Фактор существования

      Любовь — это когда оба любят взаимно. Когда любит один — это болезнь.       Киёши, который, в отличие от многих своих однокашников, любил читать, очень хорошо помнил эту фразу американского фантаста Рэя Брэдбери, которая попалась ему на глаза два года назад, когда он только осознал своё чувство к Ханамии. И именно тогда его внутреннее состояние было идентифицировано им как болезнь, причём, скорее всего, неизлечимая.       А за последнее время он так привык к состоянию безвыходности, что теперь, после случившегося, ему казалось странным, немыслимым, нереальным то, что случилось в больнице.       Ханамия позволил! Да, просто от неожиданности или из-за общего состояния слабости и депрессии, но сам факт! И в его глазах не было отвращения. Ненависть, злость, желание убить, но отвращения или брезгливости не было.       Поэтому Киёши старался не слишком лелеять в себе маленький росток надежды, который, как у любого безнадёжно влюблённого, выбросила душа, как тонкий стебель прорвавшегося через камни и асфальт одуванчика, взломавшего невообразимую броню.       — Хьюга, ты зайдёшь? — он несколько часов бродил по своей квартире, пытаясь заняться чем-то полезным, но после тщетных попыток не выдержал и позвонил другу. Даже самое железное сердце требовало простой человеческой возможности поделиться с близким человеком случившимся. — Я дома… Заходи, если будешь поблизости.       Получив согласие, Киёши слегка успокоился, понимая, что его потребность поделиться с кем-то скоро будет удовлетворена, и смог заняться делом, заключавшимся в перемывании посуды и мытье полов. Собственно, несмотря на поведение оптимистичного пофигиста в общественной жизни, в быту Киёши был тем ещё аккуратистом, а дома у него всегда был такой порядок, что Хьюга иногда в шутку говорил, что ему страшно заходить к нему в гости, когда на улице грязь, чтобы не испачкать сияющие, без единого пятнышка полы.       «Твоей жене будет не на что жаловаться!» — вспомнив одну из своих шуток, Хьюга вздохнул, хватаясь за поручень. Он как раз заходил в метро, чтобы доехать до станции возле дома Киёши. Жена, блин…       Знал бы он, что у его друга совсем другие приоритеты, он бы в тот раз прикусил язык. Но слово было сказано, а через несколько дней Киёши пригласил его к себе и всё рассказал. Спокойно и просто, без особых эмоций, просто поставил Хьюгу в известность, давая тому полное право выбирать, как вести себя дальше. Хьюга был потрясён тем, что узнал, хотя, понятное дело, ему и в голову не пришло бы отказаться от дружбы с Киёши. То, что у друга встаёт на парней, было не таким ошеломляющим фактом, как то, что у него стоит на Ханамию, что входило в полное противоречие со всеми принципами самого Хьюги. Потому что подлых людей нынешний капитан Сейрин не выносил больше всего и до этого был уверен, что и Киёши придерживается того же кредо. Но попробуй объяснить влюблённому на всю голову идиоту, что любить надо только хороших, цельных натур с моральным обликом средневекового самурая и порядочностью положительного книжного героя. А потом слушай, как тебя кратко и лаконично посылают по всем известным маршрутам, имеющим явную сексуально-оскорбительную окраску. Хьюга прекрасно понимал, что чувства — материя тонкая и крайне эфемерная и по заказу не появляются. Чёрт её знает, эту любовь, валится всё время неожиданно, а потом вот такая вот хрень происходит.       Джунпей покачал головой и снова вздохнул, нажимая кнопку звонка небольшой съёмной квартиры Киёши на восьмом этаже длинной многоэтажки.       — Привет! — поздоровался он с Киёши, который открыл сразу же. Хьюга понимал, что что-то произошло, потому что спокойный обычно Киёши вызвонил его в такое позднее время. Однако он осознавал, что набрасываться сразу же с дурацкими вопросами просто невежливо, и выдержал характер. Разулся, перебросился с Киёши несколькими ничего не значащими вопросами и, выслушав такие же малоинформативные и рассеянные ответы, молча прошёл в кухню, где у Киёши как раз заваривался их любимый зелёный чай с жасмином.       — Ну? — не в силах больше сдерживать любопытство, спросил Хьюга, когда прекрасно заваренный напиток был разлит по чашкам. — Как там… всё прошло?       Необычайно молчаливое состояние Киёши тревожило. К тому же Хьюга копчиком чувствовал, что что-то в больнице всё-таки случилось. И, естественно, не без участия подлой змеи Ханамии.       — Нормально, — медленно произнёс Киёши, словно раздумывая. — Я его поцеловал.       — Что? — Хьюга так резво подскочил с низкой табуретки, что расплескал свой чай. — Какого хрена… По-настоящему, да?       — Ну я не вполне уверен, — задумался Киёши, улыбаясь кончиками губ. — Но если ты не имеешь в виду поцелуй с языком и всё такое, то да. В лоб. И сюда, — он ткнул пальцем куда-то в щёку, показывая место. — Он послал меня на хер. Мягко выражаясь.       — Ещё бы, — Хьюга потрясённо покачал головой. — Я удивился бы, если бы этого не произошло. Это же Ханамия. А ты не… поторопился так подставиться?       