My Chemical Games

Думать о том, что случится теперь, когда на Арене не осталось противников, парням было некогда. Конечно, Капитолий ждал именно этого: какая же драма развернётся, если четверо лучших друзей попытаются прикончить друг друга! Быть может, они будут рыдать и настойчиво передавать друг другу пистолет, чтобы избавить себя от ответственности за чьё-то убийство? Или, например, в Седьмом проснётся прагматик, и он перебьёт своих недавних союзников… Если выживет, конечно. За блаженными было интересно наблюдать. Всякому здравомыслящему человеку понятно, что чем меньше противников в игре, тем больше шансов на благополучный исход для тебя самого, а эти собрались вокруг умирающего товарища и даже не пытаются использовать свой шанс на то, чтобы свалить смерть Брайара на кого-то ещё. — У нас есть лекарства, есть? — в панике повторял Джи. Вид крови пугал его и вызывал отвращение, в особенности из-за того, что это была чужая кровь. За себя не так страшно. — Ново… Новокаин и дицинон, — хрипло сказал Боб, — были в рюкзаке. Надо… Вколоть поближе к ране. — Это остановит кровь, — кивнул Рэй. — Я не буду колоть, — моментально запротестовал Джерард, помня свой страх перед иголками. — Никто тебя и не просит. Ты плечо своё видел? Джи, наконец, посмотрел на свою руку, о ране на которой он даже успел ненадолго забыть, поглощённый страхом за жизни друзей и свою собственную. Теперь, когда всё снова в порядке (ну, относительном), боль напомнила о себе. Под разорванным рукавом куртки влажно блестело нечто тёмно-бордовое, над ним виднелись края кожи, вспоротой лезвием топора. Джи вздрогнул, почувствовав подступающую тошноту: ему самому не помешал бы новокаин, хотя Бобу, конечно, нужнее. Стараясь думать о чём-то отвлечённом, Уэй повернулся к Фрэнку. Тот потирал ушибленный затылок и морщился. — Можешь помочь перевязать руку? Айеро кивнул и попробовал было встать, но замер на некоторое время, опершись на камень: — Ничего не понимаю, — охнул он, кивая на тело Четвёртого, — хорошо же он меня приложил головой! Скорее всего, у него было лёгкое сотрясение мозга. Сам Айеро не посчитал это серьёзной проблемой и как ни в чём не бывало отыскал бинт и, разорвав рукав Джерарда, перевязал его рану. Бобу было гораздо хуже: он не смог бы подняться самостоятельно, а сочетание дициона и новокаина позволяло только незначительно облегчить ситуацию, чтобы дождаться прибытия помощи. Ирония в том, что помощи было ждать неоткуда. Рэй уже сделал всё, что мог, и теперь сидел рядом, прижимая к своей разорванной губе рукав куртки. — Ладно, парни, теперь вам будет проще. Очевидно, что я бы не смог победить — в этом плане ваша совесть чиста, — усмехнулся Боб так мрачно, что Фрэнк выругался. Они сегодня сдаваться не собирались, ведь все противники на Арене уже погибли! Но распорядители не могли просто позволить закончиться этой драме вот так — слишком скучно. И акт милосердия свершился, но лишь для того, чтобы усложнить жизнь трибутов ещё сильнее. Безо всякого предупреждения, без предпосылок с неба бесшумно опустился серебристый парашют. В контейнере обнаружилось не только чудесное медицинское средство, способное соединить вместе края раны Боба, но и обезболивающее для Фрэнка, антисептик и даже пластырь для Рэя. Всё, о чём мог бы мечтать любой другой трибут, было послано ребятам с единственной целью: сохранить жизни и здоровье парней для финального боя на потеху публике. Подарками ребята, разумеется, воспользовались: жить хотелось, а бездействие — преступление. Но вот, они, в целом, чувствуют себя намного лучше, труп Четвёртого остался с другой стороны камня, чтобы не напоминать о страшном, а солнце медленно поднимается над горизонтом. А теперь, что дальше теперь? — Что, так и будем сидеть и ждать, что нас пожалеют? — спросил Боб. — Они хотят, чтобы мы кого-то убили. Сами. Заупрямимся, шоу станет скучным — организаторы нам помогут. Как же, шоу, почему они забыли об этом хотя бы на миг? Никто не пожалеет четверых парней, как бы крепка ни была их дружба, как отчаянно ни цеплялись бы они за жизнь. Капитолийцы получат свою бурю эмоций, затем посопереживают единственному выжившему месяц-другой, а после забудут: