В Хьёрварде

В мире, в который попали наши герои, не было ничего. В том смысле, что в нём не было и следа той цивилизованности, которая отличала мир, откуда они пришли. Фолко казалось странным, что теперь ему не приходится мыслить так, как он мыслил, находясь в Средиземье и, хоть и совсем немного - в Валиноре. Палаты Мандоса и второй хор Айнуров казались теперь чем-то неотмирно далёким, как будто всё то, о чём слагали легенды эльфы, растворилось в дымке, затянувшей Прореху между Мирами - так Фолко назвал момент перехода из Старого мира в Хьервард. Над ним, истерзанным, полубеспамятным, хлопотали гномы, как и над телом Амрода, на которого, сокрушённо качая головой, смотрели остальные эльфы. В какой-то момент боль постепенно стала отпускать хоббита. И Фолко понял ещё одну простую истину. Он хотел сказать Торину и Малышу, чтобы те перестали беспокоиться за него... Просто потому, что в новом мире было всё по-новому, и раны его, и боль в голове и теле незаметно проходила - казалось, что морской ветерок, овевавший место, на котором они очутились, унёс с собой не только печали прошлого мира, но и все те страдания, которые наши гером в нём испытали. Невдалеке раздался удивлённый всклик Форве, и хоббит, разлепивший веки, понял, почему. Принц одну за другой вытаскивал стрелы из ран Амрода - они выходили легко, будто были простыми соломинками, а раны, которыми было усеяно тело эльфа, затягивались прямо на глазах. То же было и с остальными: все ссадины, боевые шрамы и увечья, понесённые пришельцами, исчезли, точно этот новый мир встретил их этим необычным подарком. Удивлению гномов не было предела, с облегчением вздохнули Маэлнор и Беарнас, уже не ожидавшие услышать слабого голоса своего собрата, переставшего тихо стонать и теперь с удивлением озирающегося по сторонам. Оэсси, принёсшая откуда-то большую морскую раковину чистой ключевой воды, от удивления выронила её из рук и поспешила к чудом вернувшимся к жизни её новым спутникам. Внушительная фигура Феанора, исполненная какой-то особого величия - быть может, потому, что в Валиноре как-никак, а царила древняя магия, и благой дух сохранил нерушимым облик, который был восстановлен Адамантом и Фолко, призвавшим его из Палат - едва заслонила бьющее остальным в глаза ослепительное солнце, которое здесь казалось чуть ярче, чем оно было там, откуда они только что прибыли (Фолко трудно было подобрать иное слово). Олмер, поддерживающий голову Амраса, теперь спокойно опустил её на свёрнутый плащ, который он снял с себя, и что-то негромко говорил вождю нолдоров. В его голосе звучал неподдельный трепет перед тем, кто восстал, вопреки всем писаниям и всему ходу вещей - перед создателем древних Сильмариллов, что освещали Морготовы подземелья и легендарным бунтарём, который в свете последних событий стал - во всяком случае для Фолко - живым воплощением истории, которую надо было тщательно пересмотреть, прежде чем делать выводы о том, что же на самом деле происходило в мире, о котором они, как выяснилось, почти не знали никакой правды. Фолко всё ещё не совсем верилось, что Олмер омывает в волнах океанского (или морского) прибоя Чёрный Меч от крови Тургона Гондолинского, да и всё остальное оружие, разившее Высокий Народ, величие которого поблекло перед тем, что они узнали и чему были свидетелями, было свалено в кучу у кромки воды. Форве обернулся к хоббиту и долго вопросительно смотрел на него. И Фолко понял, почему. Он только что дал миру Имя. Миру, в котором им теперь предстояло создавать новую историю. А это в глазах Перворожденного, одного из тех, что бродил под звёздами Белерианда и в числе первых давал названия всему, что видит в сумерках Средиземья, было больше, чем простым словом. У Фолко, и без того