В Хьёрварде

Ночь, как показалось Фолко, тянулась невообразимо долго, несмотря на то, что его разговор с Феанором отличался живостью и обрастал интереснейшими подробностями того, что давно вызывало у хоббита и без того немалый интерес. Феанор казался хоббиту, хотя и немало уже постранствовавшему, огромной книгой загадок и разъяснений к ним. В новом мире стояла тишина, такая, что можно было услышать самые разные звуки - от пения океана до едва слышного рокотания подземных рек, но природу их Фолко, с его необычайно развившимся чутьём на всё происходящее, определить не мог. Казалось, Хьёрвард сотворили иные боги и иные законы, а он вот, наедине с прославленным в летописях эльфом, пытаются копаться в прошлом другого мира неизвестно зачем. "Быть может, - успокаивал себя Фолко, - Поняв то, что произошло на самом деле там, откуда мы прибыли, мы сумеем понять и наше предназначение здесь, в сердце вселенной, открывшейся нам столь внезапно". Феанор продолжал свои рассказы. Иногда он отклонялся от основной темы в тонкости оружейного или ювелирного искусства, иногда сетовал на нелёгкую эльфийскую долю или поминал своих сыновей, спрашивая у хоббита о том, какими виделись их подвиги последующим поколениям, но чаще всего горевал он о судьбе Сильмариллов, которые, казалось, не давали ему покоя даже после всех бедствий, постигших его дом, после вытканной на холстах Мандоса их печальной истории и того факта, что теперь они к нему не имеют никакого отношения. Здесь, в этом странном месте, чем-то напомнившем Фолко описание Туманного Края в древних хрониках, были другие созвездия и воздух был каким-то другим. Он был чист и свободен от вплетённых в ветер Средиземья мелодий Йаванны, доносивших изредка издалека ароматы неведомых и странных соцветий, как до Тириона на Туне - благоухание бессмертных земель. Эти думы занимали Фолко помимо всего того, что рассказывал ему Куруфинвэ, и главное, что понял хоббит в ту памятную ночь, было то, что творения своих рук и сердца бывают порой дороже всего на свете; привязанность к плодам своего труда бывает сильнее смерти и благороднее самых возвышенных помыслов. Так что Фолко только посмеялся теперь над замыслами валаров, казавшихся теперь такими алчными и себялюбивыми в стремлении использовать в своих целях совершенное искусство величайшего из Перворожденных, чтобы продлить цветение своего застывшего рая, за пределами которого тысячелетиями напрасно разносились крики о помощи. Точно прочитав эти мысли, Феанор сказал, задумчиво глядя на шесть ярких звёзд, венчающих ночное небо: - Быть может, творцы этого мира более благосклонны к своим подопечным, нежели те, кому было велено опекать и наставлять нас. Эльф замолчал. Ночную тишину не нарушало ничего, кроме мерного плеска волн на побережье. К ним подошёл Форве, протягивая флягу с вином. Наступал черёд его дежурства, и, хотя Фолко ужасно хотелось спать, он не отправился к костру, а остался послушать разговорившихся авари и нолдора. Слышать то, как эльфы оживлённо беседуют - довольно занимательное занятие, во всяком случае, для хоббита, которому эти народы казались непостижимыми и во многом необъяснимыми, даже в простом общении. Оно и верно: часто эльфы использовали передачу мыслей на расстоянии, а этим двум высокородным принцам и вовсе не обязательно было утомлять себя произнесением звуков, нарушающих равновесие мира. Однако на этот раз хоббиту выпал шанс узнать о том, что по-настоящему тревожит Высокий Народ, когда речь заходит о совсем уж неизведанном и новом, что не под силу разгадать, пожалуй, и валарам. Поминать последних не было никакого желания: так разбиваются кумиры, оставляя после своего низвержения удушливую пыль, и Фолко решил теперь для себя обращаться непосредственно к Хьёрварду - единственному на сей миг божеству и первому имени, которое он произнёс, попав сюда. - Как ты думаешь, Феанор, - спрашивал Форве, - Разделил ли Эру всё сущее на несколько миров, или он теперь не хозяин над нами, хотя ему и приписывают всемогущество и власть над всем