в мире полно гораздо более интересных вещей, да и новый сезон Игр не заставит себя ждать. А вот большей части зрителей, пусть её и не ставили ни в грош, нисколько не смешно. Родные переживают, ведь если кто-то из ребят погибнет, это уже будет его собственным, осознанным решением. Он сам не захотел убивать. И всё же вряд ли кто-то всерьёз желает смерти соратникам своего сына или брата. Вместе они прошли через такое, что каждый заслужил доверие и уважение — так почему они должны платить за это жизнью? Джерард не смог бы пожертвовать друзьями, даже если его собственная жизнь означала воссоединение с братом. Простил бы Майки его, убей Джи таких людей, не бросивших его, несмотря ни на что? Джерард поглядел на ребят: нет, им можно доверять. Они не сдаются, и в их глазах всё ещё видно то человеческое, чего не было во взглядах капитолийской публики или школьных задир из Шестого. Всё явственнее ощущая свой гнев, Уэй сквозь зубы процедил первую строчку, постепенно говоря всё громче, так, чтобы его слышали Фрэнк, Рэй и Боб: They laugh, we don't think it's funny! If just what you are is just what you own, What have you become when they take from you Almost everything? В самом деле, что им терять? Собственным жизням всё равно грош цена, их без сомнения разменяют на овации публики. Так почему бы не рискнуть? Парни переглянулись. Джерарду интересно было, что у них в головах — думают ли они, что он полнейший придурок, раз решил спеть прямо сейчас, или вновь убеждаются в том, что были правы, когда решили помочь такому безумцу?.. Наверное, всё же второе: Рэй молча подошёл к своей гитаре, Боб попросил Фрэнка помочь ему усесться за барабанной установкой… Джи видел, как искажённое болью лицо Седьмого постепенно разглаживалось, когда он выстукивал палочками незамысловатый ритм: спаренный удар, затем один и следом спаренный, и снова, и снова — подключились две гитары, а затем Фрэнки оглушительно свистнул, и Джи словно током ударили: мигом забыв все свои тяжёлые мысли и бередящие сердце раны, он запел. Don't believe what they say We're dead flies in the summer time They leave us all behind With duct tape scars on my honey… Он выкрикивал слова с такой яростью, вкладывая в них столько разрушительной силы, что едва ли кто-то остался бы равнодушным. В дистриктах — уж точно, да и в столице тоже: главное, чтобы никто не перекрыл сигнал, чтобы песня дошла до каждого в Панеме!.. Но нет, волноваться не о чем: они не посмеют прикрыть цензурой тех, кого сами одарили всем необходимым для их песен. Не ждали же они, что Джи до самого конца Голодных Игр будет петь лишь о том, как ему больно и тоскливо? Вот вам, подавитесь! Внимай, Капитолий, открой глаза, не верь президенту, не слушай распорядителей кровавой бойни — им насрать на трибутов, им нет дела до того, кто победит, а кто отправится гнить под землёй в деревянном ящике. Цезарь Фликерман щебечет: «Ах, как жаль, что погиб такой-то такой-то, примите наши соболезнования!..» — ложь, отвратительная и наглая. Репортёр доверительно говорит вашей матушке: «Ох, Джерард такой умница, мы все за него болеем!..» — не верьте, ему нет дела ни до чего. Джерард Уэй для них — такой же бесполезный труп, как Хелена Сорроу, Лиза Вериго или тот парень из Четвёртого. Даже тот, кто одержит победу, на самом деле не нужен им — его сущность, его личность. Нужна лишь картинка. И Джерард Уэй намерен показать это. Если кому-то не нравится — что ж, ему тоже не нравилось участвовать в Играх. Никому из них. И Рэй, Боб, Фрэнки и Джерард, породнившиеся на этой Арене, искали друг у друга поддержки и защиты, создавая лучшее, что можно создать в таком ужасном месте, — музыку. They don't like who you are They don't like where we'll go Brother protect me now With blood they wash in the money! Капитолию не нужны бедняки из дистриктов. Это некрасиво. Это смердит. Это правда, и они пытаются скрыться от неё за своей пёстрой мишурой. Президенту, возможно, до мишуры нет дела, и для него бедняки — потенциальная опасность, предвосхищение нового бунта, так подавись же, они устроят его здесь, на Арене. Ну же, кого вы оставите в живых?! Чьи жизни искупите богатством и славой? Джерард