необычайно развившемся в отличие от своих собратьев, открывались новые способности и таланты, неведомые ранее. Это-то и поражало Форве и остальных, кто прислушался к имянаречению, и у остальных не осталось сомнения, что хоббиты - самое необыкновенное племя из всех, каких они знали. Феанор и тот глядел на полурослика с удивлением: понятное дело, ему самому, наверное, не приходилось встречаться с народом, который когда-то определил судьбы Средиземья, и вот теперь так запросто один из его представителей говорит о месте, куда их всех выбросило странное стечение обстоятельств. Куруфинвэ же, по правде говоря, был безмерно благодарен Фолко за то, что тот вызволил его из невообразимо тягостного для его беспокойного духа плена Мандоса к жизни - пусть и совершенно иной жизни, не той, которой он жил за сотни лет до появления хоббита на свет, но, тем не менее, в мир, достаточно необычный и новый, чтобы можно было применить в нём свои навыки и всё то, чем природа Арды так щедро наделила одного из своих самых прославленных сынов. Об этом Феанор говорил Фолко потом, когда последний расспрашивал его о бессчётных веках, проведённых им в Валиноре, о том, что эльфы предпочли скрыть от любопытных взоров, создавая свои лучшие летописи, и о том, что Феанор узнал в Палатах Мандоса, которые были так нещадно уничтожены Фолко с помощью Адаманта (во всяком случае, частично, это уж точно), теперь без нужды болтающимся у хоббита на шее. Все, казалось, и забыли про могущественный амулет, рассматривая местность и, недоверчиво переглядываясь иногда, отпускали сородичам малопонятные фразы на древних языках своих народов. Так, время близилось к закату, и все те, кто волей-неволей стали объединённой силой в борьбе со старым, косным и отжившим и одновременно - покорителями девственных просторов невиданной вселенной, готовились к тому, чтобы составить хотя бы малейшее представление о том, что же всё-таки с ними произошло, и наметить план дальнейших действий. Был разведён костёр из валежника, натасканного из ближайшего к морю леса, по кругу пущена чудом уцелевшая в отчаянной схватке фляга восхитительного эльфийского вина, которое даже гномы похвалили, несмотря на их устоявшиеся вкусы и скептическое отношение к "эльфийской водичке". Было много радости по поводу уцелевших и поправившихся, много признаний в том, в чём представители разных народов и люди, ещё недавно стоящие по разные стороны баррикад, признаться, казалось бы, никогда друг другу не могли. Улыбающийся Амрас продемонстрировал свою способность наигрывать незамысловатые баллады на тетиве лука, да так хорошо, что хоббит и остальные невольно зааплодировали. Олмер, как оказалось, помимо Кольца Тьмы носил едва заметное, выкованное тэлэри кольцо, невесть какими путями попавшее на один из северных рынков и способное разгонять мрак на несколько метров перед собой, стоило только произнести "О, Элберет, Гилтониэль!". И действительно, когда бывший Вождь продемонстрировал это умение перед собравшимися, удивлению гномов и гордости эльфов не было границ: значит, и этому миру не чужда магия, которую поставил к себе на службу их народ. Но не стало и преград, ранее делавших эти два народа скрытными и отчуждёнными друг от друга, и лёгкая тень недоверия, сковавшая их по Прибытию (Фолко решил, что этим словом он будет отмечать начало Первой Эпохи Хьёрварда), рассеялась, как дым. Сам воздух этого мира, казалось, был чист, в нём не было ни гари войн, не доносил он ни отголосков скорби или буйной радости - природа побережья дышала девственной новизной, и тем страннее было чувствовать себя первооткрывателями земель, которые не знали ничьих ног кроме хода Времени. Стоит заметить, что необитаемость этих мест была поставлена под