Счастья Ветер

      Справка: Адреналин вырабатывается хромаффинными клетками мозгового вещества надпочечников и участвует в реализации реакций типа «бей или беги». Его секреция резко повышается при стрессовых состояниях, пограничных ситуациях, ощущении опасности, при тревоге, страхе, при травмах, ожогах и шоковых состояниях. Адреналин улучшает функциональную способность скелетных мышц (особенно при утомлении). Повышает уровень бодрствования, психическую энергию и активность, вызывает психическую мобилизацию, реакцию ориентировки и ощущение тревоги, беспокойства или напряжения.       Сначала была ярость.       Каленым прутом проткнула стонущие от боли виски. Шумело в ушах, словно залитых кипящим воском.       - Падлы, уроды, вы что, охуели?! Быстро меня развязали! Суки, мне хреново, мне реально хреново, вызовите скорую!       Том выворачивал локти в тщётных попытках освободиться, и вскипал от злости – за то, что ему так плохо, за их идиотизм, безответственность, издевательство. Не разбираясь, в чём дело – скрутить, затащить сюда и безразлично бросить!       Тянуло ноющие после судороги мышцы, непроизвольно дёргалось сухожилие под коленом. Он неистово замолотил ногами по кровати, затрещало рвущееся покрывало, вразнобой загудели пружины.       - Блядь, я сказал, вызовите скорую! Я чем-то отравился! Мрази вы конченые! Мне пиздец, попробуйте, у меня лоб горит!       Истошный крик раздирал глотку, выворачивал внутренности. Галдер скорчился и выблевал на край кровати. От горечи во рту, от сырого жёлчного запаха спазм опять сдавил горло, свело желудок – и его снова безудержно рвало. Он задохнулся тошнотными массами и зашёлся в долгом давящем кашле, исходя на хрип и конвульсивно содрогаясь. Мутилось в голове от нехватки воздуха, и Том отчаянно цеплялся за сознание, чтобы не провалиться в глухую черноту обморока и удушья чёрт помогите кто-нибудь я еще жить хочу       Он же может сдохнуть, если даже не подавится блевотой; дрянной алкоголь насмерть выжжет ядом его нутро, а может, порченое мясо сгноит его заживо, вздуваясь в животе пузырем заразы!       Снежная пыль мельтешила перед ним. Глаза слезились, как будто засыпанные солью       «а прикинь, он нас травануть решил?»       - резанув вспышкой, всплыло в мозгу. Холод пронзил тело, зазвенело в ушах       а если вправду?       сговор       да он бы не додумался!       Блядь, Шаграт, скотина тупая, это не смешно! – панический страх выплеснулся в бешенство, в раскаленную добела решимость. Вырваться отсюда, с ноги выбить дверь – тот сразу растеряется, потечет соплёй под своей надменной оболочкой: «Да я не подумал…», и виновато схватится звонить в эту проклятую неотложку. А Мустиса уебать чем-то тяжелым по слишком находчивой башке. Может, станет не таким умным, так это всем пойдёт на пользу, Макгайвер сраный*! Как же, белочка! Эта тварь всё понимает, но еще и издевается. Пока он, Том, был в отключке, наверняка постарался над ним с какими-то глазными каплями… «из научного интереса»… подлая тварь со своими подлыми приколами… Вот сейчас, наверное, пьют пиво и насмехаются над ним!       Но траурная тишина, никаких разговоров, и хлопнувшая крышка чердачного люка… не чувствовалось в этом по-детски жестокой весёлости людей, учудивших заведомую гадость. Вдобавок Тома снова скрутила судорога, и когда отпустило, он осознал, что ошибался. Внутри похолодело. Что происходило – Галдер не понимал, но где-то в глубине голос подсознания предательски нашептывал, что для него шутки кончились, и кончились в тот момент, когда он согласился на эту поездку, будь она проклята!       Будь они все прокляты!       Глупые, ничтожные в своем личном самообмане!       