Смирение

Подавив желание открыть дверь пинком с ноги, Занзас вошёл в кабинет, где старый хрыч принимал гостей и вёл полуофициальные беседы, – и уставился на два стула, стоящих напротив массивного стола. Это выглядело столь однозначно, что Занзас опешил. Старик это всерьёз? Абсурднее и глупее были бы только порка или наказание стоять в углу. От одной мысли о предстоящем цирке сводило скулы и стреляло в плече, вывихнутом стараниями Савады. Но любопытство толкало под локоть, а Занзас не любил себе в чём-то отказывать. «Играем в директора и провинившихся учеников, старик?» – хмыкнул он и, лениво развалившись на одном из стульев, осмотрелся. За прошедшие одиннадцать лет, восемь из которых он проторчал как замороженный кусок мяса в Колыбели, здесь поменялись только ноутбук на столе и шторы. Интересно, а в баре всё так же стоит коллекционный виски? Но проверить Занзас не успел: дверь, скрипнув, отворилась. – Паршиво выглядишь, Савада. Тот хмуро глянул – будто огрызнулся взглядом. Разбитые нос и губы Саваде успели обработать, но латали, как и Занзаса, по старинке. И, несмотря на помятое лицо и болезненное напряжение, исходящее от Савады, его хотелось так, что мышцы живота сводило от предвкушения. А ведь день начался, всего часа три назад, с утреннего стояка и пары минетов. – На себя посмотри, – Савада отвёл глаза, словно подслушал его мысли, и нетвёрдой походкой двинулся ко второму стулу. Занзас похлопал ладонью по колену, сдерживая паскудную улыбку – огромный синяк на скуле тревожить не хотелось. – Присаживайся, будь как дома. Савада дёрнул плечом, будто сбрасывая чужую руку. Неловко опустился на обтянутое вытертым бархатом сидение и ровно, по-деловому чётко проговорил: – Извини, Занзас, но вынужден отклонить твоё предложение, учитывая текущие обстоятельства. Полчаса назад он орал совсем не то и далеко не так вежливо. Занзас усмехнулся: – Да у тебя всегда обстоятельства. Савада обернулся, и в этот момент зашёл Иемицу. Замечательно, их будут песочить сразу два недопапани. Занзас поморщился. Впрочем, он мог бы в любой момент свалить. В отличие от Савады. Иемицу остановился у стола и засунул руки в карманы. – Я требую объяснений. Что это, чёрт возьми, было? – Драка? – подсказал Занзас. У Иемицу дёрнулась щека, и он повернулся к сыну. – Цуна? – Я могу лишь повторить слова Занзаса. – Что ж… Если тебе нечего сказать, то мне – есть, сынок. Занзас покосился на «сынка». Лицо того застыло, невыразительное и бледное. Интересно, а наедине с папаней Савада принялся бы мямлить и оправдываться? Впрочем, пофиг. Вывихнутое плечо мерзко ныло, саднили ободранные костяшки. Адреналин, затихающий в крови, всё ещё требовал действия, и пальцы покалывало от пламени, которое не стоило выпускать. Не сейчас. Занзас сжал их в кулак, гася раздражение. «Не можешь простить отца, да, Савада? Тогда ненавидь, помогает». Будущий босс Вонголы, против воли прошедший Церемонию Наследования, прогуливал собрания, как когда-то школу, говорил на жутком итальянском – зато как навострился ругаться! Если Саваду довести, то крыл он так, что молоко кисло. А Иемицу, способствовавший тому, чтобы сын завяз в мафиозных разборках, вранье и неприятных его, блядь, трепетной натуре обязанностях, почему-то каждый раз удивлялся, что отпрыск все меньше походит на прилежного ученика и наследника. Вот и сейчас Иемицу капал на мозги, расхаживая вперёд-назад, заученно пытался давить на совесть, долг, обязанности… Занзас не вслушивался: всего этого дерьма он нажрался ещё в детстве, а от мельтешащей фигуры Иемицу его укачивало. От укола обезболивающего мышцы расслаблялись, клонило в сон… – Занзас! Лениво приоткрыв глаза, Занзас подавил зевок. – Вария – часть Вонголы. Вы должны сотрудничать, а не драться. Покушение на члена семьи карается... Савада, до того сидевший с остекленевшим взглядом покойника, отмер и принялся ощупывать карманы рубашки и брюк... Ха, да неужели? – ...