Счастья Ветер

      Справка: Метанол (метиловый спирт, древесный спирт) — простейший одноатомный спирт, бесцветная ядовитая жидкость. Смешивается в любых соотношениях с водой и большинством органических растворителей. На вкус и цвет неотличим от этанола. Основные симптомы интоксикации метанолом таковы: нарушения зрения (светобоязнь, размытость предметов); угнетение ЦНС; боль в животе, тошнота и рвота; метаболический ацидоз. Существенная особенность - латентный период длительностью 8-72 часов (от момента потребления до возникновения симптомов интоксикации). Доза в 30 мл считается летальной для взрослых. При отравлении метанолом показан этанол: они оба служат субстратами для фермента алкогольдегидрогеназы, но сродство к нему этанола в 9 раз выше, чем у метанола, поэтому метаболизируется преимущественно этанол, что предупреждает превращение метанола в муравьиную кислоту.       Когда Стиан проснулся, был уже белый день. В пронизанной солнцем комнате стеной поднималась пыль. В голове слегка шумело, во рту пересохло. Он сел на постели, спустив ноги на прохладный дощатый пол, и отхлебнул из банки с выдохшимся пивом. Приглушенной болью отдавало из-под левого ребра, тянуло спину – видно, спал в неудобной позе, со скрученным позвоночником. Руки тряслись, в теле чувствовалась вялость, лицо и шея немного ныли – Шаграт вспомнил, как судорожно вчера сжимал челюсти. И засыпал еще пару часов, лежал с закрытыми глазами, утопая в причудливом гротеске. И как оно тогда захватывало, втягивало, а сейчас… «Ну его, этот трамадол», - подумал Стиан непривычно спокойно, без того досадливого сожаления, что бывает с похмелья. Сумбур в голове был на диво категоричен: весь тот бред, что происходил ночью, четко и последовательно всплыл в сознании, как пузырек в газировке, и требовал анализа.       - Заебись теперь, - негромко произнес Шаграт, удивляясь, как охрип его голос. Ему было стыдно, и речь от стыда не отвлекла. Умудрился лизаться с мужиком, а потом непонятно зачем разводить его на секс – это еще ладно, это Стиана не особо смущало. Но вот все эти проникновенные сопли! «Ты хороший…» Хуёший, блядь! Стиану жалко было своего добродушия, оно казалось неуместным, позорным (как с голой жопой перед чужими людьми стоять), а к тому же лживым. Не так уж и нравился Шаграту холодный и скрытный Мустис, и вдвойне противно наговорить такого именно ему.       Но сквозь стыд и досаду просвечивало что-то безмятежное и ясное, как солнечные лучи сквозь матовое стекло – вдохновляющий интерес ко всему, что впору им захлебнуться; близость неизвестного, к которому рукой подать. И – забытое со времен юности – ни опасения, ни тяжкого и мутного осознания того, что непознанное слишком сложно и запутано. Всё легко, разрешимо, ни к чему не обязывающе.       Вот только это сонное, уставшее тело… Вечно чего-то требующее и недовольное тело. Глухое нытье в животе не проходило, утихая, только когда Шаграт наклонялся вперед.       Он сплюнул тошнотную слюну и принялся одеваться. Одежды Эйвинда на спинке кровати не было: тот, похоже, встал давно и окончательно. Зазвонил телефон: Свен. Шаграт поморщился и снова трубки не взял. Сейчас тот спросит знакомым тоном учтивого инквизитора, как дела и чем они занимались…       Обувшись, Шаграт вышел во двор. Дверь была открытой – сырое дерево разбухло, так что рама стопорилась о половицы. Том, похоже, ещё спал. Эйвинд нашёлся в небольшой пристройке около дома, загроможденной всякой-разной утварью: сидел на штабеле дров, курил и что-то читал. Стиану вдруг захотелось стать невидимым, подойти и просто постоять рядом. Постоять незаметно, наблюдая за ним с пристальным интересом. Но, эх, придётся заговорить, а этот вмиг свернется в клубок, как ёж, и еще его непробиваемый деревянный взгляд, от которого хочется плюнуть, развернуться и уйти – а глаза как забитые досками окна. Так и тянет подъебать насчёт вчерашнего… или, учитывая ночное время, уже сегодняшнего… Он уже хотел было по-тихому смотаться, но Эйвинд его заметил и окликнул неуверенно:       - Доброе утро.       