Иллюзия дружбы, как никогда прежде, казалась отвратной.       свалить отсюда подобру-поздорову, а там разберемся       Том подвинулся на спине к краю лежанки, нащупал левой ногой пол – только бы потише – и осторожно сполз с кровати. Сел, опираясь на нее выкрученными локтями, отхаркнул забившую глотку горькую слизь. Значит, он не так уж и беспомощен – немного прояснилось в мозгу, - может двигаться. Он поднялся, отступил к двери – закружилась голова, повело в сторону, - ударился коленом о железный угольник… ткнулся в стену плечом, вдохнув запах плесневелой побелки… ох чёрт, где ж тут дверь, где тут что… И не видно ни хрена, - Том подавил стон отчаяния, согнулся от рези в животе, - без рук ему ничего не светит…       Нужно высвободиться. Только потише, а то услышат, дебилы, придут, снова скрутят, и подыхай тут… Ножа здесь нет, чёрт, оставил нож на улице, вот бестолочь!       Первым делом Галдер лег на пол и выгнулся назад, чтобы продеть ноги меж связанных кистей, а там уж хоть зубами перегрызть веревку. Блядь, не получится, вот были б руки подлиннее… Перекинуть через голову пробовать нет смысла, он скорее себе плечи вывихнет. Сцепив зубы, Том принялся яростно дёргать и выкручивать запястья, но веревка и не думала рваться. В какой-то миг ему показалось, что узел чуть ослабел. Это обнадежило, и он, стараясь не срываться в истерику, не стучать зубами, подбодрил себя: хорошо, что вязал его пьяный Шаграт, хитрых узлов не знает… Так, блядь, давай: одну руку продвинуть в петлю самым узким местом, растянуть волокна и вытащить другую… Ага, так правая тоньше левой.       Жесткая бечева врезалась в распухшие запястья, жгла содранная кожа. Галдер, насколько мог, вытянул связанные руки вбок, извернулся всем корпусом и плюнул на них. Мимо. Он поджал язык к глотке, вызывая рвоту. Хрустнула шея, жёлчная слизь потекла по подбородку, меж пальцев, по запястьям. Вот, может, легче пойдёт…       Помучившись еще несколько минут, Том протащил пясть в петлю и наконец вырвал правую руку. Гадливо выпутал левую, растёр затекшие кисти, полез в карман за телефоном. Позвонить Силенозу, сказать, что тут пиздец, затем в скорую… блядь, как же трясёт… Том вдавливал до упора все кнопки подряд, но безуспешно: видно, мобильник разряжен. Встал с колен и с бещено колотящимся сердцем двинулся вдоль стены, ощупывая ее ладонями. Пальцы вмялись в дряблую пленку: вот и окно. Том примерился: плечи не пролезут. Блядь, надо быстрее. Еще кто подорвется поссать. Дверь они заперли… А у него тут должна быть одноразовая посуда… Отступил в комнату, нашаривая пространство, почти врезался в кровать. Пакеты, казалось ему, шуршали так, что рвались барабанные перепонки, и он до крови закусил дрожащую губу, увещевая себя: а, блядь, это не мне больно, это я вам всем больно делаю! Я вам еще устрою!       Добравшись до двери, Том просунул в щель пластмассовую вилку и мучительно долго двигал ею вверх-вниз, пока не подпрыгнул вверх, звякнув, железный крюк. Галдер поддел его, толкнул дверь плечом, и вылетел в сени       только бы входную не закрыли       Он вслепую бросился к выходу и с разгону наскочил грудью на какую-то поебень, переградившую коридор.       - Ёб твою ма-ать… - с хрипом вырвалось у него.       Поебень с грохотом поехала вбок и почти сразу упёрлась в стену. Том заскреб ногтями по дереву, провалился рукой в пустоту, судорожно ухватился за перекладину – коварное препятствие оказалось лестницей. Он подлез под ней и рванул прочь из этого дурдома – через кусты шиповника, обдираясь и от страха забыв про боль.       