня сюда, он слегка изменил мою внешность, чтобы я вписался — мне сделали коррекцию зрения, и теперь я отлично вижу, представляешь?! Ну, и Дэвид послушал, как я играю на гитаре. За день до того, как закончились Игры, он решил представить меня президенту, так что мы ужинали у него во дворце. Дэвид хотел сделать меня своим протеже, но я не уверен, знал ли президент, чьим братом я являюсь. — Его губы растянулись в улыбке. — Подсыпать медленный яд, который достал Дэвид, было делом техники, — наклонившись, прошептал Майки прямо Джерарду в ухо. — Ну-ну, потише, друг мой! — прямо из-за спины у Майки выплыл высокий рыжеволосый мужчина, одетый по капитолийской моде. Тот самый Дэвид. — Не забывай, что у этих стен есть уши, пусть даже Президент мёртв. Он был прав: от предателей в первую очередь избавляются даже те, кого они привели к власти, а значит, Майки стоило быть особенно осторожным. Джерард смотрел на Дэвида Джонса, как заворожённый: он с детства видел его на экране телевизора, пусть и какими-то урывками, когда выдавался случай, такого таинственного, сияющего великолепием, точно пришелец с другой планеты, где всё было не в пример лучше, чем в Панеме. Он не походил на рядовых капитолийцев — не писклявил при разговоре, не жеманничал и не хихикал по-дурацки, и всё же выглядел великолепно в своих экстравагантных столичных нарядах. В какие-то моменты Джи думал, что хотел бы походить на него. Однажды он перекрасит волосы в рыжий, наденет ярко-синий классический костюм — такой же, как на Джонсе сейчас — и исполнит что-то неземное со сцены. Но он, конечно, будет другим пришельцем — застенчивым инопланетянином, который никогда не будет уверен, всё ли он делает правильно, ведь это столица… — Это вы нас вытащили оттуда? — спросил он, не зная, стóит ли вообще заговаривать Дэвидом. — И где Рэй, Фрэнк, где Боб? — Твои друзья в порядке, Джерард, я бы не позволил им погибнуть. Это из-за вас всё случилось именно теперь: многие были недовольны, даже здесь, в столице, но никто бы не решился на отчаянный шаг, — тут он многозначительно поглядел на Майки, — если бы не вы и ваша музыка. В этом было что-то до безумия вдохновляющее: все эти песни, то, как вы отказывались бросить друг друга, несмотря ни на что, даже в самом финале, когда больше никого не осталось… Вы дали людям надежду — ну, или попросту заразили своим безумием, что, может быть, даже лучше. — Это Дэвид прислал вам инструменты, — кивнул Майки. Кто бы мог подумать! А они полагали, что просто забавляют публику эмоциональными песенками. Оказывается, у революции было именно такое лицо — лицо четверых лузеров, готовых умереть в ближайшем будущем. Но что ж, если Капитолий считает, что так нужно — пожалуйста. Сейчас гораздо сильнее Джи занимал тот же вопрос, что и до появления над Ареной планолёта: что же дальше? Об этом Уэй и спросил Дэвида Джонса. Тот лишь загадочно улыбнулся: — Все победители Игр дают интервью. Даже если это были последние Игры в истории Панема.