по закону. Разобщённость Семьи в первую очередь по ней и ударит! – Что, Иемицу, не терпится найти повод меня убрать? – несмотря на ноющую щёку, Занзас рассмеялся. Несколько раз щёлкнула зажигалка: Савада наконец вытащил сигареты – дешёвую, уже изрядно мятую пачку какой-то дряни – и попытался прикурить. Брови Иемицу поползли на лоб, а в глазах появились недоумение и растерянность. Занзас с интересом наблюдал за этой реакцией. Удивлён он был скорей тому, что Иемицу не знал. Зажигалка не поддавалась, чиркала вхолостую. – Цуна, ты что творишь! – Здесь не запрещено курить. – Тебе ещё нет восемнадцати. И Цуна... это вредно! Савада буквально окостенел – словно вышел в состояние минус, а в комнате как будто бы упала температура. Занзас выдохнул через нос. Липкий холодок потёк вдоль позвоночника, знакомо и привычно, глухой болью потянуло шрамы, оставленные Колыбелью. Вот же блядство… – Не поверишь, я знаю, отец. Ещё я иногда подписываю приказы, не соответствующие Конституции. – Цунаёши... – Да, советник Иемицу? – до оскомины вежливо отозвался Савада. Иемицу прислонился поясницей к столу, устало потёр переносицу. Ах, трагедия, сыночек курит. В ЦЕДЕФ считали, что у Савады Цунаёши переходный возраст, период бунтарства и восприятия родителей в штыки. Семнадцать лет. Гормоны и отрицание авторитетов. Но это лишь половина правды, а свои соображения насчёт второй части Занзас предпочитал держать при себе. – Занзас, будь добр. Хрена ли, мелкий мусор! Но отказать себе в удовольствии досадить Советнику?.. И к чёрту, что мелочно и по-детски. Занзас небрежно прикурил Саваде собственным пламенем, нагло глядя в белое от злости лицо Иемицу. И в этот момент вошёл старый мудак, испортив их маленькое представление. Подслушивал, что ли? – Цунаёши-кун, – от добренького тона Девятого и всего такого располагающего вида Занзаса внутренне передёрнуло. Он поставил бы на спор свой пистолет, что «Цунаёши-кун» едва сдержался, чтобы не поёжиться. – Здравствуй, Занзас, Иемицу... – Девятый. – Здравствуй, дедушка. На то, что Занзас не поздоровался, старик «милостиво» не обратил внимания – и это взбесило не меньше насквозь фальшивого сочувствия во взгляде. Старый хрыч уселся за стол и обвёл всех благодушным взглядом, будто они на семейном ужине собрались. Улыбнулся в седые усы: – Цунаёши-кун, пожалуйста, возьми пепельницу, – и пододвинул её в сторону Савады. Иемицу раскрыл было рот – такой нелепый в своём замешательстве и возмущении, – но под молчаливым и властным давлением старика захлопнулся и передал пепельницу. – Я по молодости тоже курил, – поведал Девятый и мечтательно прикрыл глаза. – Мне нравились ментоловые. – Пробовал. Когда целуешься, всё равно плохо пахнет, – доверчиво поделился Савада. Занзас облизал губы, вспоминая вкус табака на губах будущего Десятого Вонголы. Или будущего покойного Десятого? – Хо-хо, твоя правда, Цунаёши-кун, – ворвался голос старика в мысли Занзаса. Он фыркнул, вытянул ноги и закинул одну щиколотку на другую. Один короткий, голодный взгляд, скользнувший вдоль жёлтых вставок на брюках, ожёг бёдра даже сквозь ткань. «Палишься, Савада. Нагнуть бы тебя, да выебать. Вот прямо здесь, на этом столе. И пусть смотрят, какая у нас тут общность Семьи». – Короче, старик. Чего надо? – У вас, мальчики, явно какие-то претензии друг к другу. Выскажите их здесь и здесь же оставьте. – Ты хочешь знать мои претензии? – поинтересовался Занзас и добавил высоким, гнусавым голосом: – Он меня обижает! Cавада закашлялся, подавившись затяжкой. Протестующе замахал перед лицом ладонью, разгоняя дым. – Это правда, Цунаёши-кун? – не моргнув глазом, спросил старик. Иемицу ошарашено уставился на босса, и Занзас едва не заржал: ради подобных моментов стоило потерпеть весь этот сраный балаган. – Правда, – справившись с кашлем, предельно серьёзно ответил