Когда ты мерно бьешься затылком о балку, несильно, чтобы тебя хватило надольше, то в момент удара удается не думать. Вопли снизу взвинчивают, и ты стараешься уже покрече врезаться головой в острое деревянное ребро, рассечь кожу, расколоть череп. А потом наступает нестерпимая тишина. И вот ее заглушить тяжелее всего.       Эйвинд сжал виски руками. Давно немытые волосы липкими прядями лезли в лицо, в рот, отчего их приходилось сплевывать и жевать, а потом выхаркивать из горла. Он отращивал их полтора десятка лет, а теперь всё больше и больше ненавидел: до отвращения длинные, ослабевшие от краски и посеченные, они напоминали о каком-то бессмысленном и изгаженном жизненном пути, который всё тянется, тянется… О прошлом, которого не вернуть, да и было ли там что возвращать? Казалось, волосы прорастают корнями в мозг, высасывая из него все соки и паутиной оплетая сознание. Эйвинд сгреб их в горсть и со злостью рванул – пальцы соскальзывали, застревали в сальных колтунах.       Мутным взглядом он окинул чердак. Блеклый свет пробивался сквозь дыру в крыше. Полуистлевшее дерево разбухло, давило со всех сторон, как промозглый гроб. Плесень по углам, рваные вязи паутины, изъеденное ржавчиной железо сломанной кровати. Пыльная, гиблая пустота. Заброшенный дом оползал с тяжким утробным стоном, распадался в прах. Под кучей сопрелых тряпок глубокой тёмной краснотой отсвечивал стеклянный кругляшок.       Пригнувшись, чтобы не долбануться головой о жестяную кровлю, не услышать заунывного лязга и скрежета железа об железо, Мустис прошёлся по чердаку. Под его весом доски скрипели и вздыхали многолетней едкой пылью. Вблизи непонятный объект оказался масляным фонариком. Если пройтись ночью по кладбищенской аллее, замечаешь огоньки на могилах, за стеклом тускловатые, но верно укрытые от ветра и дождя. В этом пламени Эйвинд чувствовал жуткую символику, привет с того света: над гниющими телами в стеклянных сосудах горят огни, что при жизни хранились в мясных. У одних внутреннее пламя надежно защищено, ясное и стойкое, а у других то огонек затухнет, то масло разольется. И собственное имя теперь казалось ему не нелепостью, а пророческой насмешкой.       «Счастья ветер». Ветер, гасящий пламя.       А если снова его зажечь? Найти масла, высечь искру. И тогда всё будет лучше. А потом греть ладони о лампадку и понимать, что колесо времени с треском повернулось вспять,       и ничего этого нет, ни отравленного Галдера, ни Шаграта, ни бесславно проебанных лет       подобрал красную склянку – в ней зияла сколотая дыра, масло сразу вытечет       ни его       сломали! – в отчаянии Эйвинд врезал кулаком в пол, сбив костяшки. Стекло хрустнуло в руке, впиваясь в ладонь       они все сломали!       сами бы так попробовали! – скрежетнул зубами, сдирая эмаль; чёрный жар ненависти ударил в голову. Размозженные черепа, белые осколки костей, оторванные конечности, зияющее окровавленным хрящем горло… Дрожа от бессильной ярости, он по привычке впился ногтями в правое предплечье, раздирая шрамы и глотая слезы.       да и негде взять масла, негде взять огня       И вправду, кто ему виноват? Сам всё допустил       и сделал большую ошибку       Внизу раздался железный лязг и хлопок двери. От испуга Мустис поднял голову – и невольно ощерился широкой резиновой улыбкой, близкий уже к тому, чтобы истерично рассмеяться и начать биться в пол головой, осознавая свое безумие. Ему часто казалось, что он блуждает в коридорах своей души, в пустых и тёмных галереях, а в конце каждого – дверь, и каждый раз он эту дверь выбивает с надеждой, что за ней что-то будет, а там ничего, и так из комнаты в комнату, и пусто, пусто, пусто… Пыль и тьма. И всё то же: тьма и пыль.       Неужто галлюцинации начались?       