Песня

Подошвы сапог Джейн мягко утопают в чем-то податливом, теплом и едва вибрирующем. Вокруг темно, хоть глаз выколи, но Шепард не торопится включать портативный фонарик – зачем лишний раз тревожить Улей, если ее и так выведут, куда нужно? Вокруг нее стоит мягкий обволакивающий гул: тысячи лапок шуршат по полу, стенам, потолку, снуют туда-сюда рабочие, то деловито обходя вслепую бредущего у них на пути человека, то вдруг деликатно подталкивая ее под руку – сюда, сюда. Если бы не они, то Джейн могла бы блуждать здесь годами. Постепенно вдали светлеет, и Шепард начинает различать силуэты рахни, которыми кишит все вокруг. Большие, маленькие, влажно блестящие, на огромной скорости бегущие вперед или назад, несущие что-то в лапках или утрамбовывающие ими мягкие стенки тоннеля – впору громко кричать и картинно падать в обморок, но герой Галактики, слава богу, не боится насекомых. Как-то Гаррус, усмехнувшись, пошутил на тему того, что у всех нормальных женщин людской расы есть инсектофобия, а у Шепард – инсектофилия и нездоровый интерес к большим жукам. Тали, наглядно видевшая, как Джейн часто наведывается в левый инженерный отсек и не выходит оттуда часами, после этих слов покрылась красными пятнами и ретировалась скорейшим образом, пробормотав что-то о чистке двигателя и датчиках ядра, поклявшись себе больше ничего не рассказывать Вакариану в постели. Но сейчас все они – и Гаррус, и Тали, и сам «большой жук» Явик, с которым она уже давно и с удовольствием спит в этом самом инженерном отсеке, ждут ее на Нормандии, дрейфующей где-то невообразимо высоко, в холодном и пустом космосе, а она здесь, окруженная теплом, темнотой и умиротворением, словно ватой. Как может быть иначе – ведь она ступает по полу дворца. Еще пара десятков метров острожных шагов – и взору Джейн открывается настоящий тронный зал. Витиеватые каменные колонны поддерживают свод огромной пещеры – кто бы мог подумать, что это творение природы, а не талантливого архитектора с чудаковатым вкусом? На потолке, стенах, полу, везде зияют темные провалы, ведущие в тоннели этого гигантского термитника - и из них живыми реками льются рахни, сливаясь в одно большое шевелящееся озеро в центре пещеры. Ведь там, с поистине царским видом, восседает она. Ничего не осталось от того напуганного, истощенного, израненного и несчастного существа, которое Джейн спасала от Жнецов – теперь перед ней настоящая Царица. Она стала минимум в три или четыре раза больше – мощное тело с длинными лапами поддерживает огромных размеров брюшко, занимающее почти половину пещеры. «Царица-мать», - поправляет себя Джейн, слабо улыбаясь. К королеве не ведет никакой тропы – да и зачем она рахни, бегающим по потолку и вообще презревшим глупые понятия верха и низа? Внезапно пространные рассуждения Шепард прерывает мягкий толчок под колени и она, тонко пискнув, по спрессованной и покрытой слизью земле соскальзывает прямо к передним лапкам королевы. Рабочие бросаются врассыпную, а солдаты настороженно напрягают усики - но почти сразу же расслабляются и расступаются перед Шепард – они помнят Песню об этом странном, чуждом двуногом существе, спасшем их Мать. Джейн, пошатываясь, поднимается на ноги – мышцы отвечают назойливой ломотой, преследующей ее с тех самых пор, как ее, ни живую, не мертвую, достали из-под обломков после атаки Предвестника. Здесь, внизу, действительно светлее, чем в тоннеле – но не настолько, чтоб Джейн могла различить хоть что-нибудь, кроме большого, поистине величественного силуэта над ней. Неожиданно что-то гибкое и сильное цепко, но осторожно обхватывает ее талию, и Шепард чувствует, как ее ноги отрываются от земли. Боль в теле отступает, а в сознание врывается Песня. Она то журчит, как ручей, то разливается и заполняет все существо целиком, сотрясая, словно грозный военный марш, ослепляет, согревает, дарит надежду и цель или сдавливает и превращает в ничто, чуждая, но такая родная. В ней сплетаются колыбельные, которые напевала в детстве Ханна Шепард, сидя у кровати своей бледной и задыхающейся дочери, и гимн Альянса систем. Мягкий смех Лиары и преданное рычание Урца, гул «Нормандии» и раскаты грома над Землей. И Песня эта есть голос, самый беззащитный и самый грозный Голос на свете, самый прекрасный Голос – Шепард не замечает, как движутся ее губы, вторя ему. - Ты пришла… И с тобой пришел наш покой. Мы больше не слышим гула Машин, наши дети снова наполнены песней своих матерей. Они снова строят. Создают. Охраняют. Мы ненавидим Машины… Ты заставила их замолчать? Их песня навсегда покинула нас? В Голосе королевы надежда, уверенность и торжество – Джейн чувствует, как ее распирает изнутри, она дышит тяжело, надрывно, то ли смеется, то ли плачет – по ее щекам текут слезы. - Ты заставила… Мы будем петь детям Песни о тебе. Теперь Песня звучит… Джейн клонит голову к плечу – в ее ушах громко стучит кровь, течет она и по ее губам, она осознает это, когда проводит по ним языком. Этот стук похож на стук сердца ее матери, когда-то носившей под ним малышку Джейни ростом в пару сантиметров и с рудиментарным хвостиком. Глаза Шепард закрываются, она засыпает. Королева опускает ее обратно, укладывая рядом с собой – сразу же женщину окружают десятки рахни; мнут ее лапками, растирая затекшие мышцы, грызут гипс на левой руке и покрывают ее чем-то теплым и чуть покалывающим, согревающим; перебирают волосы. Умиротворенно вздохнув, Шепард сворачивается калачиком. Шелест тысяч маленьких членистоногих тел напоминает ей шум прибоя, перетирающего песчинки, качающего ее, словно младенца в люльке. «Спой для меня», - звучит ее шепот, - «Спой». Песня звучит.