Савада. В его золотисто-тёмных, как гречишный мёд, глазах плясали черти, похожие на всполохи огня. Манящие и опасные, как и само пламя. Старик с Иемицу озадачено уставились на Занзаса, поэтому не видели, как Савада беззвучно, с полуулыбкой добавил «и не только обижаю». Очень захотелось его пнуть, но расстояние между стульями не позволяло. *** Занзас подкараулил Цуну на повороте, толкнул в нишу и впечатался ртом в его разбитый, мягкий и горячий рот. Тот замер под ним, одновременно с жадным нетерпением и почти агрессивной насторожённостью. Занзас ощущал это так же отчётливо, как и бьющееся сердце в чужой груди. Когда в лёгких начало печь от нехватки воздуха, Занзас отстранился и довольно выдохнул. Горечь сигарет мешалась с запахом крови, дразнила ноздри, на языке осел вишнёвый металлический привкус. – Не стоит быть таким мстительным, Занзас. – Стоит, – шепнул он насмешливо, скользнув губами вдоль гладкой щеки Савады, и прижал указательный палец к рассаженному уголку рта: – Скажи своему хранителю Солнца, чтобы не трогал. Савада выкрутил ему запястье, резко и сильно – не съездить в ответ кулаком по разбитому им же лицу стоило изрядной выдержки. – Твой пусть тоже, – Савада дотронулся до разбитой скулы Занзаса, и он поморщился. А потом подумал: почему бы и нет? – Приезжай вечером. Только не смоли, бесит. Пить Савада не любил и не умел, а наркоты боялся как прилежный домашний мальчик. Зато, выкурив пачку за вечер, позволял облить себя коньяком и долго вылизывать: запястья и ладони, яремную ямку у ключиц со вкусом жжёного сахара и дуги рёбер. Воспоминания, как это случилось в первый раз, когда Савада пролил на себя выпивку из стакана Занзаса, промелькнули перед мысленным взглядом, застряли обжигающим комом в глотке. Иногда казалось, что на самом деле это не алкоголь, а пламя щиплет язык. Но чаще – Савада просто вырубался, сидя на подлокотнике кресла и утыкаясь щекой в плечо Занзасу, измотанный Небом и ненавистью к окружающему миру. Кто бы мог подумать, да, Савада? Тот нервно потирал лоб. – А как ещё? Я уже превысил вчера дозу транквилизаторов – всю ночь разговаривал сам с собой, чтобы не заснуть, не впасть в кому и… всё. Страшно, но заманчиво, – рассмеялся Савада как ненормальный и тут же подтвердил мысли Занзаса: – Такое чувство, что я скоро свихнусь. Знаешь, гиперрежим – это почти как уметь читать мысли. Всё слишком громкое, чёткое, у меня голова трещит беспрерывно... Словно я под действием пули Реборна, и оно не закончится никак… Савада прижал кулак к переносице, словно пытался затушить Небо, закрыть брешь. Только вот он сам был — одна сплошная брешь. Занзас вплёл пальцы в тёмно-каштановые лохмы. – Ты перегоришь. Знаешь, что бывает, когда пламя выходит из-под контроля? – Боишься, что я угроблю твою ненаглядную Вонголу? Глаза в глаза. У Цуны в них уже ледяной ад, и он рвётся наружу. Занзасу это было смутно, неприятно знакомо. – Я тебя тогда в асфальт закатаю, мусор. Савада кивнул, удержав его за запястье: – Я знаю. Только, Занзас, этим ты дашь отцу повод... – Повод? Я всего лишь выполню свои обязанности, – выплюнул он, моментально вскипая. – Вычищу мусор, разинувший пасть на Вонголу. Отпидорашу так, что будешь своим ёбаным пламенем блевать. Пальцы Савады были совсем холодными, жгли кожу там, где бился пульс Занзаса, и это дёргало нервы, вызывало тянущее под рёбрами беспокойство. Раздражало. Савада моргнул растерянно и неестественно ровным голосом уточнил: – А в чём, прости, разница между отпидорасить и нагнуть? – Второе – хоть сейчас, – Занзас приглашающе развёл руки. Ему не нравилось, как тревога, вязкая и липкая, переливалась в вены, а её чёртов генератор Савада будто и пяти минут стерпеть не мог, чтобы не ухватиться за кого-нибудь, да покрепче. Тот снова насупился и полез в карман за клятыми сигаретами. – Занзас, напомни, из-за чего мы вообще подрались? – Из-за