Эйвинд зажмурился всё с той же жуткой застывшей улыбкой на губах, где-то вдали вспыхнула желтая точка, и эта точка была самым страшным, что он вообще мог представить в своей жизни, она стремительно приближалась, он открыл глаза –       - и ничего не изменилось. Всё тот же чердак, плесень, ржавчина и лохмотья, мокрая от крови рука и красные осколки на полу. Может…       я вышел наружу?       Затем – шум, грохот, глухой стук, и сдавленное: «Ёб твою мать». И это не было глюком, потому что в его бреду есть только он и двери, но никак не падающая лестница и матерящийся Галдер. Который только что дал отсюда ходу.       «Ему ж нельзя сейчас перенагружаться, - пытался соображать Мустис, - у него может случиться инсульт… И у него зрительный нерв отмирает, как он дорогу найдёт?»       Так, нужно Галдера спасать. Эйвинд дотянулся до лестницы, придвинул ее на место, спустился вниз и вышел на крыльцо. Свежий воздух непривычно обжег легкие, показался ему абсолютно неуместным, не от этого мира, но в то же время помог немного придти в себя.. На середину неба выползла разлезшаяся полная луна, исчертив землю обманчиво длинными тенями. Выломанный терновник, серебряная от росы полынь, а за ней – угольная глыба леса.       И надо бежать, а то чёрт знает, куда Галдера может занести.       нужно всё исправить еще не поздно всё исправить       Рядом со ступенями, где клавишник вчера блевал и отлеживался в траве, валялся потерянный нож. Едва это осознавая, Мустис его подобрал.       Галдер несколько раз натыкался на деревья, ободрал щеку – пришлось сбавить темп. Держать равновесие удавалось с трудом. Он запнулся о поваленное дерево и полетел ничком в землю. Острая боль пронзила ушибленную ногу – только бы не сломана. Вкус грязи во рту. Падая, Том глухо охнул, и луна до сих пор отдавалась ему в голове. А может, просто у страха уши велики.       - Том! То-о-ом! – он сразу узнал голос Мустиса, и послышалась Галдеру в нем не то хриплое отчаяние, не то жалость, не то – исступленная злость. А может, всё сразу.       Том, наплевав на ушибы, схватился и заковылял прочь, тяжело и часто дыша. Затрещали кусты, колючки разодрали выставленные вперед руки, лоза обжигающе хлестнула по лицу, рассекая губы. Раздался хруст веток далеко позади.       - Том, ты где? Подожди!       Грунт под ногами стал голым и осклизлым. Галдер поскользнулся и неожиданно поехал вниз по обрыву, ударившись копчиком о какую-то колоду – от боли загудел позвоночник.       Снова рвота подступила к горлу, только бы не сейчас… Когда больная муть в мозгу развеялась, он услышал слабый шум воды совсем близко, учуял гнилостный запах тины. Вот она, речка, понял он. За речкой – дорога домой. А за спиной, всё ближе – сухой деревянный треск и мерный шорох мокрой травы. Том пополз вдоль берега – пальцы выдирали редкие пучки травы в комьях драглистой жижи, впивались в вымытые водой тщедушные корни.       По спине прошёл мороз, на бритой голове стянулась кожа. Том прижался спиной к размокшему крутому склону, увязая по косточки в жидкой грязи. Спаси меня и укрой, мутная канава… Метаться уже некуда – если он побежит, Мустис в несколько секунд перекроет расстояние. Том наткнулся на корягу и вжался в нее спиной, подобрав под себя ноги. В ушах гремела кровь, глушила чуткость слуха. Гнилой пень со скрипом подался под его весом.       Совсем рядом чавкнула грязь, вязкие брызги попали Галдеру в лицо. Щелкнула зажигалка, и перед глазами всплыло светлое пятно – размытое, но безжалостно жгучее, как раскаленная сковородка. Том загреб руками болото в тщётных поисках палки или камня. Ручеек холодного пота стекал по его лбу, часто билась жилка на виске.       - Куда бежишь? – поинтересовался Мустис.       «Куда бежишь? – вторил ему беззвучный голос у клавишника в голове, заставляя оглянуться. Совсем чужой голос, нечеловечески безразличный. – За ним? Или за собой? Начинать всё заново?»       - Иди на хуй! – с бессильной злобой выкрикнул Галдер и упёрся ботинками в грязь. – Чего припёрся?!       Какое-то время Мустис пытался отдышаться – он тоже хорошо успел пометаться по лесу в поисках бывшего коллеги.       - Жизнь скотскую спасать, - странным отрешенным тоном наконец ответил он.       - Да-а, блядь?! – ощерился Том. Он боялся, а посему оставалось храбриться, к тому же перед ним – виновник его несчастья, ебаный фармацевт-экспериментатор и организатор всей этой трижды проклятой затеи. – Да я тебя, сука, закопаю!       Тот, кто сидел здесь в грязи, измученный и затравленный, с его безнадежной надменностью и дрожащим от ненависти голосом – он напомнил Эйвинду животное на бойне, которое всё еще ревет и брыкается перед тем, как его оглушат и вскроют ножом яремные вены. Озлобленное, несчастное и глупое       самая большая глупость – это высокомерие       и слишком похожее на него самого. А может, это и есть он сам? Теперь не различить.       «Разве не наши собственные пороки нас больше всего раздражают в других?»       Нож предательски дрожал в скользкой руке, от жалости хотелось исполосовать собственное мясо.       Эйвинд ненавидел.       Галдера.       Себя.       - В чём дело? – спросил он. – Я же тебе огонь принёс. Чтобы ты мог жить дальше. Я помочь тебе хочу.       я же себе помочь хочу       «И всегда хотел помочь только себе. Всё, что делал полезного… для других… считал себя хорошим и правильным… Всё это – для себя».       Вымотанный физически и морально, сам на грани адекватности, Том всё же понимал всю странность происходящего. «Пиздец. Он ебанулся. Надо сваливать», - мелькнуло в мозгу.       Том вскочил, неловко взмахнув руками, и очертя голову бросился прочь – куда кривая выведет. Оторваться от этого… бесноватого… а хуже не будет. Ноги увязали в глинистом месиве, в горле стало сухо и солено.       Толчок в спину – Галдер не удержал равновесия и с глухим стоном впечатался лицом в грунт. Эйвинд навалился на него сверху, предплечьем придавив его шею к земле. Оба тяжело дышали.       - Ты куда… Том? Тебе нельзя так перегружаться. Ты отравился. Тебя может парализовать. С метанолом вообще шутки плохи. У тебя отмирает зрительный нерв, - Эйвинд говорил быстро и как-то совсем спокойно, но Том уже не замечал ни этого спокойствия, ни его обманчивости, - уже проблемы со зрением, вскоре совсем ослепнешь. Отомрёт поджелудочная, возможно, сойдёшь с ума, потом кома, потом смерть. Мы возвращаемся, тебе нужен этанол, нагрузочная доза ноль шесть грамм на килограмм веса, - речь его стала сбивчивой, - и по сто… сто миллиграмм на кило в час, лучше капельница… Это моя вина, это я сделал, вообще я изначально хотел, чтобы это со мной, я тогда думал, что абсолютно проиграю, но решил – пусть будет по справедливости, мы ведь все верим в справедливость, но никто из нас не справедлив… Я задавал вопросы, но я тебя не заставлял пить все сразу, и еще я наебался с дозой, не учёл, что разбавляю метанол, в общем-то, в антидоте… Вставай! – вдруг вскрикнул он, поднялся и вздёрнул Галдера за плечо.       Том, шатаясь, встал на ноги. Зубы выбивали дробь.       - Я… я, блядь, с тобой не пойду! Мне хреново, я ногу подвернул, как я по склону полезу?! – выпалил он первое, что пришло в голову.       - Будешь за меня держаться… Подожди, возьми, - Мустис ткнул ему зажигалку, чтобы освободить руку. О том, что у него есть карманы, клавишник не сообразил – было как-то не до того. Галдер вздрогнул от прикосновения к его коже – мертвенно холодной, в грязи; показалось, что она покрыта рыбьей слизью.       