Audio: Enter one — Sol Seppy
Люди, как и корабли, тонут снова и снова. Генри Миллер
— Нет, Гарри еще нет, — совсем неуверенным тоном произношу я, и звук его имени моим голосом режет слух. Кто она и что делает здесь? Девушка осматривается в коридоре и заглядывает в гостиную, но не проходит дальше и вновь мимолетно с пренебрежительным выражением лица осматривает меня сверху вниз. Она ниже меня, поэтому ее уверенный унижающий взгляд, наверное, выглядит смешно со стороны, но мне всё равно становится не по себе. На девушке надеты дорогие дизайнерские вещи, свежий маникюр блестит под утренними лучами едва проникающего в коридор солнца, и оставленный шлейф дорогих духов впитывается даже в мою одежду. На ухоженном лице с гладкой ровной кожей и идеально наложенным макияжем словно огромными буквами написано, что она только что встала с трона и перед входом поправила корону. Я мгновенно вспоминаю про свое лишь умытое утром лицо, собранные в пучок волосы, сонные глаза и мешковатую домашнюю одежду на теле, но что-то мне не дает опускать взгляд и смущаться. Я смотрю на нее, может, не настолько уверенно, насколько она смотрит на меня, но всё же смотрю и готова дать отпор. — А когда он будет? — более мягким тоном произносит девушка, но я все еще чувствую нашу разницу. Она действительно красива и дорого одета, из богатой семьи, привыкла смотреть свысока и знает, чего хочет. — Я не знаю, — я всё же закрываю входную дверь, понимая, что она пришла не просто так. — Тогда передай ему, а то обыскался небось, — девушка достает из миниатюрной дизайнерской сумочки часы. Часы Гарри, которые он всегда надевает утром после душа. — Скажи, домработница нашла под матрасом. Она внимательно смотрит в мои глаза, словно наблюдая, как пазлы в мыслях складываются воедино, широко улыбается, заметив вновь начинающую питать боль, и протягивает их мне. Вновь оглядывается, проверяя, слышал ли нас кто еще, и выходит из дома. — Оливия! — девушка не успевает закрыть дверь, как из кухни выходит Зейн. Он все слышал. Но она не возвращается обратно, а он не бежит догонять. Мы встречаемся взглядами, и земля словно уходит из-под ног. «Ты нужна ему».. И снова ложь. Я тону во лжи. Под матрасом? Часы, которые он надевает каждое утро, оказались у нее под матрасом? Наверное, он из вежливости помогал домработнице с уборкой по дому и, застилая кровать, обронил их, а после они просто пили чай и обсуждали дружеские дела у нее дома. Компаньоны же еще, наверняка! Все по работе и никак иначе! Черт! Я резко вдыхаю воздух, оттого что Зейн касается моего плеча. Словно тонула где-то во времени, не дыша… Все становится как в замедленной съемке. Темноволосый молодой человек что-то отчетливо твердит, но мне ничего не слышно. Пустой взгляд устремлен за его спину. В разуме прокручиваются картины дорогих комнат этого дома, и постепенно в эти кадры проникает он… Он встает утром, встряхивает волосами в серой, монотонной, но по-своему изящной спальне, направляется в светлую, полностью модернизированную ванную, не видя, что я уже проснулась. Выходит, натягивает привычную футболку и джинсы, наверное, мимолетно смотрит на меня и спускается по дубовой массивной лестнице, мимо стен, обклеенных дорогостоящими обоями со вставками ручной работы, на итальянскую, существующую в единственном экземпляре кухню. Там он садится за стеклянный стол, тоже дизайнерский, и приступает за поданный, свежеприготовленный специально для него завтрак из самых качественных продуктов, за который домработница получает «спасибо» и, конечно же, приличную заработную плату. Оставив распоряжения персоналу, он уверенным шагом выходит из дома по светлому зеркальному коридору, надевает свои безусловно принадлежащие одному из самых известных домов мод ботинки и садится в уже припаркованную специально для него у входа машину класса люкс, после чего привычно уезжает на работу или по делам, или оставлять часы под матрасами… Я сама не замечаю, как крепко сжимаю в руках эти злосчастные часы, и боль из помятых ладоней распространяется