***

Громкая вступительная музыка прокатилась по огромному холлу, заполненному людьми. Джи готов был спорить, что билеты на это интервью стоили баснословных денег — кто знает, какую ещё штуку эти парни выкинут? Цезарь Фликерман сидел в кресле всё с тем же хозяйским видом, напротив него на диванчике расположились Боб, Рэй, Фрэнк и Джерард, а рядом с ними сидел Майки в компании Дэвида Джонса. Вся команда в сборе. Строгие чёрные костюмы, накрахмеленные рубашки и галстуки казались неудобными, особенно после мягких больничных пижам, но Дэвид настоял на таком образе. Победа на Играх — больше не гладиаторский триумф, которым следует восхищаться, необходимо было отдать должное погибшим трибутам, которым не повезло дожить до переворота. Правда, Фрэнк в последний момент пропал на минуту-другую и вышел на сцену уже в неизвестно откуда взявшихся джинсах вместо строгих брюк, заявив, что ему так удобнее. Джерард улыбнулся про себя — он всё ещё протестует, хоть власть и сменилась. Сам Уэй тоже выглядел иначе, чем на своём предыдущем интервью, когда всё, что он мог вызвать, — жалость. Игры многое изменили в нём самом, и, наверное, стоило как-то выразить это внешне. «Красный?» — поднял брови Рэй, впервые увидев Джи с новым цветом волос. Пожалуй, да: будь то пламя революции или пролитая зазря кровь — он считал, что именно так было нужно. В конце концов, первое, что сделал Фрэнк, придя в себя, — отправился к стилисту Джерарда, чтобы набить на руке новую татуировку. «Loyalty, Respect, Honesty» — он уверял, что в неё вложен большой смысл, и, наверное, это и правда было так. После пережитого не хотелось совершать глупостей. Так чем же хуже сам Уэй? Ну, за исключением того, что он до дрожи в коленках боится иголок. — Итак… — многозначительно протянул Цезарь Фликерман, расплываясь в улыбке. — Вы спросите меня, почему на кресло победителя метят сразу шесть молодых мужчин — да-да, Фрэнки, после всего, что вы пережили, я уже не смогу называть вас мальчишками! — ведь победителей было четверо?.. И я всё расскажу, но сперва — встречайте! Победители сорок восьмых по счёту Голодных Игр, обошедшие все правила, перевернувшие новую страницу истории, снискавшие вашу безграничную любовь!.. Это звучало так громко, так чрезмерно пышно, что у Джерарда скулы свело. Но Цезарь не фальшивил, нет: просто здесь так было принято. И, заглушая своим звучным голосом бурные аплодисменты и восторженный свист, он назвал по очереди их имена: — Фрэнк Айеро, Дистрикт-3! Джерард, — надо же, правильно выговорил его имя, впервые, а всё время, — Уэй, Дистрикт-6! Боб Брайар, Дистрикт-7! И, наконец, Рэй Торо, Дистрикт-9! Они чуть приподнимались с кресел, чтобы поприветствовать зрителей, и чинно кивали. Никто не улыбался: Дэвид велел быть сдержанными, но его наставлений и не требовалось. Интервью после Голодных Игр — не самое весёлое мероприятие. Но Цезарь продолжал, как ни в чём не бывало, пока Джи медленно прокручивал в голове всё то, что хотел сказать сегодня. — Ну, а этот замечательный юноша рядом, — щебетал ведущий, — никто иной, как Майкл Уэй, дамы и господа! Тот самый парнишка, чьё имя было названо на Жатве, брат Джерарда, вместо которого тот героически вызвался добровольцем! Майки, ну же, покажись публике! Майкла пригласил в столицу всеми нами любимый Дэвид Джонс, — доверительно сообщил Цезарь. — Тот самый Дэвид, благодаря которому на Арене состоялась музыкальная группа! Снова шквал аплодисментов, а затем Дэвид, взяв у Цезаря микрофон, тихо и скромно проговорил: — Группе не хватало бас-гитариста, а Майкл отлично играет. — Уверен, мы ещё сможем убедиться в этом, — широко улыбнулся Цезарь. — А пока у меня вопрос к нашим победителям: расскажите, что вы чувствуете? Каково это — быть героями в глазах тысяч людей, знать, что почти каждый житель Панема переживал за ваши судьбы, как за свои собственные? Переживали? Они и впрямь переживали? Или просто щекотали свои нервы, ожидая финала? — На самом деле, мы вовсе не ощущаем себя героями, Цезарь, — заговорил Рэй. — Если честно, мы просто пытались выжить, — добавил Боб. — Быть искренними, — задумчиво протянул Джи. — И остаться собой! — поддакнул Фрэнки. — В общем, — подытожил Рэй, — мы делали то, что считали правильным. Чудо, что это закончилось именно так. — А в какой момент вы поняли, что сможете стать командой? Мы все поняли, что это Джерард собрал вас вокруг себя. Ведь он негласный лидер вашей группы, верно? — Нет! — торопливо