Фактор существования

      Ханамия Макото захлёбывался в собственной ненависти и какой-то почти звериной, тягучей и безнадёжной тоске. Потому что его ноги переломаны в четырёх местах, а кости чуть ли не наружу торчат. Плевать на то, что ту машину нашли, а водитель будет сидеть в тюрьме за вождение в пьяном виде.       Для Ханамии это уже неважно. Он больше никогда не сможет играть.       Сложнейшие переломы, полгода в гипсе как минимум, а потом ещё полугодичная реабилитация — вот что приготовила судьба хитрому и коварному капитану команды Кирисаки. Вернее, бывшему капитану.       Ханамия отвернулся к стене и обессиленно закрыл глаза. К нему никто не приходил из школы, потому что он просто запретил навещать его, не желая видеть фальшивые сочувствующие лица и выслушивать неискренние восклицания. Его не любят в команде. Хоть уважают, но неприязни не скрывают. И он платит им тем же. Команда слаженная, но все порознь. Так удобнее управлять. Так удобнее умирать — когда никто не дышит тебе в спину, думая только о том, чтобы ты побыстрее сдох. И не имеет никакого значения, что переломы в конце концов заживут и он, возможно, даже не будет хромать. Вот только о баскетболе придётся забыть если не навсегда, то очень надолго.       У Ханамии была только мать, но с шестнадцати лет он жил один и был почти счастлив, заменив интригами и хитрыми комбинациями все остальные составляющие обычной человеческой жизни. Номер четвёртый команды Кирисаки презирал людей и терпеть не мог слабаков, а фраза «Падающего — толкни» была возведена в главный жизненный принцип Ханамии. Собственно, действовал этот принцип в обе стороны, ударив всей обратной силой по своему апологету, поэтому Ханамия подспудно был к этому готов и ему почти не было больно. Или, по крайней мере, он сумел убедить себя в этом.       А ещё он был в бешенстве и, не будучи в состоянии двигаться, кусал губы до крови, желая дать хоть какой-то выход своей ненависти. Потому что не далее как полчаса назад этот прекраснодушный кретин всё-таки пришёл. Навестить, он сказал. Сидел, говорил банальную хрень какую-то, словно не услышав резкого посыла на хер. И следующего тоже. Ханамия, вдруг устав от бессмысленно потраченных на придурка нервов, посоветовал ему проверить слух и затих, отвернувшись к стене. Так и лежал, упрямо сжав зубы и про себя матеря Киёши на все корки. Добрый, блядь. Пришёл навестить и принёс какие-то йогурты и яблоки. Причём если в подобной ситуации сам Ханамия пришёл бы исключительно из мести, чтобы до конца морально уничтожить поверженного противника, то этот невыносимый долбаный альтруист действительно сочувствовал и, сука, утешал.       — Это я велел покалечить тебя тогда, на той игре год назад, — вдруг сказал Ханамия, поворачивая голову к посетителю. — Именно я, слышишь?       — Я знаю, — кивнул Киёши, и было видно, что он совсем не злится. — Неважно. Это было давно, и мы были младше.       — Я сделал бы сейчас то же самое, — Ханамия выталкивал слова с трудом, получая странное удовольствие от сказанных гадостей. Было болезненно хорошо и тоскливо до такой степени, что хотелось выть. Но сначала перегрызть горло этому добряку. — Собственно, я это и делал.       Он с удовлетворением вспомнил побитого в хлам центрового Сейрин на недавней совместной игре две недели назад, который на последнем издыхании выходил и играл, и забивал, держась на одной лишь воле к победе. Идиот тот ещё.       — Ну и ладно, — добродушно согласился Киёши с таким спокойным выражением лица, словно Ханамия говорил ему невесть что приятное. — А наши ребята тебе привет передают…       Он не стал говорить, что Кагами в сердцах передал капитану команды Кирисаки пожелание поскорее сдохнуть, правда, после укоряющего взгляда Куроко пробурчал что-то вроде: «Ну ладно, сдохнет он сам от собственного яда, так что мне и желать ему особо нечего». И Хьюга тоже хоть проклятья не посылал, но укоризненно покачал головой, узнав, что Киёши собирается навестить именно того, из-за кого он почти год провёл на реабилитации в Европе и мог никогда больше не выйти на баскетбольную площадку. Мало того, его друг отправился к человеку, который всю последнюю игру раздавал подлые указания, подбивая игроков своей команды незаметно от судьи лупить самого Киёши так, что к концу игры на нём живого места не было.       «В принципе, за что боролся, на то сам напоролся», — прозвучала самая нейтральная общая мысль в исполнении Хьюги, который всё-таки был настоящим другом. Потому что давно всё знал и не осуждал ни в коей мере. Когда-то, узнав, что испытывает его друг к этой сволочи Ханамии, он только горестно удивился причудливой издёвке судьбы, выдавшей Киёши билет в первый ряд на мелодраму с кровавым финалом с гнусным капитаном команды Кирисаки в главной роли.       В том, что другу фатально не повезло полюбить не того человека, Хьюга не сомневался. Более того, он прекрасно видел, что и сам Киёши не питает никаких иллюзий. Соперник в игре, подлый и неприятный тип, враг, ненавидящий самого Киёши. Не могло быть и речи о том, чтобы хотя бы нормально пообщаться, не говоря уже о большем. И Киёши просто жил. Как мог, как получалось. Встречался с Ханамией на редких совместных матчах, дружелюбно здоровался в коридорах, не обращая внимания на издевательские подколки и обидные гадости, которые тот говорил нарочно и совершенно этого не скрывал, получая от сказанного словесного мусора массу удовольствия. А потом, после таких вот «встреч», Киёши всегда долго сидел у oкна в кафешке возле школы и часами, по глотку пил воду, не отрывая взгляда от дна стакана. Хьюга сначала думал, что это Киёши так пытается преодолеть боль, но однажды он, не выдержав, задал вопрос и был в полном шоке от объяснения.       — Я просто запоминаю его, — Киёши говорил настолько обыденно, что у Хьюги горело в груди от возмущения такой долбаной искренностью. — Я знаю, что ещё долго его не увижу, поэтому стараюсь запомнить всё, что было с ним связано, чтобы хватило сил дотерпеть до следующей встречи и не рехнуться.       Хьюга только молча и безнадёжно махнул рукой, понимая, что этого идеалиста с железным сердцем не прошибёт ничто, хоть в ногах у него валяйся, взывая к разуму и трезвому восприятию, которых, судя по всему, у Киёши в отношении Ханамии просто не было. Чем иначе ещё можно было объяснить подобный мазохизм?       А потом был перелом с последующими осложнениями, и категоричные прогнозы врачей, и слёзы в палате больницы. Хьюга в тот момент настолько ненавидел Макото Ханамию, что попадись он тогда под руку — убил бы. Поэтому он был даже с какой-то стороны рад, что друг уезжает лечиться так далеко, что даёт ему хорошую возможность забыть эту хитрую и подлую тварь.       — Я не понимаю, как ты вообще можешь даже думать о том, чтобы любить такую мразь, — в сердцах выкрикнул Хьюга. — Да после того, что он сделал с тобой, я бы на твоём месте… я бы…       Он замолк, сжимая от ярости кулаки. В голове мысли путались от обиды за Киёши и сочувствия к нему.       — Ты бы не оказался на моём месте, — вдруг сказал Киёши, ясным взглядом посмотрев на друга. — Просто потому, что Ханамия Макото — мой человек. Никто больше не сможет любить его сильнее.       «Это уж точно, такую сволочь вообще ни одно создание полюбить не сможет, только ты, идиот, сподобился!» — мысль так явно была написана на лице у Хьюги, что Киёши даже слабо засмеялся, хлопнув его по плечу.       — Я выживу, Хьюга, — проговорил он, неловко убирая чёлку со лба. — Только… Ты ведь скажешь мне, если что… Если вдруг с ним что-то…       — Блядь, ты полностью ебанулся мозгами! — слова вырвались рефлекторно, хотя капитан почти никогда не употреблял подобной лексики, но тут просто не смог сдержаться. — Да это же из-за него у тебя раздолбано колено, из-за него тебе на год придётся уехать и не играть в баскетбол! Из-за этого…       — Обещай, что будешь держать меня в курсе, — обманчиво мягко прервал его Киёши, а в его голосе прозвучала такая интонация, что Хьюга невольно поёжился, понимая, за что их центрового называют Железным сердцем. — Я просто хочу знать всё про него. Всё, что ты сочтёшь нужным мне рассказать.       Хьюга, скрепя сердце, пообещал и обещание, данное своему другу, выполнял, хотя Макото Ханамию ненавидел и презирал от всей души. И возвращение Киёши в Японию и в команду он воспринял с несказанной радостью друга, к которой ещё примешивалось облегчение, что больше не придётся говорить об этом мерзком типе с пронзительным взглядом и похабной усмешкой.       Но их игра с командой школы Кирисаки вернула всё на свои места, заставив Хьюгу мысленно схватиться за голову. Увидев, как Киёши смотрит на своего давнего и любимого соперника по игре, Хьюга уныло подумал, что ничего не изменилось за этот год, чего, в принципе, и следовало ожидать от такого бескомпромиссного однолюба, как Киёши Теппей.       А Ханамия словно с цепи сорвался, будто чувствуя что-то своим паучьим чутьём. Опять наговорил Киёши чёрт знает каких гнусностей, пытаясь уколоть побольнее, а потом в игре вообще перешёл все границы, чуть снова не искалечив.       