Вот молодец-то, дипломатичный какой. Давайте еще о погоде поговорим.       - Какое на фиг утро, - протёр глаза Шаграт, - уже обед. Ты что читаешь? Что-то прикольное? - Мустис развернул к нему потёртую коричневую обложку:       - Математические модели в эволюционной биологии.       - О как. И что, ты там что-то понимаешь? – хмыкнул Стиан.       - Дифуры, если честно, не очень.       - А, - отвлекся Стиан, - блядь! Хуйня какая-то прилипла… - и принялся отдирать от подошвы ботинка что-то, оказавшееся при ближайшем рассмотрении размокшей и затоптанной картой Таро. – Это что означает? Тут еще баба голая нарисована.       - Она со свечками или с кувшином? – уточнил Мустис.       - Да не пойму, она ж ободранная вся… Стоит нагнувшись, возле речки вроде.       - А, так это Звезда. Глянь, там на обороте написано.       - …символизирует новые надежды, если… - наморщив лоб, присмотрелся Шаграт, - в общем, тут что-то про кризис и разрушение… склеить разрыв… блин, не разберу. Происходят какие-то встречи, - быстро и с чувством зачитал он, - казалось бы случайные, но чрезвычайно важные, завязываются контакты, которые будут… что-то там в течение многих лет. Союзы, заключенные под знаком этой карты, имеют долгое будущее. Вот, - он испытывающе взглянул на Эйвинда. – Хуйня, по-моему…       - Ты к Тому заглядывал? – перебил тот нетерпеливо, словно что-то вспомнив. – Как он там?       - Вроде дрыхнет еще. Что-то там ворочается. А что?       - Да так, спрашиваю. А сам ты как?       - Да нормально, - пожал плечами Стиан чуть раздраженно: он был охвачен разочарованием. Все эти сухие, безынтересные реплики отдавались в мозгу скрежетом ножа по стеклу. Непонятно почему, но он ожидал от Мустиса чего-то другого. Какой-то шифровки к тайне. Скажи сейчас Эйвинд, что приобрел ночного фельдфебеля* – Шаграта бы это не удивило. Только от вопроса о девице на карте, которая со свечками или кувшином, у него внутри что-то радостно ёкнуло – будто исподтишка, с еле слышным скрипом открываемая дверь – и так же заглохло с неприятным подвывом, подобно криво взятому аккорду. – Блядь, тут есть где умыться?       - В колодце, - кивнул головой Эйвинд, - достань воды. Только смотри, ведро дырявое. Стиан! – позвал он, когда тот уже выходил. – Не хочешь выпить?       - Давай потом, - отмахнулся Шаграт. – Когда уже Том проснётся.       - А-а, - расстроенно протянул клавишник. – Ну ладно.       Эйвинд прижал ладони к скулам. Скулы горели, всё утро его знобило.       Ночь выдалась ужасной: с больной от пьянства головой, опустошенный бессмысленным препирательством с Шагратом, он умудрился уснуть, но явь отравой просачивалась в сны. Он всё время куда-то бежал и не успевал, терял и фатально ошибался, гребся пальцами в сырой земле, разбрасывая истлевшие ошметки, кости и ржавые монеты, затем снова куда-то бежал       железнодорожное полотно двойной ширины, тяжелые ржавые цистерны на ходу, эй смотри тягач заметят прыгай! здесь люди люди поезда под откос и тёплые висят люди на перекладинах у жизни нет цены       Он просыпался, переворачивал мокрую от слюны подушку, а затем были какие-то кладбищенские ограды, у ворот ночного погоста стоял Силеноз в милицейской форме и, улыбаясь, грозил пальцем. Какие-то сырые подвалы, с треском падали со стеллажей и разбивались банки с кровью и зеленые бутыли с метиловым спиртом. В конце концов он оказался у себя на кухне, открыл банку маслин, а в ней кишмя кишели полудохлые зеленые гусеницы…       Не выдержав такого бреда, он поднялся рано утром вконец разбитый. Рядом мирно сопел разомлевший от сна Шаграт, раскинувшись на всю кровать, и Эйвинд слез на пол, стараясь не прикасаться к его озябшим ногам. Минут десять он стоял в проеме, не решаясь войти к мёртво лежащему Галдеру, а решившись, быстро подошёл к нему и взял за холодное запястье. Пульс не прощупывался, чёрным туманом навалилась паника, и он мял сырую от пота и вялую руку, пока не ощутил слабое биение между большим и указательным пальцами гитариста. Том что-то невнятно пробормотал сквозь сон.       