выкрикнул Джи, и одновременно с ним Фрэнк заявил, что да. Джи смерил его разгневанным взглядом, а Цезарь испытующе молчал, ожидая ответа. Уэй чувствовал на себе взгляды публики, Дэвида, Майки… И парней, которые, кажется, действительно считали его лидером. И он заговорил: — Цезарь, ты же видел меня перед самыми Играми, вы все видели! Разве я был похож на парня, который соберёт вокруг себя такую отличную команду? Не-ет, это скорее был парень, который спасибо-что-не-умер-первым. Вы ведь все так считали. Все, кроме Фрэнка. Кроме Рэя. Кроме Боба. Потому что они захотели помочь мне! У этих ребят необъятные сердца, серьёзно. И огромный талант. Если бы не они, нас бы здесь не было. Спасибо вам, парни. — Если говорить начистоту, то… Без Джи ничего этого бы не было, — упрямо заявил Рэй. — Но так и быть, приятель… — Без нас ты бы долго не протянул, — со смехом закончил за него Боб. — Но если честно, то вклад каждого был просто огромен. — Это верно — а уж как мы все волновались, наблюдая за вашими злоключениями!.. Правда, Майки? Расскажи нам немного о своих чувствах, ведь это ты в какой-то степени вызвал этот переполох! «О, куда больший, чем ты думаешь», — подумал Джерард, со смесью ужаса и восхищения представляя, как младший братец подсыпает яд в бокал президента. Пока они корчились в попытках бунтовать на Арене, Майки совершал настоящую революцию. Но Цезарь говорил не об этом — он лишь имел в виду то, что младший Уэй должен был стать трибутом. Джи сглотнул — он боялся, что они и так уже до костей перетрясли Майкоса, пытаясь выведать самые душещипательные подробности… Но он был уже не тем угрюмым напуганным ребёнком, как пару недель назад. Он знал, что сказать. — На самом деле, я надеюсь, что никому не доведётся пережить то, что я испытал, когда Джи вышел занять моё место. Это… — Он сглотнул и посмотрел на Джерарда таким взглядом, что внутри всё перевернулось. — Это огромная благодарность, и ещё любовь, и… чувство вины. Я не хотел, чтобы ты пострадал из-за меня, Джерард, — прошептал он, и публика издала единодушный стон умиления. Джи заёрзал в кресле: хотелось вскочить, обнять Майкоса и убраться подальше от камер и жадных взглядов зрителей. Но было нельзя, и он лишь натянуто улыбнулся: — Ты же знаешь, я не мог поступить иначе. Я бы не простил себе, если бы с тобой что-то случилось. Пауза после этих слов затянулась. Да и зачем братьям повторно выворачивать душу наизнанку перед всем Панемом, если всё самое важное было высказано давным-давно, когда за спиной не маячили жадные взгляды зрителей? Чтобы нарушить эту неловкую тишину, вмешался Цезарь: — Так или иначе, всё случилось как нельзя более удачно! Думаю, я мог бы сказать, что это сама судьба познакомила всех нас с вами! Мы должны благодарить её за такую удачу, друзья мои! Лучезарная улыбка. Овации. Что ж, спасибо, что не прикончили, дорогие все. Джерард был рад, что Цезарь договорился с Дэвидом на счёт ещё одной песни от парней прямо во время интервью: она скажет обо всём гораздо лучше, чем смог бы Джи или кто угодно из его друзей. — Цезарь, — чуть приподняв руку, унял это буйство Уэй, — думаю, здесь нельзя говорить только об удаче. Голодные Игры — самая большая неудача, которая могла бы случиться с кем-либо. Хорошо, что никому из вас не пришлось — и больше никогда не придётся с этим столкнуться. Видя, что его протеже начал немного не ту речь, что от него ожидали, осторожно вмешался Дэвид Джонс: — Это во многом благодаря вам с ребятами, Джерард. Если бы не ваши песни, мы бы сейчас не радовались новому, свободному Панему. Быть может, сыграете что-нибудь для всех нас? Конечно. Даже сейчас нужно следовать плану, намеченному сценарию. А впрочем, песню парни уже успели отрепетировать, и звучание им понравилось — как и слова. Раз уж они могли обратиться напрямую к Капитолию, стоит намекнуть ему, что парням было не слишком просто оказаться там, где они есть сейчас, да ещё и всем вместе. Джи кивнул, и ребята заняли свои места на сцене. Тот самый момент. — Эй, эй! Он кричал в лицо каждому капитолийцу, который относился к реальным жизням, как к развлечению, и был доволен существующим положением вещей, пока мог позволить себе новые тряпки. А задача простых ребят из дистриктов — убивать других детей, надеясь получить награду и хлеб для своего родного округа. Такая вот скромная плата за то, что ещё не успевшие возмужать юноши и девушки становятся эмоциональными калеками на всю жизнь, даже если