вопрос Первым Советом (как мысленно назвал хоббит их собрание у костра), и настороженные, чуткие уши эльфов пытались уловить хоть какой-то звук, кроме шума прибоя или гудения ветра в кронах вековечных сосен, но не обнаружили ничего интересного или подозрительного. Большинство, впрочем, склонялось к тому мнению, что было бы просто кощунством забросить их в необитаемый мир, а гномы и вовсе посмеивались над беззаботностью остальных, подтачивая топоры и говоря о том, что вот-де, будет весело, если на них в середине ночи нападёт отряд отборных воинов какого нибудь местного царька - и плакали все их светлые мечты по освоению целинных земель. Безмятежные эльфы всё-таки согласились с гномами, и выставили от себя в качестве стража Маэлнора. Фолко почему-то не спалось, в его голове блуждали самые разнообразные мысли, одна другой необычней, и ему хотелось привести их хоть в какой-то порядок. Поэтому он вызвался нести караул вместе с остальными. Тихо переговариваясь с эльфом о событиях прошедшего дня, хоббит вздрогнул от неожиданного вздоха, раздавшегося справа от него, и уже готовился было натянуть лук, как с облегчением увидел, что это Феанор, которому неведома была усталость, вышел из-за кустов, неся что-то в руке. Улыбнувшись дозорным, он продемонстрировал находку: это была глыба цельной породы, в которой даже во тьме поблёскивали необработанные грани какого-то минерала. - Это изумруд, - многозначительно произнёс Феанор. - Причём непростой. Это весьма редкая вещь, в бытность мою в Валиноре я встречал такиие камни лишь пару-тройку раз: дважды - в самых глубинных штольнях Ауле, единожды - в одной из пещер Хисиломэ, Туманного Края. Фолко сразу вспомнил про Моргота и Унголиату, про то, как гигантская паучиха плела один паутинный канат за другим в поисках пищи для своей ненасытной утробы. Интересно, есть ли в Хьёрварде чудовища, подобные ей, или здесь их поджидают другие, ещё более отвратительные существа? Хоббит поморщился от отвращения, представив создания наподобие тех, которых описывал Рогволд, вспоминая про Последний Поход арнорской дружины через Анфауглит - бесплотные и осклизлые, бледные тени рассеянного по миру Морготова воинства. Кто знает, не обрели ли они зримую и осязаемую плоть в этом мире, на вид таком привлекательном и гостеприимном? Пока подошедший к говорящим Торин завёл с Феанором долгий разговор о необычном камне, Фолко обратил внимание на то, что перстень, подаренный ему Форве, начал проявлять доселе невиданные свойства. Мотылёк в голубом камне, который обычно, сложив крылышки, указывал на приближение опасности, мерно вращался вокруг своей оси и напоминал утонувшее насекомое, которое затягивает в маленькую речную воронку, образовавшуюся запрудой. Не в силах терпеть, а уж, тем более, биться над разгадкой странного явления, тем более что все тайны создания и магии кольца хранились у Отказавшихся эльфов, Фолко растолкал, а, вернее, просто притронулся к руке спящего по обыкновению с открытыми глазами принца Авари, который сразу же пробудился. - Форве, скажи мне, что с ним? Такого раньше не случалось, - проговорил Фолко. Принц, внимательно посмотрев на перстень, сказал: - При мне такого тоже не случалось... Разве что, зная свойство вещества, из которого изготовлено это кольцо, могу сказать одно: где-то, совсем недалеко от нас, бьёт фонтаном источник магии, для нас незнакомый, иначе бы мотылёк вёл себя гораздо спокойнее. Мне казалось, что в Арде, во всяком случае, в Средиземье, не осталось неизвестных нам магических энергий, но здесь, судя по всему, всё иначе... Сегодня уже поздно что-либо предпринимать, но завтра, я думаю, мы с тобой предпримем вылазку и узнаем, что это может быть. Фолко, один ни в коем случае никуда не отправляйся, даже