выше, и что-то острое колет в груди. Я обхожу Зейна стороной, направляясь на второй этаж, заранее зная, что буду делать. Захожу в комнату, слыша, как он останавливается у порога за мной, и закрываю дверь. Закидываю все вещи в чемодан, но половина не умещается. Выкидываю те, что не умещаются, совсем неважно какие, и закрываю чемодан. Поднимаю его. А в руках все те же часы… Под матрасом… Я подхожу к его кровати, и хочу положить их на тумбочку, откуда он обычно их забирал с утра после душа, но именно в этот момент ослабшие руки начинают трястись. Все тело словно пронзает судорога. Я закрываю глаза, пытаясь сосредоточиться, но это не помогает. За опущенными веками нет успокаивающей темноты, там лишь бегущие друг за другом картинки красивых цветов в саду, моего смеха, музыки, громко играющей в машине на дороге к озеру, прекрасного заката… «Ты нужна ему».. В одно мгновение дорогие, такие же дизайнерские в единственном экземпляре часы летят прямо по направлению такого же дорогого зеркального шкафа, в котором пару секунд назад отражалась вовсе не дорогая и совсем-совсем не нужная я. — Твою мать! — в комнату влетает полностью ошеломленный Зейн, но даже это не приводит меня в чувство. Мир вокруг словно перестает существовать. И даже боль уже не такая сильная, ее словно нет. Все чувства сошли к нулю. Наступив босыми ногами на стекло, я тоже ничего не чувствую. Лишь беру чемодан и вновь босыми ногами по разбитому зеркалу, как по разбитой себе… — Эшли, чёрт возьми! — Зейн хватает меня на руки и сажает на кровать. Смотрит на мои ноги и что-то громко говорит, но в голове лишь «ты ему нужна…». — Ты зачем это делаешь?! — я понимаю, что он кричит и злится, но лишь потому, что знаю его достаточно давно. Иначе мне ничего не слышно: ни интонаций, ни чувств, ни мотивов. Лишь только эта с каждой секундой растущая в груди боль, заглушающая всю остальную, отнимающая все остальные чувства. Я знаю точно, что она разорвет меня на мелкие осколки, и собраться я больше не смогу. «Мне казалось, меня любили…» — Отвези меня домой, — я не понимаю, насколько громко я это произношу, но вижу, что он меня слышит и на пару секунд мешкается. Ему ведь нужно было удержать меня здесь… Молодой человек сажает меня в машину под ошеломленные вздохи домработницы, и через пару минут мы выезжаем за границы моего личного ада. Именно ада, где осколки меня догорают и гаснут. Каково это, чувствовать удары в спину каждый день? Чертовски больно. Мне жутко хочется плакать, но слезы не льются, и от этого становится еще больнее. Внутри зарождается жуткая пугающая злость. Редкая ненависть, никогда мною ранее не встречаемая. Кажется, словно весь мир против меня. Я сжимаю кулаки, и ногти впиваются в кожу, сдирая ее миллиметр за миллиметром, но я не чувствую этой боли. Хочу выпрыгнуть на ходу из этой чертовой машины, но, дернув за ручку, понимаю, что дверь не откроется. — Дура что-ли?! — Зейн замечает мой жест, и его заранее обозленный голос заполняет салон. Он сильно ударяет меня по рукам, но этого я тоже не чувствую, отвечая лишь еле слышным смехом. — Куда ты собралась, а?! Объясни мне, куда же ты собралась?! — он хватает меня за руку и на полном ходу машины притягивает к себе так, чтобы я могла смотреть в его глаза. Пару минут Зейн внимательно изучает мое пустое выражение лица, пытаясь найти что-то, какой-то ответ, но, ничего не увидев, отпускает и продолжает вести машину. Я знаю, что должна почувствовать испуг, страх от одного лишь его выражения лица, по коже должны пробежаться мурашки, а в мыслях скопиться вопросы, но ничего этого не происходит. Мое тело остается неподвижно сидеть на темном машинном сиденье, и пустой взгляд всё так же остается направлен вперед на дорогу. Я, наверное, напоминаю сейчас сломанную куклу. Его сломанную куклу… Зачем все это было со мной, если были другие? Зачем поцелуи? Зачем прикосновения? Зачем смех, улыбки? Подарки? Зачем была эта близость? А картинки в голове, чертовы воспоминания лишь помогают боли внутри расти. Мне осталось лишь начать