боялся, что он слишком хорошо знает ответ. Он был автором текстов, он собрал вокруг себя этих крутых парней, и если они сами ничего не сделают, распорядители сами поубивают их, оставив одного. Того, кто им угоден, или того, кому будет больнее других. И Джи решил для себя, что в случае чего… выжить должен не он. Они захотят управлять им. Чёрта с два. Как они там говорят?.. «И пусть удача всегда будет на вашей стороне»?.. Это даже смешно. Не было никакой удачи — лишь кучка трибутов, жалких или не очень, призванных считать друг друга врагами. Но Уэй знал, где кроется настоящий враг. You don't believe in God I don't believe in luck They don't believe in us But I believe we're the enemy Даже Хелена говорила что-то такое… Пока не умерла. Умирали все, кого Джерард любил, и он смирился с тем, что рано или поздно останется совершенно один, а затем и сам покинет этот мир, но разве мог кто-либо из смертных решать, жить другому человеку или безвременно уйти в мучениях? За считанные дни погибли просто так, безо всякой на то нужды, двадцать совсем ещё молодых ребят, почти детей. Они не то что не успели оставить свой след в этой жизни — даже не поняли, что эта самая жизнь из себя представляет. И это причиняло боль посильнее, чем не успевшая зажить рана под рёбрами, вспоротое топором плечо или любые ссадины и синяки. Но прятаться нельзя, иначе Капитолий раздавит и их — как надоедливого таракана, по неосторожности выползшего на середину кухни. Или… Точно, они вряд ли представляют, какую злую досаду испытываешь, когда по твоему куску хлеба ползёт, медленно покачивая длинными усиками, рыжий таракан. Испытываешь — а затем берёшь и ешь, так как другой пищи никто не предложит. Знают ли они вообще о существовании таких мелочей, как домашние вредители и непрекращающийся голод? А ещё есть крысы. Эти не просто молчаливо курсируют по твоей кухне, нет, крысы на самом деле страшные. Однажды Майки проснулся посреди ночи из-за того, что всклокоченное серое создание (довольно упитанное, надо сказать) уселось ему на грудь. Они тоже везде — косят своими хитрыми глазами-бусинками изо всех щелей, сдавленно пищат где-то за спиной и никогда не попадаются. А порой собираются в группки по несколько штук — и это целая банда, пугающая маленьких детей, а также больных, прикованных к кровати. Когда-то в детстве Джи сам боялся, что его загрызут во сне крысы. Он не желает быть для Капитолия тараканом, которого можно без сожаления размазать по полу подошвой ботинка. Уж если его провозгласили паразитом, он лучше будет крысой — крысиным королём, который, пусть и вызывает отвращение, собирает вокруг себя таких же изгоев и нагоняет необъяснимый ужас даже на тех, кто сильнее него. И тогда уже Капитолий не сможет смеяться над ним так беззаботно. Right now I'm sick down from the bones to the other side, We're not where insects hide, King rat on the streets in another life, They laugh, we don't think it's funny! Они не могли уничтожить своего врага физически, но так хотелось! Подобно древнему заклятию или заговору, Джерард повторял: «Уничтожим вас, уничтожим!» Он представлял, как взрывной волной бьются стёкла в окнах аккуратных капитолийских домов, как в ужасе кричат люди, не успевающие уже пожалеть о том, как несправедливо обошлись когда-то со своими обездоленными братьями… Жестоко? Да. Но казалось неправильным чувствовать жалость по отношению к этим людям теперь, когда их милость могла бы спасти четвёрку друзей — но не спасала. Destroya, destroya! Парни чувствовали то же самое, Джерард знал. Фрэнк, как всегда безупречно уловив ритм, надрывно повторял за Уэем. Так они и пели, выплёскивая свой гнев наружу: Джи — звонко, отчаянно, а Фрэнк — надрывая связки, отдавая всего себя. Эхом им вторил Рэй. В лёгких кончился воздух — голова шла кругом, эмоции переполняли его, и Джерард издал на выдохе мучительный полукрик-полустон, решительно мотнув головой: нет, мы не дадим вам сломить наш дух. Мы и есть враг, и вам не пойти против этого. Казалось, Фрэнки понравился стон Джи, протестующий, отчаянный, измученный, повторявшийся раз за разом всё громче, и пару мгновений спустя это была уже перекличка двух голосов. Джерард перемещался