ненадолго. Я не знаю, что это может быть за Сила, какая у неё природа, неизвестно, поэтому не надо совать свой нос куда не следует - он не такой длинный, как уши. Это у нас поговорка такая, - улыбнувшись, добавил Форве. - По крайней мере, раньше времени. Успокоившись, Фолко отправился на место своего ночного дежурства, где отчаянно шипел, пытаясь понизить голос до шёпота, гном, брызгая слюной и что-то доказывая едва заметно улыбающемуся Феанору. Предметом дискуссии служил, по-видимому, всё тот же скол изумруда, который теперь ярко блестел в свете головни, вытащенной Торином из костра. Чувствуя, что разговоры о феаноровом камне с гномьим энтузиазмом и эльфийской невозмутимостью могут затянуться до утра, Фолко под предлогом, что собирается отлучиться, отозвал Феанора на минутку постоять на его рубеже, и тихо шепнул ему: - Коли уж так вышло, что всё, что я знал о вашей истории, оказалось, уж извини, о великий сын Финвэ, по большей части фикцией, не могли бы вы прояснить мне некоторые места в тех сказаниях, которые дошли до нас лишь в отрывках да в балладах бардов, которые, как известно, состязаются чаще в искусстве слова, нежели в достоверности изображаемого. Тем более, что мой друг, насколько я его знаю, может переспорить самого Ауле в вещах, которые, как ему кажется, он знает лучше, чем кто-либо другой. Таков уж этот подгорный народ. - Фолко улыбнулся, подумав, достаточно ли учтиво он говорит с воспетым в легендах принцем нолдоров. К его облегчению, Феанор только благосклонно улыбнулся ему и молвил в ответ: - Твой друг, сын Дарта - большой знаток горного дела, это видно сразу. Мы ли, нолдоры, виноваты в том, что в чём-то превосходим в познаниях Подгорный Народ только потому, что перенимали знания у Стихий в силу первородства?.. Так что ты хотел узнать от меня? Понимая, что расспросов тут ни на одну подобную ночь, Фолко, надеясь, что у них с Феанором ещё будет возможность поговорить, не стал засыпать его теми вопросами, что неотступно мучили его с того самого момента, когда они отплыли в Валинор, повторяя путь Эарендила. Он начал расспрашивать его о том, что интересовало его, когда он впервые читал хроники эльдаров, а именно - более подробно об устройстве Валинора, о том, какие знания приобрели эльфы в дни Весны Арды, какие открытия совершили тогда, когда валары благоволили к Старшим Детям Илуватара; расспрашивал об устройстве Сильмариллов, о жизни эльфов в Белерианде, о битвах, которых Феанору пришлось пережить. А тот, в свою очередь, весьма словоохотливо делился с хоббитом, частенько посмеиваясь над тем, о чём рассказывал (как Феанор признался, он многое переосмыслил в Чертогах Мандоса, глядя на полотна Вайрэ, Ткачихи, непрестанно заполняющиеся историей Мира). О заблуждениях своих собратьев Феанор знал немало, и, к удивлению Фолко, спокойно мог рассуждать об эпохах, которые не застал. - Дело тут даже не в живых гобеленах, а в том, что мы, эльфы, тоньше чувствуем природу вещей, и вынуждены брести с миром даже тогда, когда погибнем или исчахнем. Да, друг мой Фолко, нам не было покоя даже в Чертогах Отдохновения, вот почему я безмерно благодарен тебя за то, что ты вытащил меня из этой золотой клетки. Мы знали обо всём, что происходит в мире не только из рассказов новоприбывших душ, но просто, налаживая мысленную связь с живыми - через открытость разума, проникая в сны, посылая предупреждения и пророческие откровения наиболее восприимчивым нашим собратьям... Так судьбы мира живых и мира мёртвых - если можно назвать посмертное ожидание Смертью в полном смысле этого слова, сплелись для нас в одну неразрывную историю мира, которая, как ты сам заметил, далеко не так возвышенна и безупречна, как хотели её представить наши сказители.