Истерзанные души

Часть первая: «В молчанье таится крик»

Она взяла в руки чашку с дымящимся напитком, мгновенно обжёгши пальцы. Поморщившись, она легонько подула на напиток, чтобы глотнуть горячего эспрессо. В этой больнице, к счастью, был отличный кофе, что отчасти радовало девушку; ей помнился вкус горького и безвкусного напитка, который она однажды попробовала, но где, когда и почему — это было неясно. Белые стены больницы навевали уныние и тоску, которые никак нельзя было прогнать из сердца. Она пробыла здесь всего лишь несколько дней, но уже чувствовала, что задыхается. Помещение было столь светлым и чистым, что это действовало удручающе. Здесь не было ничего, кроме стерильности, холода и отчаяния; здесь не хотелось задерживаться. Большие окна не спасали её от ощущения загнанной в клетку. На улице было по-прежнему пасмурно, и подобная погода отнюдь не добавляла очарования. Она могла видеть в окнах седое осеннее небо, усеянное серо-белыми облаками и казавшееся тяжёлым, бетонным, способным раздавить. На его фоне выделялись оголённые кроны деревьев, которые уныло качал ветер. Изредка с неба просыпались холодные и мокрые хлопья снега, которые сразу же таяли, коснувшись земли. Это был холодный ноябрь. Постепенно она привыкла к горячему напитку, а пальцы больше не обжигала нагревшаяся чашка. Девушка равнодушно созерцала вид в окне, не зная, с чем он у неё теперь ассоциируется — с тоской или свободой. Она слышала, как сюда проникает горестный шум ветра, но даже он не мог разбить тишину, царившую в помещении. Тишину, которая казалась оглушающей. Дверь в палату приоткрылась, и сюда вошла Оливия, закатывая небольшую тележку и приветливо улыбаясь девушке. Её собственные губы дрогнули, но не растянулись в ответной улыбке; вцепившись в чашку, она наблюдала, как женщина проходит к соседней кровати и заговаривает с мужчиной, чьи руки, ноги и даже голова были перевязаны бинтами и обездвижены гипсами. На его лице темнели синяки и кровоподтёки; он безучастно посмотрел на врача, словно бы её и не было здесь. Этот мужчина появился здесь вчера, тёмной и глубокой ночью, и девушка, мучимая бессонницей, застала его появление. По обрывкам разговоров врачей, которые привезли его сюда, она поняла, что незнакомец пострадал в автокатастрофе: его машину занесло на кривой дороге, и она, перевернувшись, врезалась в столб. Они говорили, что теперь, когда все раны обработаны, ему остаётся лишь выздоравливать; они говорили, что ему теперь остаётся лишь верить. Говорили, что он был практически у края, но его удалось вернуть, и он даже может дышать. Врачи уверяли, что ему невероятно повезло; он мог и не выжить. Полусидя на своей кровати, девушка исподлобья наблюдала за ним и Оливией и прислушивалась к их разговору, не заботясь сейчас о том, что правильно, а что нет. В конце концов, они были в одной палате, и ей некуда было деться. Отставляя на прикроватную тумбочку опустевшую чашку, она сложила руки на животе и вздохнула. Тем временем врач ободряюще улыбнулась мужчине и покачала головой, когда он попытался сесть. — Лежите, — строго возразила она, опускаясь на рядом стоящий стул. — Вам сейчас нельзя вставать. Лучше скажите мне, как Вы себя чувствуете. Тянет ли Вас в сон? Он нахмурился, рассеянно изучая взглядом собственные, исполосованные порезами и ранами ладони, и качнул головой. — Отвратительно. Голова раскалывается, чувствую себя вялым и бессильным. И тошнит, — незнакомец поморщился. Оливия вздохнула и записала всё в свой блокнот, прикусив губу. Она встала, чтобы помочь мужчине немного приподняться, и протянула ему стакан воды. Мучительно глотая, он пригубил воду и, тяжело дыша, откинулся обратно на подушку и поморщился. Вероятно, даже это крошечное действие принесло ему мучения. — Вода немного поможет Вам, — женщина вновь опустилась на стул и внимательно взглянула на пациента. — Вы помните, как Вас зовут? — она кинула быстрый взгляд на девушку, и та тоже невольно подалась вперёд, желая услышать ответ мужчины. — Да, — отозвался он. — Меня зовут Пабло Галиндо, я родился 16 февраля 1976 года. — На мгновение отвлёкшись, девушка попыталась быстро вычислить его возраст: выходит, через несколько месяцев ему будет тридцать девять… — Недавно я ездил со своей женой и дочерью на день рождения к нашему родственнику, а когда возвращались, то… то… — Пабло осёкся и в ужасе посмотрел на Оливию, замерев на месте. — О Господи! Врач печально покачала головой, глядя на него с искренним сочувствием. — Да, к сожалению. Вы попали в аварию, и Вам ещё повезло, что Вы сидели