Чёрный туман откатил, оставив гулкую сосущую пустоту внутри, в которой эхом отражалась тревога. Нужно было напиться, но вино было похоже на кровь, виски – на мочу, и Мустис подавил рвотный позыв. Ну, может, хоть в компании станет легче.       Солнце только взошло над лесом – бледное, холодное, невыспавшееся. По траве стелился жиденький туман. Зелень вокруг казалась выцвевшей, серой. И так же серо и неопределенно было у него внутри. Что-то робко и подленько хотело вспомниться. Мир не вызывал никаких эмоций, он был чужд и непонятен – так, словно его душа была заплеванной поверхностью зеркала, в которой отражалось всё вокруг, отражалось криво и искаженно, почти болезненно, преломляясь в сколах и щербинах.       Стекло не выдержало давления. Стекло треснуло.       Что ж, получается, Шаграт своего добился. Или это случилось раньше?       Эйвинд выкинул окурок в траву и побрёл куда глаза глядят.       Лес был еще полутемный и сырой. Эйвинд немного постоял, запрокинув лицо: сквозь кроны начал пробиваться мелкий дождь. Чем дальше, тем различимей стонала вода, двигаясь в корнях деревьев; пели высокие арки между стволов, и тонкий крик ввинчивался в мозг. Тогда он быстро пошёл вглубь. Деревья молча протягивали ветви – старые, но крепкие, способные удержать вес человека. Взгляд отмечал на них каждый сук, каждую смолистую язву, каждую шероховатость коры – и то, с каким треском и шорохом она сдерется, эта кора, когда закрепишь на ветке узел, опробуешь на прочность; как застонет печально шнурок, когда петля затянется на шее…       Мустис остановился, огляделся вокруг, чувствуя иррациональный страх. Деревья окружили и звали, убеждали, обещали, что так будет лучше. Он стоял, как пришибленный, впиваясь ногтями во вспотевшие ладони, и страх сменялся отрицанием и ступором. Инстинкт самосохранения маскировался под логику: веревка рвется, кровь сворачивается, таблетки вызывают рвоту.       Да сколько раз он, выйдя к окну курить, смотрел вниз, и каким низким казался ему пятый этаж! А вокруг кишела смерть: машины, поезда, метро, и всюду люди, никчемные белковые структуры, цепляющиеся за свою поганую жизнь, которые отберут твое право на смерть, вытащат, словно из зависти, что им-то не вырваться из этого проклятого круга! Люди с нюхом крысы, которые прибегут на запах, когда ты закроешь окна и на всю включишь в квартире газ! Это из-за них такое низкое напряжение в сети, это они откачают тебя, чтобы ты живой лежал в крови, блевотине и дерьме, чтобы ты жил – калекой! А другие умирали: старые родственники, разбившиеся на машинах или передознувшиеся коллеги по блэковому цеху, допившийся до цирроза одноклассник, и Эйвинд завидовал им яростно, как не завидовал даже согруппникам, которым доставалось всё лучшее, - ненавидел их и себя за то, что он живее их.       На обратном пути стареющее разнотравье приветствовало шепотом, приглашало составить компанию в своем медленном гниении. Он мысленно отказался, на какой-то миг почувствовав себя виноватым. Над тёмной, жёсткой полынью поднимались толстые пушистые стебли чёрной белены, с крупными лапчатыми листьями, уже перецвевшей. Если наесться семян – помрачение ума, жар, затем смерть. Эйвинд сел в траву и растёр в пальцах лист белены. Запах исходил тяжелый, дурманящий.       Нет, он заведомо не сможет, это ясно. Хотя вчера он сознательно был готов к смерти, но кто ж знал, что ему помешает Галдер?       Да сам ведь и знал. Сам придумал такие условия. В конце концов, самоубийство не было неспосредственной целью.       Не сможет. А что остается? Не это ли концепция ада – когда тебя уже нет, а тебе еще чего-то хочется, но получить это, удержать, почувствовать уже нечем? Это чувство собственного достоинства, искалеченное, кровоточащее, подобно все еще извивающемуся раздавленному червю. Бессмысленное чувство, особенно, если ты не имеешь причин уважать себя. И неотделимое: его можно убить в себе и жить с этой гниющей частью души, можно уничтожить вместе с собой, но переступить и оставить – никогда.       