сотворённым? События показали, что миропорядок, каким бы он ни казался нам устоявшимся и незыблемым, вовсе таковым не являлся. Не утаили ли Стихии что-либо от нас, ведь теперь и звёзды, горящие на небесах, не имеют для нас ни названия, ни истории, ни, тем более, слов почтения? - Не знаю. Нам казалось, что не было вещей, не открытых нам валарами, во всяком случае, они делали вид, что всё открыли нам и всё сделали ясным для понимания касательно мироустройства, но вышло всё вот таким вот боком - такого мне даже и не снилось, и за пределами смерти не было дано узнать. Единственное, что я могу предположить, так это то, что, если в этом мире жива магия Предначальных Дней, то, быть может, сродство у нашего мира с Хьёрвардом есть. Тем лучше для нас. Во всяком случае, нам будет проще ориентироваться в неизведанном пространстве. Так, натыкаясь в иных шахтах и разработках на незнакомую магию, радуешься хотя бы тому, что она присутствует. Обычно там, где силы мира иссякают, гнездится древнее зло, порождённое первыми происками Моргота. Что же будет, интересно мне, с Ардой, вырвись он из плена? Если Мелькор, конечно, ещё не обрёл своё желанное всевластие над её веществом?.. Феанор слегка склонил голову, глядя на принца. В лучах луны, то и дело выглядывающей из-за низко бегущих туч, Форве казался более чем красивейшим созданием: казалось, он расцвёл не там, у тихих вод, истекающими из существовавшего когда-то Куйвиэнена, а здесь, вобрав в себя всю благодать мира, открывшего ему свои неизведанные источники для поддержания бодрости тела и духа. Казалось, что кожа эльфа отливает матовой белизной, а волосы и глаза переливаются блестящим светом в серебристых лучах ночного светила - на это стоило посмотреть, и Фолко пожалел, что рядом, кроме него, никого нет. Полюбовавшись на принца авари ещё несколько минут, хоббит отдал Форве флягу и не очень церемонно спросил: - А что думают эльфы про будущее старого мира, которому они столько оставили от собственного мастерства и талантов? Столько своего личного, что блещет гранями алмазов в каждом творении, деянии и, главное, - в душах тех, кто вспоминает их чаще, чем они сами думают... Эльфов, казалось, не удивил такой вопрос. Только Феанор промолчал, но за него высказался Форве: - Мы не чувствуем связи с тем миром, по крайней мере, пока. Несмотря на то, что магия, привлёкшая твоего мотылька, сродни магии Арды, тяжести бремени существования мы уже не несём. У меня лично возникло такое чувство, будто всё прошлое смыто набегающей волной, как если бы я начал новую страницу своей жизни, только без одурманивающего тумана лёгкого превосходства, которое, возможно, немного ощущали те, кто сталкивался с нашим народом. Здесь все равны - опять же, мне так показалось. Думаю, тот, у кого больше опыта жизни в веках, ответит тебе на этот вопрос подробнее. Оба повернулись к Феанору. Тот, казалось, не слышал их, увлечённо рассматривая скол большого изумруда. - В том, что минералы здесь сродни минералам нашего прежнего мира, нет ни малейшего сомнения, - наконец начал он, глядя на друзей своими красивыми глазами, в которых, казалось, ещё полыхал огонь изначальных времён. - Несмотря на это сходство вещества, из которого сотворены наши миры, я сомневаюсь в том, что наши души не претерпят вскоре изменений, соразмерных с тем, что сверхчувственным наполнением пронизывает эту вселенную. Мне кажется, что отчасти мы ещё связаны с миром, канувшим в Лету - для видимой истории. Но мы не утратили память, и это настораживает меня тем больше, чем более мы наблюдаем явные несоответствия тому, что знали с тем, что видели и переосмыслили. Здесь мы удостоились столь необычной, с позволения сказать, чести начать новую письменную историю - нашу историю, вне зависимости от того, есть ли в этом мире развитые формы общежития или это - лишь неизведанные, пустые пространства, которые необходимо заселить и на которых, быть может, будет положено начало хроникам новых королевств, как начинали отсчёт своим дням королевства древности в Средиземье... Их