Капитан Сейрин после всего узнанного опасался, как бы Ханамия, поняв, какую власть он имеет над Киёши, не учинил какую-нибудь мерзопакость, на которые был большой мастак. Или просто не навредил ему чем-нибудь, распустив о нём слухи или припаяв ему иск за домогательство. С него станется.       — Не знаю… Не думаю, что это имеет значение, — Киёши пожал плечами, снова улыбаясь, а Хьюга поразился, насколько отсутствующее выражение лица было сейчас у их центрового. Кажется, он счастлив и не вполне осознаёт все проблемы, которые могут возникнуть.       — Но если он что-то предпримет… Киёши, прости, конечно, но… Это же Ханамия, если ты забыл! — Хьюга от волнения сорвал с носа очки и тут же нацепил их обратно, злясь, что не может донести до этого твердолобого засранца всю опасность подобного поведения.       — Хьюга, я всё понимаю, можешь не смотреть на меня сочувствующим взглядом, — Киёши вытер разлившийся чай и не глядя забросил скомканное бумажное полотенце в корзину для мусора в углу. — Рано или поздно он всё равно понял бы… Так что хорошо, что я, по крайней мере, узнал, какой он, когда к нему… прикасаешься.       — Ах ты ж, ёб… Бред какой-то… — растерянный Хьюга хотел выразиться менее цензурно, но, вспомнив, как тяжело бывает контролировать свои чувства, сдержался. — Ну и… ладно, Киёши, потрогал ты его, дальше что? Ну, кроме того, что у тебя от этой ядовитой змеи могут язвы на руках появиться.       Киёши только понимающе улыбнулся, понимая волнение друга.       — Он хороший, — сообщил он с абсолютно идиотским, по мнению Хьюги, выражением лица. — А ещё… самый красивый.       Хьюга представил себе «самого красивого» Ханамию, вытащенного из-под колёс машины, грязного, исцарапанного, с поломанными ногами в гипсе на костылях, и поморщился. Не сказать что воображаемое зрелище Макото Ханамии в таком виде не принесло ему некоего садистского удовольствия, но Киёши сейчас явно был в том состоянии, когда недостатков и погрешностей в объекте своих чувств не видят вообще.       — Ладно, красота — это дело субъективное, хотя, сам понимаешь, восхищаться вместе с тобой красотой этого склизкого гада я не буду… И вообще, я только девушек воспринимаю… в этом смысле! — воскликнул Хьюга, наплевав на толерантность. В конце концов, если бы Киёши влюбился в кого-то нормального, можно было бы как-то спокойнее выслушивать всю эту хрень. — Ну почему ты не мог выбрать кого-то поприличнее?! Хотя бы… Ну не знаю… Кагами, к примеру. Или Куроко…       — Они и без меня неплохо поживают. Причём, насколько я знаю, оба и друг с другом, — фыркнул Киёши, нисколько не обижаясь, и, увидев вытаращенные от изумления глаза Хьюги, засмеялся в голос, хлопая его по плечу. — Да, представь себе, не я один такой извращенец, как ты думаешь.       — Ничего подобного я не думаю… По крайней мере, про тебя, — краснея, промямлил Хьюга, не в силах поверить в сказанное. Впрочем, как только Киёши это сказал, что-то в его голове будто щёлкнуло, словно пазл сложился. И стало понятно многое в отношениях этих двоих. И играют они слаженно не в силу каких-то сверхъестественных причин, а потому, что они и в жизни вместе и пользуются своей близостью друг к другу и на поле. Свет и Тень, как же… Красивая сказочка для легковерных соперников. А на деле — обычная парочка с полной синхронизацией. Вот, блин…       Хьюга прислушался к себе, оценивая своё отношение к Куроко и Кагами в свете сказанного Киёши. Ничего особенного… Как были балбесами, так и остались, особенно Кагами с его изумительной способностью косячить на пустом месте, а потом, с удовольствием ломая голову, выбираться из собственных косяков, припрягая по пути и флегматичного Куроко. И Хьюга, в очередной раз удостоверившись в том, что к кретинской влюблённости Киёши он относится с предубеждением исключительно из-за личности Ханамии, как-то вдруг сразу успокоился, словно смирившись с неизбежным.       — Эти два наших чудика сами разберутся, по крайней мере, они ноги один другому не ломают и не боятся спиной друг к другу поворачиваться, — хмыкнул капитан Сейрин, поражаясь, насколько ему легко вести такие разговоры. Всё-таки Киёши — его друг, а всё остальное — дело десятое. Друзей выбирают не по ориентации, а по велению души. И это, чёрт возьми, и есть самое правильное. Но должен же кто-нибудь вправить мозги этому страдающему влюблённому?! — Меня волнуешь сейчас ты со своими хрЕновыми поцелуями... Ты что вообще дальше делать собираешься?       Киёши взъерошил непослушные вихры на затылке и, озадаченно взглянув на Хьюгу, с великолепной растерянностью ответил:       — Не знаю.       Хьюга только молча закрыл рукой лицо, стукнув себя пятернёй по лбу в порыве эмоций.       Нет, ну вот что с этим влюблённым баскетболистом делать прикажете?       — Так, давай подумаем, как тебе следует вести себя дальше, — вздохнул он, поневоле втягиваясь в эту дикую ситуацию, включающую самого приятного и самого неприятного игроков из всех возможных вариантов баскетбольных клубов Японии. — А пока… налей мне ещё чаю, пожалуйста.       Киёши молча подлил в чашку ароматный напиток, с надеждой глядя на друга.