Когда хочется хотя бы быть… Лучше бы не хотелось, право слово.       Это как сегодня ночью. Тогда – не хотелось.       Мёрзкое, мёрзкое насильственное вторжение. Выжигает изнутри так, что у тебя ничего и не остается, чем бы можно было чувствовать что-либо.       Чужая воля уничтожает личность. Так вирус убивает клетку: сначала протаскивает внутрь свой генетический материал, потом – синтез вирионных белков в ее теле, а затем – выход вируса и гибель клетки. Из-за разрыва мембраны или апоптоза – программирования клетки на самоуничтожение.       Стиан как знал, что нужно сделать.       Надо было…       Надо было позволить ему довести дело до конца.       Стиан был раздражен. Он чуть не стукнул себя по лбу колодезной корбой, когда вытягивал ведро с водой, затем облил себе штаны. Когда уже он сидел на кровати, скрестив ноги и завтракая консервой с пивом, заявился Галдер, злой как чёрт.       - Хреново, что пиздец! – заявил с порога он. – Башка раскалывается… блин, ну тут у тебя солнце и бьёт, глаза на лоб вылезают! Аспирину сожрал полпачки, думал – поможет, а хуй там был и ночевал!       - Трамадолу? - предложил Шаграт, чтоб отвязаться.       - Засунь его себе в жопу, наркоман ебучий, - уже добрее пожелал Галдер. – Да еще живот разболелся. Блевать только что ходил.       - У меня тоже поутру левый бок прихватило. Что это может быть?       - Там у нас поджелудочная, - рассудил Том. – Это нам, Стиан, нужно образ жизни пересмотреть: бухло, курево, нездоровая хавка. Мы уже не молодые.       - Спроси, что ли, у Мустиса таблеток. У него там целая аптечка. Мне-то не надо, меня уже отпустило.       - Я с этим мудаком говорить не буду, - брезгливо скривился Том. – Он меня еще вчера доебал.       - Слушай, а что у вас там произошло? – живо поинтересовался Шаграт. – Он ко мне прибежал чуть не в истерике, плакался, что ты там что-то выпил и ему войну объявил…       - А, это, - поморщился Галдер. – Доебал он меня, говорю, своими вопросами. Сначала прошлогодний срач припоминал, потом вообще всякую ерунду понёс. Вплоть до того, крал ли я деньги у родителей. И главное, падло, так тебе закидывает, словно в говно носом тычет, а ты перед ним отчитывайся. Я ему и говорю: вот, значит, я выпью сколько смогу за всё то, что ты мне предъявишь, чтобы, блядь, пиздежа твоего не слушать. Ну и прикончил около поллитра. Это ж оттого мне так хреново, разве нет?       - А прикинь, он нас травануть решил? – подмигнул Стиан.       - Кто, он? Не смеши меня. Он, блядь, жалкая трусливая тряпка, - зло отчеканил Галдер. – И потом, он и сам ту водку пил. Видно, палёная была.       Трава высохла, и костёр разожгли уже подальше, у кустов шиповника. Галдер мрачно потягивал пиво и отмалчивался, только однажды буркнув, что завтра поутру нужно валить по домам. Шаграт был с ним солидарен – потянуло на творчество, а этот забитый угол его теснил. Дворик, вчера радовавший глаз буйной зеленью, сейчас был вытоптан, замусорен объедками и пластиковой посудой (ее, похоже, ветром разнесло), и навевал уныние. Мустис намекнул, что остается, и переубеждать его никто не стал – здесь нечего делать, кроме как пить, а это как раз то, что у него лучше всего получается.       Стиан быстро опьянел и начал маяться скукой. Разговор не вязался. Даже Эйвинда доставать стало как-то неловко – Шаграт уже догадывался, что у того жёсткий депрессняк. А в свете событий этой ночи его привычные шутки – однообразные и слегка пошлые – казались и вовсе неуместными. Слишком уж правдивыми. Не то чтобы Стиан был жалостлив, но если шутка никому не смешна – то ее автор идиот.       