твоего хранителя Урагана. – Гокудера-кун... Савада вытащил сигарету изо рта, так и не прикурив, нахмурился, трогая языком разбитые губы – и у Занзаса перехватило дыхание. Самые обычные жесты, уж точно без всякого подтекста... – Не делай так больше. Гокудера просто волнуется за меня. …Занзас с них заводился, как подросток с порнухи. Кровь взбалтывалась в горячую, едкую пену, сердце гнало её по венам, и хотелось сделать хоть что-то, а не тупо смотреть. С трудом осознав, что не ответил, он сглотнул и выдавил: – Пусть волнуется от меня подальше. – Просто не нарывайся, Занзас. Пожалуйста. Всем же легче будет... – Себе это скажи. Я тебя выебу, тогда и станет легче. – Кому из нас? – Савада глянул сумрачно, запихивая сигарету обратно в пачку. – Всем. У тебя пробки горят. Ты когда излишки пламени сбрасывал в последний раз? Сегодня утром? Занзас с нажимом погладил Саваду от колена вверх, по внутренней стороне бедра. – Или когда в драку из-за хранителя полез? Сквозь джинсы жар тела ощущался волнующе ясно, как и затвердевшие мышцы. – Да не съем я тебя, – проворчал Занзас. Скользнул ладонью по напрягшимся животу и боку, затем с силой провёл от поясницы к лопаткам, приказывая расслабиться. Савада мелко вздрагивал, словно пытался с чем-то внутри себя справиться. Вцепился в Занзаса – когда тот длинно потянул носом запах, уткнувшись в основание шеи, – и расслабился. Вдалеке хлопнула дверь. – Уй-й… – Савада треснулся макушкой о стену, из глаз его, казалось, посыпались искры. Занзас не удержался от смешка. И едва устоял на ногах. Савада выпихнул его из ниши, выскочил следом, подсёк и опрокинул на пол. Затылок прошил короткий, оглушающий разряд боли, а в плече будто взорвалась осколочная граната – Занзас едва не взвыл сквозь стиснутые зубы. Пламя Предсмертной воли слепило глаза, дрожащим огненным венцом расползалось вокруг головы. Занзас вцепился пальцами в шею Савады – на ней часто хотелось сжать зубы, трахались они или дрались. – Мусор малолетний, – прошипел он, – мы посреди коридора. – Ты только что хотел меня трахнуть, Занзас. Передумал? Снова этот продирающий ознобом, без единой эмоции голос. Савада провалится под свой лёд скоро и окончательно, и утащит Занзаса с собой – тот бы утащил. Занзас ненавидел ледяной ад. Пожалуй, даже больше, чем когда-то Саваду, который из неизбежного зла превратился в… нет. Нахрен. – Я не враг сам себе, в отличие от тебя. – Думаешь, станет хуже, чем есть? – спросил Савада не то серьёзно, не то в шутку, склоняясь над Занзасом так низко, что тёмно-рыжие от хлещущего сквозь них пламени зрачки расплылись перед глазами. Шрамы вновь зудели, будто свежие, едва подживающие, и медленно расползались по коже. Реакция на боль и злость или возбуждение, Занзаса бесило, что он её не контролирует. Вернулось покалывание в кончиках пальцев, он, наверно, сейчас смог бы проткнуть ими стены, столько Ярости в них скопилось. – Ты или сдохнешь, или свихнёшься, – он впился в губы Савады, и тот ответил, с глухим стоном вжимаясь в него так, что перехватывало дыхание. Занзас не удержался, вскинул бёдра, и ещё раз. В глазах темнело, а по коже словно бы текла лава, и непонятно было – у него или Савады. Занзас пил Небо, похожее на отменный, дорогой виски, большими жадными глотками; беспорядочно шарил руками по телу Цуны и стискивал его, не то желая сломать, не то вытряхнуть дурь. Пламя искрило уже, как испорченная проводка, которую вот-вот закоротит. Занзас просунул ладонь между собой и Цуной, сжал его пах сквозь джинсы, потёр настойчиво, жёстко, чувствуя, как член наливается кровью, а сам Цуна вздрагивает как от ударов током, когда Занзас заставляет молнию касаться головки. Под хриплое дыхание у плеча и надсадное «ну!» он расправился с застёжкой и обхватил член. Цуна нетерпеливо заскулил, выгнулся навстречу, сжал его плечи крепко, до синяков – знакомо и привычно, так, что