Но справедливость, как удовлетворённо понял Хьюга, всё-таки существует, пусть даже и в виде пьяного водителя за рулём легковушки, которая сбивает отвратительного Ханамию, ломая ему ноги и делая с ним то же самое, что он сделал с Киёши. Даже хуже. Совестливый Джунпей с лёгким раскаянием подумал, что это, возможно, он сам пожелал Ханамии чего-то подобного, причём так сильно, что его желание наконец сбылось.       И ему было страшно смотреть на Киёши, который, услышав принесённую Рикой новость о том, что Ханамия в очень тяжёлом состоянии с переломанными в нескольких местах ногами лежит в больнице, побелел так, что Хьюга на мгновение испугался, что Киёши слетит с катушек. Или ещё что-то в этом духе.       Но не зря его называли Железным сердцем. Он почти не изменился в лице, а после тренировки сразу ушёл, честно сказав, куда именно направляется.       — Я должен его увидеть, — сказал он Хьюге, который только шумно вздохнул, мрачно думая о том, что тотальное невезение в любви на всей этой планете досталось именно его другу.       — Если что — звони, — только успел сказать он, понимая, что предлагать себя в качестве сопровождения в этом случае чертовски глупо. — И, Киёши… Ты там с ним всё-таки поосторожнее…       — Я буду, — кивнул тот, улыбаясь совершенно безжизненно. — А теперь мне надо идти.       Только он один знал, какой ад сейчас творится в душе Ханамии. Потому что переломы для обычного человека — это плохо, болезненно, неудобно и грозит осложнениями, но для баскетболиста это катастрофа. Приговор. Почти смерть.       Киёши знал, как сильно Ханамия любит игру, как ему близко и необходимо то чувство полёта, которое можно испытать только тогда, когда делаешь то, что по-настоящему любишь. У самого Киёши такими двумя факторами были Ханамия и бaскетбол. У Ханамии, судя по всему, тоже.       А теперь он сидел в палате Ханамии Макото уже третий день подряд и, как бы ужасно это ни звучало, кажется, был счастлив. Потому что ему наконец-то никто не мешал быть рядом с этим самым нужным и сложным человеком, даже сам Ханамия почти выдохся и устал называть его последними словами, пытаясь выгнать нахрен из своей жизни.       И это было не просто продвижение, а настоящий прогресс.       — Если ты совсем тупой — сиди! — в запале прошипел Ханамия полчаса назад, после очередной попытки выставить железного болвана из своей палаты. — Только оставь меня в покое со своими жалкими потугами развлечь. Ты что, считаешь, что сомнительное удовольствие видеть тут целыми днями твою физиономию может настроить меня на позитивный лад? Тогда ты ещё больший кретин, чем я думал, Киёши.       Он отвернулся к стене, со страхом чувствуя, как в последние три дня, что здесь сидит Киёши, у него меняется настроение, сменяя отметку с «хуже некуда» на «как же ты меня задолбал!». И второе — намного интереснее. Хотя бы тем, что отвлекает от самой ужасной мысли.       — Я всё равно… буду игрaть… — слова прозвучали глухо, и Киёши в какой-то момент показалось, что ему послышалось. — Слышишь? Назло тебе… всем вам.       И в голосе Ханамии Киёши услышал столько неизбывной тоски и страха, что с трудом удержался, чтобы не прижать его к себе, так, чтобы кости затрещали. Впрочем, хватит Ханамии трещащих в его теле костей, да и лезть обниматься к больному человеку, который сейчас находится в таком подавленном состоянии духа, просто эгоистично и вообще скотство.       — Даже не сомневался, — Киёши понимал, что ничего другого ответить в этой ситуации нельзя, но тут он был совершенно искренним: он и подумать не мог, что Ханамия больше не сможет играть. — Мы с тобой ещё встретимся на площадке. И не раз.       — Не надо бессмысленных утешений, — чуть ли не зарычал Ханамия, с ненавистью глядя на своего верного врага. — Ты же в глубине души радуешься, что я лежу тут такой жалкий…       И тут Киёши не выдержал. Он просто наклонился над кроватью и очень бережно поцеловал обалдевшего Ханамию в лоб. А потом в щёку. А потом тот устроил форменную истерику и таки выгнал его нахер.       Теперь же было совершенно непонятно, что делать дальше. Но Ханамия на миг прикрыл глаза, когда Киёши целовал его.       И это было самым обнадёживающим, хотя бы потому, что он позволил поцеловать себя дважды.       Впрочем, зная наихреновейший характер Макото Ханамии, разыгрывающий защитник команды Сейрин абсолютно точно знал, что дальше всё будет ещё сложнее.