обратный отсчет. — На, выпей воды, — Зейн протягивает мне бутылку, но я не хочу пить. Я ничего не хочу. — Я сказал, выпей! — молодой человек кричит. Он злится еще сильнее той разогретой злости пять минут назад. Я беру бутылку и прислоняю ее к губам, где-то глубоко все еще думая, зачем мне вообще пить? — Три больших глотка. — Он командует. И я делаю три больших глотка. Даже четыре. Вода газированная, отвратительная на вкус, обжигает все внутри, и я делаю пятый, не лишая себя возможности сделать себе больнее обычного. Возвращаю бутылку, улыбаясь самой дурацкой улыбкой, ведь ненавижу газировку. От нее всегда сводит желудок. Как сводило от него. От него сводило не только желудок, сводило всю меня... с ума. Стоило лишь пересечься взглядами, еле заметно улыбнуться… Это чувство не поддается описанию. Действительно, я будто стакан, выпавший из рук. И все мое будущее порезано разлетевшимися осколками. Так много мыслей в бездумной голове, что хочется кричать. Злость охватывает неожиданными приливами, отчего возникает неугасимое желание рушить все вокруг, чтобы не быть разрушенной одной. И снова обдает холодом, слез не хватает, лишь беспощадные мурашки овладевают телом, и каждый момент смеха, каждое прикосновение вновь прокручиваются в памяти, безжалостно пытая уже совсем убитое сознание. Его поцелуи мне режут вены вдоль, чтобы без надежды на спасение… Я вдруг резко открываю глаза, не понимая, что со мной. Голова болит с новой силой, дорога впереди расплывается на две, и веки сами опускаются. Все кажется таким реальным и цветным. Я снова открываю глаза, но голова кружится, и приходится мириться с напавшей слабостью. Мне чудится, что на меня падает небо. Какие же теплые его губы. Значит, все это было просто так? Ради спора? Ради денег… Ради огромной суммы денег. Тогда я понимаю. Это весомая причина. Но зачем было притворяться хорошим? Зачем нужно было завоевывать доверие? Подходить так близко? Чтобы я почувствовала боль? Вот эту медленно разрывающую на части боль? Ты мог бы предупредить, Гарри… Я бы всё равно в омут с головой. Я открываю глаза и сразу же закрываю, в попытке побороть резко надавившую на виски головную боль. Но что-то не так. Вновь осматриваю помещение. Я дома. В своей квартире на своей кровати. Мгновенно топлю все мысли хотя бы на пару часов. Лишь бы не вспоминать, лишь бы не думать. Неожиданно для себя поднимаюсь и оглядываю комнату. Сажусь на край. Я все еще во вчерашней одежде. Хочу встать и выйти, просто чтобы осмотреться, чтобы почувствовать почти родные стены и их запах, но неожиданная боль в ступне заставляет вспомнить вчера. Я осматриваю ногу и нахожу два свежих, но уже обработанных пореза. Зейн вынул осколки зеркала? Но когда и почему я этого не помню? На тумбочке лежит медицинская аптечка и свежая записка, в которой написано, что порезы надо обработать и заклеить. Я следую инструкциям, старательно пытаясь вспомнить, почему не видела, как он это делал, но ничего не выходит. Наверное, крепко спала… И даже после проделанных манипуляций с пластырем вставать боязно, но приходится. Я так давно не заходила в эту комнату, что хочется обнимать стены. Они ведь хранят в себе все мои вздохи и выдохи, все улыбки и весь смех. Я не выдерживаю, встаю с кровати и выхожу в гостиную. Мне становится слышен чей-то голос, доносящийся с кухни. Все в голове переворачивается вверх дном. Кто может быть в этой квартире так рано утром, если Ханна в больнице? Я неуверенно появляюсь в дверном проеме кухни и нахожу там двух женщин, мило беседующих за столиком, в одной из которых я узнаю Лили и мысленно успокаиваю себя, что вторая — ее подруга, зашедшая на чашечку чая. — Доброе утро, Э-э-эшли, — протягивает Лили и многозначительно улыбается своей собеседнице, после чего та с сияющей улыбкой на лице оборачивается ко мне лицом. — Привет, милая! — мама ставит чашку на стол и внимательно осматривает меня с ног до головы. — Ты так сладко спала, что я решила тебя не будить, и твоя милая соседка добродушно предложила позавтракать с ней.