мозги отключились, отдавая телу контроль. Своей, естественной смазки у Цуны не было, и Занзас накрыл ладонью ему рот. Тот принялся лизать её, толкаться языком между пальцами и прикусывать, ёрзая и постанывая, и казалось, оба спустят и так, потяни каких-то секунд двадцать. Цуна тяжело подавался бёдрами во влажный уже кулак, резко выдыхая, когда Занзас стискивал головку или мял и гладил яйца – а сам Занзас дурел от того, какой тот был голодный, остро пахнущий раскалённым железом и потом, с пульсирующим в такт сердцу пламенем. Большого огненного светляка на лбу хотелось поймать ртом – и от прикосновения чуть выше переносицы Цуна вздрогнул, забрызгивая горячим семенем запястье. А затем обоих захлестнуло рыжей волной пламени. Время будто бы замерло. Остались лишь звук сбитого дыхания, изматывающая усталость и звон в ушах. Занзас отпихнул Саваду и поднялся: ноги держали плохо, отяжелевшая, как с похмелья, башка гудела, болезненно ныли яйца – хотелось трахаться, а не дрочить, и не здесь. Чужая сперма на руке стыла быстро и неприятно, и он вытер ладонь о перевязь. – Упустишь… упустишь шанс получить Вонголу? – Савада глядел с недоверием, совершенно дурными глазами и пытался отдышаться. Растрёпанный и разгорячённый, он ненадолго перестал напоминать взведённый курок. Унимая предательскую дрожь, Занзас зажмурился, прорычал: – Вонгола не игрушка, чтобы бросать её или передаривать! Интересно… кольцо бы сейчас его приняло? Потому что Савада так долго не протянет. Похерил свою внутреннюю гармонию, и теперь Небо Вонголы, по ходу дела, – бомба замедленного действия, и грёбаный механизм запущен. А сведёт Саваду с ума или иначе раскатает, это уже детали. И что старые мудаки будут делать с кольцами, перекованными Талботом? Если, конечно, их всех раньше не накроет пиздой за компанию с Савадой. – Я не хотел её, – тихо, но уверенно возразил тот, вытирая платком белёсые пятна с джинсов. – Ты – да. Ты дорожишь Вонголой, я знаю... Поймав Саваду за воротник рубашки, Занзас дёрнул так, что затрещала ткань, и выплюнул: – Нахуй это нытьё. Здесь нет ничего сложного. Твои люди теперь тоже часть мафии, а ты ими дорожишь, разве нет, мусор? – И ты часть этого мира. Я бы сказал, прямо-таки его воплощение. – Заебись. У тебя на мафию аллергия, а на меня – нет, – как можно более желчно заметил Занзас и сделал издевательский полупоклон. На самом деле он предполагал, а может, интуитивно чуял, что как пилюля-панацея этому мусору – и это в чём-то льстило. И выводило из себя через раз. Савада неловко поднялся. Он снова казался худым и нескладным, как несколько лет назад, когда они впервые встретились, а синяки под глазами и игры светотени от пламени делали выражение его лица отталкивающим. «Ты не можешь просто взять и сдохнуть, Савада, ты что, не понимаешь?» – Достал меня провоцировать, – встряхнув его, процедил Занзас. – Не надоело за столько месяцев? Определись, наконец, ты хочешь об меня самоубиться или, – тут он ощерился, сам не веря, что произносит это, – чтобы я тебя спас? Савада открыл рот и запнулся. – Ну же, шевели мозгами! Хватит творить хуйню, дороги назад нет, только вперёд ногами. Хочешь кинуть всех своих приятелей и подружек, самоустранившись? – Нет! Нет, но… – Если тебе так хреново от того, что ты босс мафии, сделай так, чтобы стало хорошо! Савада потерянно захлопал глазами, потом нервно прыснул: – Никогда бы не подумал, что ты, Занзас, будешь меня уговаривать… И замолчал. Не только он обладал Небом. Сейчас Занзас чувствовал его в себе слишком отчётливо, оно плескалось внутри, гасило гнев, заполняя тяжёлым спокойствием. – За тобой потащилось немало народу, а ты ломаешься, как капризная девка. Ты часть Вонголы, смирись. – А ты? Ты – смирился? С тем, что проиграл в Конфликте Колец? С тем, что Десятым буду я? С решением дона Тимотео?! Ярость вспыхнула в ладонях, родная до дрожи. Чужое Небо