сохраняют жизнь и здоровье. Кто-то должен был защитить их от этого — как Джерард защитил Майки. Братья переглянулись, прекрасно зная, что эти строки песни — именно о них. Они сумели поверить в то, что даже такой грязный мир, полный насилия, можно изменить, или хотя бы попробовать — и выиграли. We kill the girls to get paid And put the whole damn room on the edge of the blade. You'll get far, stay clean, And if the world stops believing, I'll keep believing That the world could make a change! Да, теперь мир изменился — хорошо бы, чтобы в лучшую сторону! Кучка перепуганных мальчишек, по сути, убила Президента, и для этого понадобился не яд, а несколько гитарных аккордов — вроде тех, что сейчас с такой самоотдачей играет Рэй, — и ещё немного злых фраз, пропетых на камеру. Совершая глупости, они, сами того не ведая, пришли к успеху, ведь тот, кто играет по правилам, редко приходит к победе. Этим принципом руководствовался сам Капитолий на протяжении многих лет, так почему бы не сыграть в такую игру самим? Президент не сумел разглядеть угрозы ни в группке безумцев, что так забавно агонизировала на Арене в первое время, ни в нескладном юноше, протеже Дэвида Джонса. Конечно, счастье, что попытка оказалась удачной — но мало кто оплакивал бы гибель парней во имя неудавшегося переворота, после них придут другие, и, может, победят. Попытка ребят оказалось удачной, Президента — нет. Это жизнь. Слава победителям, слава свергнутому тирану! Толпе неважно, кому рукоплескать. Hail, hail! 'Cause the king is gone And if you don't stop believing, we'll keep believing. You put the record on And live the life that you're making, Shots that you're taking. Пока парни неистовствали на сцене, выжимая из своих инструментов всё, что могли, Джерард бросил взгляд на Цезаря и Дэвида, едва различимых в тени кулис, а после — в сторону ложи главного распорядителя Игр. Они всё ещё делят власть, пытаясь понять, какие роли сыграют в новом Панеме. Сейчас каждый хочет урвать кусок пожирнее и бежать куда подальше, пока революция, как водится, не поглотила своих детей. Как во время переворота они возложили основную миссию на подростков, исполненных отчаяния, так и сейчас они соберут все сливки, а борьба развернётся внизу, где-то среди миротворцев и чиновников. Что ж, Джерард и его друзья больше не будут в этом участвовать, хоть и приносят сейчас присягу на верность новому «королю» — надолго ли это? So grab the cash and run, And let the suits watch each other kill one another. It doesn't matter if the words don't mean a thing, You're gonna kiss that ring! Интересно, страшно ли капитолийцам? Майкосу страшно. Да, в его глазах горит огонь, но, непривычный к тому, что тысячи взглядов устремлены на него, он смотрит куда-то себе под ноги, больше увлечённый игрой. А Джерарду хотелось бы быть ещё ближе к публике, может, двигаться по сцене настолько яростно, чтобы схватить кого-то за горло: так они точно никогда не забудут то, что он хотел им донести. Возможно, этот гнев и животная ярость — тот самый след, что Капитолий оставил в душе когда-то забитого и скромного парня. И легко ли остаться чистым, когда всё, чего от тебя хотят — реки крови? Пусть капитолийцы рыдают, если им так хочется — он видел в толпе влажно блестящие лица. Пусть хотя бы на несколько минут испытают тот страх перед неизведанным гневом свыше, что терзал Уэя много дней, только теперь он сам станет карающей рукой! Black the walls, keep the faith! There ain't a dry eye left in the back of the place. Is it hard to stay clean? Срывая голос, он шагнул на самый край сцены. Вот-вот он сможет дотянуться до ошарашенной физиономии (или и вовсе плюнуть на неё) какого-то лысого типа в чуднóм камзоле с жабо, будто бы тот был прямиком из восемнадцатого века. Противно ли ему? Наверняка ещё недавно он ратовал за ужесточение политики в дистриктах и делал ставки на кого-то из профи, а теперь сидит в первом ряду. Что ж, люди редко придерживаются одной и той же идеи. Если ученики смогли отречься от Христа, то почему кто-то должен безоговорочно следовать за Джерардом Уэем, если не безумен? Всё настоящие святые давно мертвы — Капитолий позаботился об этом. Грешные революционеры избрали иной путь, жестокость — единственный способ спастись. Поэтому-то Джи так надрывался сейчас, стоя прямо перед толпой, гитары Фрэнка и Рэя звучали безумно, а Боб, казалось, совсем скоро пробьёт какой-нибудь барабан насквозь. And if you all keep