дальше всех от столба, когда врезались в него. Вашу машину просто сплющило. На лице Пабло отразился такой ужас, что девушка поёжилась, глядя на него. Он несколько мгновений лежал неподвижно, устремив взгляд в унылый белый потолок, и наконец повернул голову, посмотрев на врача; в его взгляде плескался страх. — Но моя семья… — глухо отозвался он, неровно и прерывисто дыша. — Жена и дочь были в этой же машине. Что с ними? — Оливия пару секунд помолчала, будто бы взвешивая варианты ответа, но этого хватило, чтобы Пабло закричал. Он наверняка бы вскочил с кровати, если б только мог. — Что с ними? Скажите! — прижав ладони к лицу, он закашлялся, и девушка в ужасе заметила, что на его руках теперь алела свежая кровь. Оливия вскочила с места, готовая помочь ему, но Пабло уже убрал руки от лица, вытирая их и губы протянутым платком. Он не сводил взгляда с врача. — Что с ними? — хрипло, но настойчиво повторил он. Женщина тяжко вздохнула и ответила; и хотя её голос звучал ровно, девушка заметила, что врач выглядит опечаленной и усталой. На мгновение она задумалась, каково это: работать в больнице и видеть столько смертей. — Вашу жену мы не смогли спасти, она умерла ещё по дороге в больницу. Тяжёлая травма головного мозга, приведшая к смерти; неисчисляемое количество повреждений внутренних органов, внутренних кровотечений и переломов, — Оливия грустно смотрела на Пабло, широко распахнувшего глаза. — Она оказалась зажата между сиденьем и столбом, что также лишило её кислорода. Мне очень жаль, Пабло. Пабло сокрушённо уставился в пустоту, поднимая руки и касаясь ими головы, хотя многочисленные бинты и гипсы мешали ему это сделать. В палате воцарилась тягостная, невыносимая тишина, прерываемая только тяжёлым и неровным дыханием мужчине, пока тот неподвижно лежал, не в силах поверить в услышанное. Наблюдая за ним, девушка буквально ощутила его скорбь и отчаяние, пропитавшие атмосферу помещения. — Нет, неправда… — шептал Пабло, неразборчиво, глухо, но его было слишком хорошо слышно в этой горестной тишине. — Это невозможно, чтобы она… уж лучше я… Моя бедная Анжи… Оливия качнула головой и голосом, исполненным сочувствия и печали, попыталась снова заговорить: — Мне правда… — Моя дочь! — перебил её Пабло, даже не услышав её слова. Он выглядел бледным всё то время, что провёл в больнице, но сейчас цвет лица делал его похожим на мертвеца. — Она была с нами… Что с ней? Где она? Она… — он умолк, не в силах закончить свою фразу. — Что с ней? Где она? — повторил мужчина. Казалось, он мог повторять эти слова тысячи раз, пока наконец не узнает страшную правду. Женщина на мгновение задумалась, прежде чем ответить. — Вот здесь немного посложнее, — начала она, тщательно подбирая слова. — Ваша дочь не мертва в прямом смысле этого слова, но вследствие тяжёлых травм находится в коме. Степень этой комы — глубокая, почти запредельна. Травм получено слишком много, и даже если девочка сумеет очнуться, то она останется инвалидом. Но… Пабло слушал её, сохраняя — пытаясь сохранять — спокойное выражение лица, и лишь бледнел ещё больше с каждой секундой, чем напоминал жуткую бесстрастную маску. Но на последних словах он закрыл глаза — и в этот миг его лицо исказилось от боли. — Надежды нет? — промолвил он так тихо, что его едва ли можно было расслышать. — Моя дочь не сможет… она не… она… — он задохнулся этими словами и зажмурился. — Вероятно, — кивнула Оливия, сохраняя более-менее нейтральное выражение, хотя в её глазах плескалась грусть. Но за всё время работы в больнице она наверняка научилась держать себя в руках в таких ситуациях. — Такая степень комы означает, что мозг фактически мёртв. Мозг — один из главнейших органов. Наша медицина ещё не нашла способа исцелять его или… заменять, не знаю. Мужчина издал какой-то сдавленный звук, кивая, и отвернулся в другую сторону, по-прежнему не открывая глаз. Женщина на пару мгновений задержалась возле него, а потом вздохнула и отошла, направляясь к девушке. Она, вздрогнув, несколько раз моргнула, пытаясь хоть немного отвлечься от того, что только что видела своими глазами. Врач кинула быстрый взгляд на стул и отодвинула его, в этот раз не присаживаясь. Взглянув на брюнетку, она одарила тёплой улыбкой. — Как ты, милая? Девушка неопределённо повела плечом и, рассматривая свои руки, ответила несколько хриплым и ломким голосом: — Нормально… Лучше, чем тот день, когда попала сюда. Оливия кивнула, глядя на неё. — Голова не болит, не кружится? Спать не хочется? Не тошнит? — спросила она, рассеянно круча в руках блокнот. — Есть