дрожало в рыже-жёлтых глазах, вытягивая воспоминания на поверхность стальной нитью. То, что он не хотел помнить. То, что не смог бы забыть, никогда. Три года назад он спалил бы Саваду за такие вопросы на месте. Правда, записанная в дневнике старика аккуратными строчками. Резкие уверенные буквы, складывающиеся в приговор: «Ты не станешь Десятым Вонголой, потому что приблуда не имеет права наследования». Его имя, два римских икса, проклятье и путеводная звезда. И за обман, что он станет Десятым, Занзас готов был развязать войну. Гнев, отчаяние, обида. Уверенность и решимость: не отступлюсь. Не прощу. И понимающие глаза старика. Прорыв точки нуля. Ненависть, в которой он маринуется восемь лет, запаянный в лёд. Восемь просаженных ни за что лет – Колыбель. Десять лет назад он бы убил, не задумываясь, за малую долю из всего этого. Разорвал бы на куски голыми руками. Возвращение и бесконечная вереница боли, слабости и злости. Червелло, Вария и неожиданно возникший на пути Савада. Кропотливое выстраивание планов, и снова старый мудак, но уже внутри Гола Моска. Тогда план казался безупречным. Теперь — Занзас считал, что, несмотря на продуманность, план был сплошное грёбаное отчаяние и обида. Скажи кто об этом тогда, расстрелял бы идиота на месте. Конфликт Колец, волны ярости, захлёстывающей с головой, и развороченный двор японской школы, где на нём окончательно поставили точку кольца. Теперь многие уважительно или с ненавистью и страхом звали его Занзас Вонгола, по-прежнему — сыном дона Тимотео, и он не ощущал в этом лжи или оскорбления. После Конфликта Колец он бесился ещё долго, а потом просто устал от гадкого чувства бессилия. Сейчас Занзас увидел всё это как будто бы со стороны: болезненно-острое неприятие окружающей действительности, бесконечное, едкое недовольство собой из-за невозможности эту сраную действительность изменить. Зацикленность на желании вырваться, перекроить. Вернуть то, что должно быть его по праву. Безразличие, что при наихудшем раскладе он не только сгинет сам, но и утянет своих людей за собой. Людей, которые пошли за ним. Тогда он просто об этом не думал. Как не думал сейчас Савада, съезжающий с катушек в действительность, которую ему навязали, не понимая, что он с этим не справится. – Занзас! Он заторможено поднял голову на оклик, с трудом сфокусировался на фигуре перед собой. Пот стекал за шиворот холодными ручейками. В ладонях закручивалось рыже-багровое пламя, ещё немного — и охватит его всего, с головы до ног. Вырвется, больше не усмиряемое по привычке. Занзас безудержно расхохотался. Всё громче и громче от пришедших на ум мыслей. И до него вдруг дошло. Что можно уже не думать обо всём этом. Не вспоминать то дерьмо, что с ним случилось. Что он уже не выживает, а живёт. И что живёт, как хочет. В отличие от Савады… Осознание, что он в чём-то понимает Саваду, навалилось внезапно. Выбило почву из-под ног, поменяло местами небо и землю. Но Занзасу было не привыкать: он как Бестер, который, извернувшись при падении, приземлится на все лапы. Встанет ещё и ещё раз, сколько понадобится. Занзас вслушался в свои ощущения. Сейчас он контролировал ярость как никогда легко и свободно. Свобода. – Я нашёл своё место. А ты своё вот-вот просрёшь, – ответил Занзас на вопрос, едва не потонувший в воспоминаниях. Паркет под ногами шёл волнами от едва утихшего жара, а за поворотом по коридору раздавались взволнованные голоса прислуги и охраны. Савада осторожно, неуверенно улыбнулся. Пламя его потухло, будто действие пули Реборна и вправду закончилось. – Эта действительность не исчезнет, отвернёшься ты или сдохнешь. Но прогнуть её под себя – у тебя кишка тонка. – Мне кажется, или теперь ты меня провоцируешь? – Цуна пытливо заглянул ему в глаза. Подобравшийся, как на поле боя, и уверенно-спокойный – впервые за много месяцев. Занзас ухмыльнулся. – А ты проверь.