по их импровизированной площадке, замер напротив Фрэнка, и они смотрели друг на друга, пытаясь перекричать, пока Джи, ещё повышая голос, не выкрикнул наконец: Destroya!.. Гитарное соло Рэя заставило его вздрогнуть — он надеялся, всех, кто прильнул сейчас к своим экранам, тоже. Сейчас ему и парням было, что показать, и если в столице есть, чем ответить, пусть попробуют. Они — стихия, и они должны снести всё на своём пути, даже будучи изолированными от мира. Иначе зачем Господь наделил их талантом? Джерард пел для жителей дистриктов, ребята — играли для них же, чтобы каждый смог наконец услышать самого себя и выбраться из раковины. Джи хотел, чтобы каждый рабочий на заводе, каждый мясник на скотобойне и каждая прядильщица на ткацкой фабрике бросили мимолётный взгляд на экраны маленьких телевизоров и задумались. Если прямо сейчас они будут едины, они уничтожат Капитолий. Пока в столице ждут развязки кровавого шоу, народ должен действовать! Им всем есть, что показать! So show me what you got, you children of the gun Destroya, destroya (Don't hide and we don't run) Against the sun, we're the enemy! (Don't hide and we don't run) Destroya, destroya, destroya, DESTROYA! Джерард выдохнул и затих, опускаясь на колени. Эта песня выжала из него всё, а парни продолжали играть. Две гитары — словно утихающие звуки кардиографа, и точный, выверенный бой ударных — замирающий пульс. Джи слушал и не мог дышать, и горели щёки, и билось сердце — а потом всё умолкло, и Арена погрузилась в устрашающую тишину, не нарушаемую ни криками стервятников, ни шуршанием песка по земле, ни гулом ветра. Всё кругом замерло, обратилось в тягостный сон, молчание, которое не рискнул нарушить ни один из выживших трибутов. Они просто ждали — ждали, пока распорядители обрушат на них стихийное бедствие или гнев президента, это было уже неважно. Пусть уже хоть что-то нарушит эту тишину, иначе они просто сойдут с ума. Оказалось, кто-то наверху всё же слышит их молитвы. Мерный рокот мотора, и прямо перед носом у Джи опустилась верёвочная лестница. — Планолет… — ошарашенно прошептал Фрэнки, отбрасывая в сторону гитару. — Охренеть, это планолёт! Боб и Рэй с сомнением переглянулись: их решили спасти? Всех вместе? С тех пор, как они закончили играть, прошло минут двадцать, не меньше — что помешало им сделать это сразу?.. — Что, если они поднимут только того, кто первым ухватится за лестницу? — тихо спросил Джерард. — А остальных оставят здесь и нашлют стервятников, или что они там сочтут более зрелищным? — Мы можем попробовать ухватиться одновременно, — предложил Боб и, придерживаясь за бок, выбрался из-за установки. — Это в любом случае разумнее, чем сидеть здесь и отказываться от помощи, — согласно кивнул Рэй, хотя в голосе его звучало сомнение. Всё это выглядело слишком подозрительно. — Разве обычно не объявляют имя победителя? — настороженно спросил Фрэнк. Ответом ему была тишина. Молчали парни; молчал и Цезарь Фликерман, который должен был вот-вот торжественно воскликнуть: «Поприветствуйте победителя (или всё же победителей?) сорок восьмых Голодных Игр!» Столица отвернулась от чудовища, которое сама же и создала, а теперь просто заметает следы? Или планолёт — это ловушка, и его железное нутро скрывает более страшные вещи, чем обжигающее солнце и дикие животные? Впрочем, никто не смог бы сказать точно, поэтому ребята, встав поближе друг к другу и поддерживая раненого Боба, почти одновременно ухватились за лестницу, готовясь держаться из последних сил и вообще бороться за свои жизни. К их удивлению, ничего не произошло: планолёт терпеливо ожидал, пока все сумеют ухватиться поудобнее, а затем плавно и бесшумно лестница поползла вверх, поднимая ребят над Ареной. Последний раз они видели бесконечные рыжие пески пустыни, причудливые скалы и силуэты наполовину занесённых песком гигантских кактусов, темневших в отдалении. Беспорядочно лежащие на земле музыкальные инструменты тоже становились всё меньше: Джи заметил, как чуть печально вздохнул Фрэнк. Погибший Четвёртый тоже остался где-то внизу, но о нём думать сейчас не хотелось — возможно, впереди ожидает нечто более страшное. А Голодные Игры закончились.