***

      Последние три ночи Макото Ханамия спал крайне херово. Почти не спал. Пялился в стену напротив, смотрел на тени, пробегающие по потолку от проезжающих мимо больницы машин и думал так, что голова раскалывалась. Было ужасно плохо. Не столько физически, сколько морально. А к моральным терзаниям Ханамия не привык и к такого рода боли не был готов.       В последние годы своей жизни он слишком часто думал о Киёши Теппее, и, видимо, теперь его подсознание наказывало его за это, притянув этого кретина сюда в реале и в течение уже трёх дней пытая несчастного капитана Кирисаки Даичи. Три дня подряд Киёши, мать его, Теппей припирается сюда и несёт какую-то хрень. А главное — он, Макото Ханамия, его не выгоняет! Не то что не может — не хочет.       Ханамия знал, что его неприязнь к Киёши была слишком сильной и глубокой для обычной среднестатистической неприязни. Думать об этом всегда было страшно, а умный и совершенный Макото Ханамия не может ничего бояться. Поэтому все эти отвратительно слюнявые мысли и эмоции всегда загонялись куда-нибудь поглубже внутрь, оставляя на поверхности желание отомстить, растоптать и унизить того, чьё существование угрожает душевному покою и репутации лучшего в мире капитана команды Кирисаки. Собственно, Ханамия никогда не был ослеплён самомнением, как, к примеру, тот же Аомине, на высокомерии которого пробы негде было ставить. Но цену себе знал и знал, что её имеет все и всё в этом мире.       И тут появился Киёши. Улыбчивый, спокойный. И, сука, бесценный. Ханамия не понимал, как можно быть таким… положительным. Обаятельным. Добрым и красивым. И вообще, блядь, скопищем всех позитивных человеческих черт, включая, правда, и щенячью восторженность, и совершенно кретинское и честное ведение игры, что Киёши Теппея не просто не портило, а, наоборот, придавало ему ещё большую притягательность. И, в свою очередь, бесило Ханамию в разы сильнее.       Чем больше он узнавал Киёши, тем сильнее ненавидел его за то, что он, Макото Ханамия, слишком много о нём думает. И, думая о нём, Ханамия опять злился до бешенства и думал снова и снова. Наверное, поэтому год назад, пытаясь прекратить эти грёбаные выкрутасы своего мозга, он подбил членов команды покалечить Киёши. Ну и, конечно, чтобы выиграть. Потому что баскетбол — это было самое лучшее, что случилось с Ханамией в жизни. А вот Киёши — самое худшее. Хитрый и умный номер четыре команды Кирисаки Даичи просто не знал, как ему быть. Возможно, впервые за все свои восемнадцать лет существования. Потому что после того, как он узнал об отъезде и лечении Киёши далеко от Японии, он вдруг с кристальной ясностью понял, что обманул сам себя. Оставил в одиночестве. Искалечил и украл целый год жизни. И теперь долгие месяцы не увидит своего верного врага, о котором думает ночами и днями. Эти шесть с половиной месяцев до приезда Киёши он жил как в лихорадке, то пожираемый жаром ненависти, то испытывая длительные приступы жгучей тоски, что, естественно, сказывалось на команде. Собственно, таких отвратительных отношений с сокомандниками у Ханамии не было никогда до этого. Одноклассники боязливо шептались, что их капитан в последнее время как с цепи сорвался, что, конечно же, дружелюбной атмосферы на тренировках не прибавляло. Ханамии помогало не завыть от тоски по кретину из Сейрин под номером семь только старательно взращиваемое в душе чувство ненависти.       Которое превратилось в дикий, почти неконтролируемый парализующий ужас в тот момент, когда Киёши Теппей дотронулся до его лба губами.