believing, I'll keep believing, That the world drives the saints. Put the shotgun shells in the hills it makes. So come hard, stay clean, Because they don't give a damn now! Песня заканчивалась, и зал был в восторге: люди рыдали, кричали от восторга, протягивали руки в сторону своих кумиров. Неужели так было каждый раз, и песни звучали настолько мощно в их глазах? Впервые Джерард не казался себе жалким. Многие тысячи были готовы последовать за ним и его парнями, стоит лишь произнести нужную фразу. Чувствуя, что от постоянного движения по сцене сбивается дыхание, Джи остановился, а затем сделал ещё шаг к краю сцены — так, что носок его обуви выступал за край, и какая-то девица с широко раскрытыми глазами протянула руку и благоговейно коснулась его, точно нового божества. Стараясь не думать об этом подобострастном жесте, Джерард выдохнул и отчётливо произнёс пару коротких фраз, перекрикивая неистовство музыки. «Слава королю!» Новому ли, старому — неважно. Кое-что никогда не изменится. Левая рука с микрофоном прижата к груди, правая, сжатая в кулак — высоко над головой, голова опущена — выходило, что он вновь встретился взглядом с той самой капитолийкой. И пусть. Пусть смотрит и видит его настоящего. Ребята сыграли несколько финальных аккордов, и их голоса утонули в море аплодисментов. Fist up, head down! Hail, hail to the king! Это было оно. То, чего Джерард с друзьями не могли и вообразить, и на что сделал ставку Дэвид Джонс, потратив баснословные деньги на отправку музыкальных инструментов на Арену. Порой музыка и в самом деле способна спасти жизнь. Сейчас, когда песня кончилась, Джи не хотел смотреть на рукоплещущую ему толпу, и повернулся к ребятам. Те стояли, тоже очарованные произведённым эффектом, и, казалось, хотели спросить, не сон ли это. За кулисами Дэвид подавал какие-то знаки, но так и остался незамеченным. Но, не успели парни насладиться триумфом, Боб поднялся из-за барабанной установки и подошёл к ним, сняв микрофон, чтобы, очевидно, не дать толпе услышать то, что он хотел сказать исключительно своим друзьям. Зрители подались вперёд, все сразу, единой массой — это было видно даже со сцены; но им не суждено было услышать этот разговор — ребята поддержали Боба и так же сняли свои микрофоны. За сценой нервно прохаживался Цезарь, которому прямо сейчас портили интервью. — Это была последняя песня, — сказал Брайар опуская зажатые в руке барабанные палочки, — это чёртов спектакль, и я сыт по горло участием в нём. Хотите — можете и дальше скакать по сцене со своими революционными кричалками, но я — пас. Его можно было понять. Вряд ли у кого-то остались хорошие воспоминания от Арены, а лучший способ забыться — оборвать все связи с тем, что могло напомнить о пережитом. Но не сейчас же, в разгар выступления! Им ещё было, что сказать, хотя бы ещё одна песня! А дальше и сам Джерард, да и Рэй, Фрэнк и Майки были готовы навсегда покинуть Капитолий и скрыться от любопытных глаз. — Мы понимаем, — мягко сказал Рэй, — и никто из нас не будет выступать лишь потому, что вокруг полно хорошеньких фанаток, или потому, что нам будут платить сказочные гонорары. Но нам ещё есть, что сказать. — Интервью ещё не закончилось, мы должны сыграть ещё одну песню, — кивнул Фрэнк, — ну, ту, которая «на-нанана», ты помнишь? Это важно. — Думаю, следующая песня будет последней не только для тебя. Это не группа, это идея, ты помнишь? — чуть улыбнулся ему Джи. Цезарь просто метался за сценой, не зная, во что вот-вот может превратиться его интервью, так хорошо спланированное. Зрители гудели в ожидании сами не зная чего. Нужно было что-то делать; Уэй заметил Дэвида — тот кивнул ему и показал задранный вверх большой палец. Всё было правильно. Джерард обернулся назад, ища поддержки у парней: ему хотелось ещё — оказалось, петь, когда ты видишь перед собой людей, кричащих от восторга при звуке твоего голоса, в десятки раз круче. Он видел их, слышал, чувствовал, и он хотел больше — кровь кипела, и эмоции искали выхода. Парни, казалось, не против были сыграть снова, и Джи, поддаваясь буйному огоньку внутри него, бездумно закричал: Na nanana nananananananana Уловив его настроение, Рэй и Фрэнк подхватили мотив, и три голоса теперь сливались в один; Майки в эйфории метался по сцене — казалось, он мечтал об этом всю свою жизнь, — и даже Боб, так хотевший уйти сейчас, в самом конце, заразился этим безумным ритмом. Джерард в восторге носился по площадке, вспоминая