Том не знал, да и не в силах был думать, вправду ли его опоили метанолом или это чокнутый Мустис несет бред. Зато знал другое: сопротивляться он будет до последнего. Человек человеку волк – что ж, волчью хватку он признавал только за собой, к другим испытывая мало уважения. Галдер ощущал в себе надрывное, обреченное мужество вперемешку с паническим страхом. И, пытаясь себя подбодрить, заговорил тревожно и неразборчиво:       - Я ж тебе говорил, что ты рыба… безмолвная рыба. А я волк…       Эйвинд посмотрел на него грустно и насмешливо:       самая большая глупость – это высокомерие       - Я намного хуже.       Том, снова гадливо передернувшись, с досадой отшвырнул зажигалку, словно она побывала в руках прокаженного. Та плюхнулась в воду у самого берега. Эйвинд проследил взглядом полет зажигалки, да так и застыл, напряженно уставившись в темноту.       «Видишь – твой огонь никому не нужен».       ты никому не нужен       Выжженную обидой пустоту заполнила злость - медленная, обволакивающая. Эйвинд сжал челюсти, на скулах выступили желваки.       - Нет, Том… Не волк. Ты – скотина, - не поворачиваясь, заявил он. – А у меня нож для убоя скота, - так оно и было, чем-то ему приглянулся в свое время этот нож – похожий на кинжал, длинный, острый, с удобной гардой и желобом-кровостоком. А потом Вортекс, смеясь, выспрашивал, нафига ему, Эйвинду, сдался натуральный свинокол. – И сказка, та, вторая, о глупости, была о тебе. И глаза… вот оно как вышло. Но ты же ее не слышал. Тебе незнакомо, что значит слышать. И видеть...       - А-а, - протянул Галдер, осторожно садясь на корточки и тихо ощупывая руками грязь в гнилых листьях и обломках прутьев. Потянуть время… Или пусть успокоится… – Так может, ты меня научишь? – в месиве под ногами он нашарил размякший от сырости обломок коряги.       - Зачем тебе слышать, если ты умеешь рвать и душить? Наверное, мне тоже пора этому научиться.       Том резко выпростался, с чавканьем вырвав из болота прут, и перехватил его поудобнее. При контакте оттянуть руку на себя и врезать на возврате, - мысль оборвалась, на звук повернулся Эйвинд, и Галдер атаковал – наискось от левого плеча**. Подставив правую руку под удар, Мустис перехватил палку, рванул Тома на себя, разворачивая, и коротким тычком всадил нож ему в грудь.       - Ах ты бл!.. – душераздирающий крик потонул в хрипе и хрусте торакса***. Галдер кашлянул кровью, задыхаясь от пронзительной боли; пошатнулся, разжал пальцы, отмахнулся вслепую – лезвие рассекло его предплечье, брызнула кровь. Эйвинд колол быстро, остервенело: нож с тошнотворным скрипом соскользнул по ребрам, пробил легкое, совсем уж мягко проткнул солнечное сплетение… чего так… дыша…       Галдер безвольно завалился назад, сполз на землю – бульканье крови в разорванных легких – и затих. Мустис медленно опустил руку с ножом и тупо смотрел, как на груди и животе лежащего проступает мокрое пятно. Потеки чужой крови высыхали у Эйвинда на лице, стягивая кожу.       Внутри всё казалось вывороченным. Собственное тело – жалкое избитое дрожью месиво – вызывало недоумение       когда же ты наконец сдохнешь       Мустис повалился ничком в грязь и долго лежал, содрогаясь всем телом.       я умер? * «Мустис, он своего рода Макгайвер Dimmu Borgir» - фраза принадлежит Силенозу. Похоже, шло сравнение с героем приключенческого сериала, гуманистом и интеллектуалом. Что именно имел в виду Силеноз – непонятно. Кто знает, расскажите. ** Оба левши. *** Торакс - грудная клетка у позвоночных; у человека образуется грудн. частью позвоночника, с отходящими от него 12 парами ребер и грудной костью.