Шаграту снова вспомнились его сомнительные подвиги, языком он ощупал изнутри прокушенную Мустисом губу. Да нет, оно даже забавно вышло… не так уж и противно, если подумать…       С этической точки зрения – теоретически – Стиан не видел ничего страшного в том, чтобы переспать с мужчиной. Красота, как говорится, пола не имеет. Но – вот незадача, а скорее, к счастью – собственный пол его не прельщал. Единственный из знакомых, чья внешность казалась Шаграту худо-бедно привлекательной – тот же Эйвинд, когда он еще был совсем молодым. Высокий, более изящный, чем теперь… и не такой износившийся, что ли. Чёрные волосы блестели, бледная кожа еще не приобрела болезненного желтовато-табачного оттенка. Но подобные мысли о нем были Стиану не то что неинтересны – даже омерзительны. Слишком юным был тогда клавишник, слишком наивным. Слишком не ровней. Стиан не видел ничего милого в наивности – для него она была родом глупости, ущербностью, и возместить ее не мог даже не по годам развитый интеллект. Так человеку неприятно есть незрелое яблоко. Спелое не станет хуже на вкус, если разобьется при падении с дерева; червоточину можно вырезать, но от зеленца сводит скулы.       А теперь? Гниль не то что есть – руками трогать неохота.       - Малой, что сидишь? – обратился к нему Стиан. – Наливай.       - Тогда уж и мне, - вызвался Том. После вчерашнего его воротило от тяжелого алкоголя, но зависать тут практически трезвым – и вовсе уныло.       Согрев горло, Шаграт милостиво продолжил:       - Ну, малой, может, ты снова сбрешешь что-нибудь? Сказку экую? А?       - Насколько мы верим своему зрению? Как можно увидеть что-нибудь, не зная, что именно ты должен увидеть? Здоровые глаза не помогут слепому сердцу и слабым мозгам. В общем, сначала… Сначала не стало ничего. Пребывала Темнота. Она была преисполнена образов, которые молча кричали, полупроваливались друг в друга, истлевали, давили и задыхались сами, и все они были невидимы, но зримы. Знаете, так бывает, когда закрываешь глаза, но мир продолжает твориться и распадаться в слепоте.       - Обожди, - перебил Галдер, - что-то я не в кондиции. Пойду-ка я, посплю чуток.       - Здесь ложись, - предложил Мустис, - у костра тепло. Возьми тот плащ, что я тебе приносил.       - А я тебя, блядь, не спрашиваю! – рявкнул Том.       - Хорош выёбываться! – и себе заорал Стиан. – Ты заебал на него гнать!       - А что, только тебе можно?!       - Я вот думаю, - и себе встрял Эйвинд, - как я мог одиннадцать лет проработать в группе, где такая грызня?       - Всё, закрыли тему! – замахал руками Шаграт. – Ты иди спать. А ты продолжай.       - Из Темноты вышла Сущность. Она была Всё. Она была никем, просто женщина в белом на конских копытах. Она была Всё и знала почти Всё, потому что кто познал себя до конца? Мир познать проще.       Люди должны были знать о том, что им предстоит, иначе бы они ничего не поняли. Когда им предстояло что-то доброе, она приходила к ним с пучком колосьев в руке. Когда их ожидало несчастье, она являлась с кровавым куском мяса.       В неизвестном городе неизвестной страны жил безумец. Он был одинок: ни один родной друг не отягощал его своей любовью, ни один родной враг не почитал его ненавистью. Что ж до страха - а его боялись - то страха у людей и так много. Одни питаются страхом, другие же им упиваются.       Только безумец мог видеть Сущность. В канун Бельтана он исчезал, как всегда, напевая слова, которых никто не понимал, а он не помнил. А когда возвращался молча в город, из ниоткуда в его руках появлялся дар. Или колосья, или кровавое мясо.       Жил в том городе и глупец. Он ненавидел безумца за то, что его слова всегда сбывались. Не всегда их слышали вовремя, и не всегда то, что он предвещал, осуществлялось буквально - но было так, как он говорил, хотя он уже не помнил и этого. «Чем я хуже? Почему мне не дано этого?» - говорил себе глупец и желал оказаться на его месте. Не будь он дураком, он спросил бы себя: «Почему я не таков?»       «Зачем вы его слушаете? - язвительно кричал он людям, когда безумец начинал говорить. - Он же сумасшедший!» Но лучшего предложить он не мог, поэтому им оставалось слушать безумца, и они бросали ему деньги. Многие давно забыли, что он человек, которому деньги нужны, чтобы жить - они верили, что он не может умереть, но всё же бросали монеты, как на могилу в память или на алтарь безликому божеству. А глупец отбирал у него монеты.       «Это мои деньги», - сказал безумец ему, улыбаясь.       «Нет, это деньги!» - отрубил глупец и ушёл.       Наступал канун Бельтана. В полночь глупец вышел из дому, чтобы проследовать за безумцем. А тот, если и знал об этом, то ничего не предпринял, он шёл и пел. Кто знает, может, ему было одиноко. Так пришли они туда, где безумцу являлась Сущность...       - В сортир, - подсказал Шаграт.       - Что ты несешь? – похоже, обиделся Мустис. - Какой может быть шанс в сортире?       - Шанс посрать, - хохотнул Стиан. - Или носить всё в себе. Всегда есть выбор.       Эйвинд замолчал, отвернувшись и поджав губы.       - Ладно, Мусь, - Шаграт хлопнул его по плечу. - Рассказывай. Мне интересно, что там дальше.       - То был скотомогильник. «Двоим нам тесно на этой земле», - подумал глупец, подкрался к безумцу сзади и размозжил ему череп. Как и безумец, он посмотрел в тёмную даль, но ничего не увидел. Сущность пришла и не удивилась, увидев кровь: только в крови тонут судьбы, династии, веры и столетия. Только кровь хорошо отмывает старые следы. Но глупец ее не увидел. Она звала долго - но он все равно не видел, а плюнул и ушёл.       А безумца похоронили на том же месте, ибо у тех людей сумасшедших, да еще самоубийц, хоронили не на кладбищах, а там, где они умерли. Люди боялись, что они вернутся...       И ни мяса, ни колосьев никто им после этой ночи не принёс.       Тогда глупец решил: «Я такой, как и все, а посему дело не во мне и не в Том, что приходит. Дело в безумце. Наверное, То, что приносит дары, явится на его могилу». И следующей ночью он пошёл туда, где безумец был погребен.       На могиле он увидел женщину. В белом, на конских копытах, и руки ее были в крови. Он испугался, вскрикнул - и женщина исчезла. Она звала его снова, но больше он ее не мог увидеть.       Больше не видели и его.       Но, когда настал день, к могиле безумца пришёл ребенок...       - Что ребенку на могиле-то делать? – снисходительно спросил Шаграт. - Он что, был готом?       - Может, он пришёл поплакать, - предположил Мустис.       - Или покакать, - тянул своё Стиан. - Всегда есть выбор, я же говорил. Эйвинд, - он вдруг посерьезнел, - не думай, я не смеюсь над тобой. Раз уж ты так любишь метафоры, может, попробуешь меня понять?       Эйвинд ничего не ответил. Чуть прищурившись, смотрел он в темное небо. И наконец глухо закончил:       - Ребенок принёс людям кровавый кусок мяса. Он принес им вырванные глаза глупца.       Галдер очнулся, когда уже смерклось. Он вышел к костру, сгорбившись и оступаясь. Осмотрелся вокруг с подозрительным удивлением, близоруко щурясь.       - Блин, мужики… - выдавил он. – Что-то мне совсем хреново. Башка болит – подохнуть впору. И что-то я не вижу нихуя.       - Это просто стемнело, - констатировал факт Мустис.       - Блядь, да я ничего не вижу, туман один вокруг! И луна, блядь, ёбаная, глаза режет, чтоб ей было неладно! – со злостью выхаркнул Том, запрокинув голову в тёмное небо. – Это что за шутки такие?!       - Это у тебя белочка, Том, - вздохнул Эйвинд.       - Это у тебя вечная белочка, алкаш ты злоебучий! – заорал Галдер. – Что я сегодня пил?! Что я, суки, сегодня пил?!       - Вот именно: вчера набухался до потери сознания, а сегодня нет, - возразил Мустис. – Классическая белочка. Абстинентный синдром**.       - Да вы, блядь, выродки, я серьезно ничего не вижу! Позвоните в скорую! – Галдер неловко развернулся и налетел спиной на импровизированный стол. Зазвенели бутылки, Стиан облился жиром из тарелки.       - Том, мать твою, присядь, ты щас всё перевернешь! – огрызнулся Шаграт.       - Стиан, подержи его, а я вискаря ему дам!** Это точно белка!       - Да я тебя, сука, убью нахуй, Мустис! – взвыл Том и бросился на голос, ободрав рубашку о шиповник, путаясь в высокой траве. Споткнулся о полено и с хрипом растянулся на земле. Засмердело паленым: тлели шнурки ботинок. Он выругался и начал подниматься, шаря вокруг себя руками, но Эйвинд повалил его на землю, придавил коленом и заломал руки. Шаграт тем временем вытянул шнурок из колец плащ-палатки, на которой сидел, и связал Тому запястья за спиной. Галдера трясло, ноги его судорожно дергались.       - Малой, переверни его. Том, успокойся, выпей, - Стиан поднёс к его губам стакан виски, но тот отворачивался, стуча зубами, и чуть не прикусил себе язык.       - Дай я! – Мустис отобрал у Шаграта стакан, подхватил Галдера под затылок, и, силой разжав ему зубы краем склянки, принялся заливать алкоголь в рот. Том пытался отплевываться, хрипел, в горле у него булькало, и наконец он извернулся и выблевал Шаграту на гады.       - Да ну нахуй! – Стиан принялся вытирать обувь травой. – Малой, пусти его. Не идёт ему, видишь.       - Не твое дело! – истерично взвизгнул Эйвинд. Руки у него задрожали, лицо исказила злоба.       Шаграт изумленно уставился на него. Что ж, вот оно – он сам удивился своему холодному боевому спокойствию. Зря он дал связать Галдера – сейчас они сойдутся один на один, и этот больной на голову переломает ему кости.       - Оставь его в покое, - прорычал он. – Я тебе не дам над своими друзьями издеваться.       Мустис поднялся, и что-то совершенно безумное, исступленное было в его горящих глазах.       - Тогда ты в доле, - презрительно ощерившись, бросил он. И добавил, сев на крыльцо и закурив: - Ты ничего не понимаешь!       Через несколько минут Галдера, похоже, отпустила судорога. Пустым ненавидящим взглядом он уставился перед собой; воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы.       - Ну всё, вам пиздец, - выдохнул Том.       - Обязательно, - кивнул Стиан. – Малой, помоги!       Вдвоем они устроили собрата на лежанку, поставили оцинкованное ведро, если ему вздумается блевать, и закрыли дверь снаружи на крюк. Эйвинд притащил лестницу – засветло он ее всё-таки нашёл – и пристроил к чердачному люку.       - Я наверх, - сообщил он бесцветным, но почему-то вопросительным тоном.       - Эйвинд. Ты в который раз повторяешь, что я ничего не понимаю, - Шаграт какое-то время помолчал, собираясь с мыслями. – Сегодня я говорил тебе о дерьме. О сортирах и всё такое. Так вот: был у меня знакомый… то есть родственник моих знакомых. Строгий такой, мужественный. Ну, старый уже довольно. И сталось у него воспаление прямой кишки. Соответственно – запор. А он постеснялся кому-то об этом говорить – что родственникам, что врачам. Два дня не срал, три… неделю не срал. Накопленные токсины впитались в кровь – ты ж, помнится, говорил о диффузии – и он помер от заражения крови. Ты подумай об этом, Эйвинд. Ты ж так любишь метафоры. Ты меня пойми.       - Туши костёр, - с натиском произнес Мустис. – Я спать.       *Ночной фельдфебель – так немцы называли «кукурузник», винрарный биплан Ан-2 (так что в Европе их тоже знают). Он стал самым эффективным ночным бомбардировщиком времен Второй Мировой и первым самолётом, использующим технологии стелс – эту летающую маршрутку не могли засечь радары, потому как из фанеры! Во времена Корейской войны реактивный истребитель F-94 «Starfire», пытаясь перехватить Ан-2, зарылся носом в землю. Даже днем Ан-2 эффективно съебывал от скоростных истребителей – на предельно малой высоте и скорости, либо нарезая узкие круги вокруг церкви или высокого дерева.       **Здесь Мустис кривит душой: вряд ли у Галдера вообще могла бы быть белая горячка. Обычно она развивается у хронических алкоголиков ІІ-ІІІ стадии, и гораздо реже – у лиц, не страдающих хроническим алкоголизмом, да и то после длительного употребления алкоголя в больших количествах. А вот дать выпить стакан крепкого алкоголя – это средство действительно применяется в народе для устранения горячечных глюков, хоть и рекомендуется не заниматься самолечением, а сразу вызвать скорую.