слабость? Брюнетка на миг растерялась от вопросов — совсем как пару дней назад, —, но в этот раз гораздо быстрее пришла в себе. Ничего из этого не беспокоило её. — Ох, нет, — выдохнула она, откидываясь спиной на подушку. — Нет, со мной всё хорошо. Врач заметно расслабилась и с весёлым удовлетворением посмотрела на неё. — Прекрасно. Быстро поправляешься, — она наконец оставила блокнот в покое и, став серьёзнее, цокнула языком. — А вот с памятью не так, верно? — тихо поинтересовалась женщина, нахмуриваясь. Девушка помедлила. С её памятью ничего нового не происходило — на ум не приходили никакие мысли: ни об её имени, ни о её семьи, ничего. Странно было чувствовать эту пустоту, что была вместо воспоминаний; странно был проводить бесконечно длинные дни, даже не зная, кто ты есть. Просыпаясь слишком рано, когда осеннее солнце ещё даже не всходило, она часами смотрела в окно, наблюдая, как где-то вдалеке ярко и тускло одновременно показывается золото солнца. Оно пыталось прорезать огромные тёмные облака, окрашивало небо в цвет светлой стали, но вскоре становилось лишь тусклым жёлтым кругом, скрытым за беспросветными облаками. Когда это занятие надоедало, брюнетка просто переводила взгляд в пространство, размышляя. Она гадала, кто она такая, где её семья, где дом, — и отчаяние лишь сильнее овладевало ею. Ей казалось, что за ней должны вскоре прийти её родные, друзья; возможно даже, они помогут ей расшевелить воспоминания, подскажут, кто она и как ей быть дальше. Она могла ждать их часами, сутками, годами, —, но никто не навещал её, кроме врачей. Временами девушка пыталась переключиться с угнетающих мыслей на книги, которые ей одолжила Оливия, но вскоре обнаруживала, что не читает, а только смотрит на страницы, давно уйдя в свои мысли. Чужие истории не спасали её. Меньше всего ей хотелось навсегда остаться такой — страшнее всего — одинокой, отчаявшейся и ничего не помнящей. Она понимала, что прошло ещё слишком мало времени, но каждая бессмысленная секунда новой жизни пугала неимоверно. Задушив все свои переживания, не дав им отобразиться на лице, она покачала головой. — Нет… Ничего не удаётся вспомнить. Оливия прикусила губу и взглянула куда-то в сторону, ни на что конкретно. Казалось, она что-то обдумывает, взвешивает слова и мысли, прежде чем сказать. Она вздохнула. — Знаешь, у тебя такой диагноз… Ничего нельзя сказать точно, — наконец отозвалась она, столь внимательно изучая взглядом тумбочку подле кровати, словно бы хотела сдвинуть её силой мысли. — Понимаешь… Я могу тебе сказать, что эта амнезия необратима, а потом окажется, что воспоминания вернулись. Или наоборот. Тут пока остаётся только верить и пытаться как-то помочь себе, — женщина вновь перевела взгляд на неё. Постаравшись заглушить в себе всплеск разочарования, девушка кивнула. — Мм, ясно. Я не хотела бы, чтобы… Я так надеюсь, что… — она произнесла эти слова неуверенно и, внезапно испугавшись своей откровенности, поспешила перейти к другой теме: — Как долго я здесь пробуду? — Пока окончательно не оправишься от травмы головы, — ответила Оливия ровным тоном, и брюнетку показалось, что она говорит ей эти слова уже не в первый раз. — Не спеши, ты сильно пострадала той ночью. Но, однако, должна сказать, что ты хорошо поправляешься, — она улыбнулась, подбадривая. — Поправляюсь… — эхом отозвалась девушка, не уверенная в том, что это полностью соответствует действительности. — Да, это здорово. Оливия что-то добавила, уверила, что не стоит терять надежды, и скрылась за дверью. Брюнетка уныло закивала головой и выглянула в окно, устремив взгляд к небесам. Кое-где — редко-редко — меж серыми облаками мелькала приглушённая голубизна неба, и девушке вдруг показалось, будто бы это напоминает ей о чём-то. Отшатнувшись к стене так резко, что невольно ударилась головой, она с досадой выдохнула и прислушалась к своим ощущением. Никакого мимолётного «просвета» не было, разве что затылок болел. Потирая его рукой, она оглянулась по сторонам — палата была пуста и уныла, сосед либо спал, либо просто лежал неподвижно — и разочарованно качнула головой. «Я так стану похожей на параноика, — угрюмо подумала она, с каким-то страхом вглядываясь в небо. — Ничего не произошло, лишь показалось. Так эта надежда меня приведёт не к счастью, а к безумию. Если это хоть как-то различается», — девушка накрылась побольше одеялом, внезапно замёрзнув, и недовольно покосилась на часы, показывающие четыре часа дня. Когда закончится этот бесцветный день, придёт следующий. И, возможно, он будет даже казаться длиннее.