себя, каким он попал в Капитолий. Тогда ему так хотелось выключиться, абстрагироваться от мира с помощью наркотиков — теперь он менял мир по своему усмотрению, и чувствовал поддержку. Друзей, брата… Публики. И он обращался к публике: сейчас ему нужно было от них то, чего они требовали от всех трибутов за сорок восемь лет существования Голодных Игр. Love, gimme love, gimme love, I don't need it, but I'll take what I want From your heart and I'll keep it In a bag, in a box, put and x On the floor, Gimme more, gimme more, gimme more! Shut up and sing it with me! Да, любовь — то, чего он жаждал от Капитолия: забрать их чувства, как поступали с ним они всё время с начала той роковой Жатвы. Заполучить её и припрятать до будущих времён, выжать из столичных жителей всё, а пока — пока они поддавались волне безумия и скандировали вместе с ним, Рэем и Фрэнком. Na nanana nanana Let's blow an artery! Nanananananananananana Eat plastic surgery! Nanananananananananana Keep your apology! Give us more detonation! Он не винил капитолийцев в тупости или равнодушии — нет, не сейчас. Пусть кричат от восторга при виде татуировок, париков, вживлённых под кожу бриллиантов — Джерарду Уэю нет до этого дела. До того, что каждый здесь помешан на идеальной внешности, пластической хирургии, дизайнерской одежде — быть может, однажды красота убьёт этот мир, но не теперь. Теперь Джи и те, с кем он прошёл самый тяжёлый путь своей жизни, должны вскрыть нарыв, показать жителям столицы, как здесь всё прогнило — они должны взорвать все прежние устои. Наверное, ради этого стоило попасть на Игры. — More, gimme more, gimme more! — завёл Рэй надсадным голосом — Джи и не думал, что он может звучать так агрессивно. И поспешил продолжить, чтобы не нарушать целостность композиции. Зрители были для него кем-то вроде тех психологов, к которым водят особо проблемных школьников, чтобы решить их проблемы с поведением или асоциальностью: Джи в своё время не попал ни к кому из них, зато теперь мог высказать всё, что кипело в нём столько лет, и пусть публика визжит от восторга и тянет к нему растопыренные пальцы — он почти любит их за это. В конце концов, он столько времени выворачивал перед ними душу, что ещё одно откровение не станет лишним. Let me tell you 'bout the sad man, Shut up and let me see Your jazz hands, Remember when you were a madman… Пожалуй, они были полными психами для Капитолия, но игра стоила свеч. Джерард Уэй, маленький крысиный король, подошёл к краю сцены и посмотрел в глаза всем тем, кто ликовал сейчас в безумном восторге. Он больше не пел — говорил, чётко и просто, и это должно было пробить сильнее, чем что-либо прежде. Это был звёздный час парней — три гитары и ударные, и можно сойти с ума от их игры — так хороши, — ну, а если кто-то расслышит тихий голос солиста… В глазах толпы Джерард видел маленьких детей, тянущих руки к небу — детей Капитолия, всех детей Панема, тех, чьё будущее было так зыбко и призрачно, словно песчаные замки. И они молили о спасении своих пёстро разодетых ангелов — парики, перья и блёстки, — которые вышлют тебе кусок хлеба, если ты убьёшь кого-нибудь на Арене. Джерард был таким ребёнком. Каждый из них был им. Но Джи думал о брате, говоря всё это. Right here, right now all the way in Capitol city The little children raised their open filthy palms Like tiny daggers up to heaven! And all the juvee halls and the ritalin rats, Ask angels made from neon and fucking garbage Scream out «what will save us?» And the sky opened up… И нашёлся ангел, который спас их. Теперь Джи смотрел только на Дэвида Джонса, спустившегося с небес, чтобы вытащить четверых неудачников с Арены — изменить мир хочет каждый, но готов ли кто-то умереть ради этого?

***

Радио играло слишком громко, мешая спать, даром, что машина то и дело виляла на поворотах. Джерард сморщился и потёр затёкшую ото сна в неудобной позе шею: его разбудила Na Na Na, их старая песня. 2010 был неплохим годом — настолько, что что-нибудь из того альбома до сих пор то и дело звучит по радио. Пока что. Быть может, они уже далеко не те вечно молодые бунтари, какими были когда-то, у каждого своя дорога, гораздо более спокойная и незаметная, чем шесть лет назад. Но тогда они сумели сделать кое-что важное — быть может, почти столь же важное, сколь и свержение тирана во имя спасения жизней сотен подростков, сейчас и в будущем. Alright, Children. The lights are out and the party's over.