неспешную беседу прервал ещё один участник их разношёрстной компании - Торин, который вначале полировал топор у костра, а затем решивший проведать, чем занимается Фолко в положенный для отдыха час. - Фолко, ты что это! - пробасил он, приближаясь к группе и вращая наточенным топором в руке. - Не пора ли тебе на покой уже? Что же это вы, почтенные, - обратился он к эльфам, - Не видите, что у него уже глаза слипаются? - Ах, Торин, пожалуйста, перестань... Мы же тут не баклуши бьём, в конце концов, - впервые за всю историю их дружбы отчаянно заупрямился заботе друга Фолко. - Тебе вот был интересен этот твой изумруд, дай же теперь послушать тех, от кого, быть может, зависят наши судьбы! - Моя судьба зависит только от меня, моего топора и благословения Дьюрина! - пробасил Торин, недоверчиво поглядывая на улыбающихся эльфов. - Кто в разведку пойдёт кроме меня, Малыша и Фолко? Ну, не в разведку, конечно... - добавил он, вконец смущённый тем, что эльфы уже не скрывают свои улыбки. - Но праотец Ауле наделил нас такими качествами, которых нет у вас, почтенные! - Мы нисколько не преуменьшаем достоинств гномьих топоров и голов, уважаемый Торин, - ответил ему Форве, слегка склонившись и протягивая гному флягу. - Если будет тебе интересно, поговорим о том, что составляет сущность вещей и причину всего, что породило этот мир из хаоса безвременья. - Нет уж, увольте, - отказался Торин от фляги. - Если уж что и произошло там, в нашем мире, то уж точно Ауле в этом не замешан. Слишком уж долго он ждал нашего появления, и мне трудно представить, что он был заодно со всеми этими... Судя по всему, Торину трудно давалось понимание абсурда произошедшего в Валиноре, а верования гномов въедаются в их плоть и кровь почище жажды золота в худшие дни их существования на теле Арды Искажённой. - Не думаю, что Ауле на самом деле заодно с теми, в кого мы верили столь долгое время, - перенял нить беседы Феанор, - Но, мне кажется, трудно судить о генеалогии творцов этой земли до тех пор, пока мы не разыщем хотя бы одну живую душу, обитающую здесь. Уверяю вас: мне достаточно хотя бы одного жалкого... - тут он произнёс слово, неведомое Фолко, но из последующего разговора он понял, о ком шла речь, - Вроде того, что носил с собой Кольцо Саурона, пока не погиб в пламени мордорской горы, как всё сразу станет на свои места. Я не только ковал и копил драгоценности, я пытался проникнуть в тайны созидания, и мне известны все движения душ тех, кто обитает или обитал на поверхности Валинора и Средиземья. Даже те, кто ускользнул от моего взора или попрятался после Битв за Белерианд в южных землях от гнева валаров или в штольнях проклятого Ангбанда - и те при должном с ними обращении могут выдать всё, что знают, если на то будет необходимость. И в палатах Мандоса было подобие жизни, не менее удивительной и поражающей своими открытиями, чем то, что было с нами до того, как мы погибали. За что - уже другой вопрос... - Вы что, предлагаете пытать всех и каждого, кто попадётся нам на пути? - удивлённо пробурчал Торин, явно удивлённый таким объяснением. - Вот уж не думал... Эльфы - воплощение миролюбия, и такое... - Нет, что ты, - отмахнулся Форве. - Конечно, нет. Просто каждое живое существо Арды лучшей частью своей души связана с Единым, вот почему мучительная проблема добра и зла разрешается просто, стоит лишь подумать о свободе выбора каждого - вставать ли ему на сторону добра или зла - и соответствующей ответственности за свой выбор. Не было ни абсолютного добра, ни абсолютного зла, только познание этих противоположностей на протяжении веков со дня сотворения мира. Злом можно назвать - или можно было назвать - отклонение от замысла Творца Сущего, а посему наиболее развитые наши сородичи обладали способностью прозревать души и сердца, и это заметно порой в лучших представителях человеческого рода - в проницательных князьях и королях, способных раскусить любой обман или исцелить одним прикосновением руки. Куруфинвэ в большей мере, чем всем нам, свойственен дар прозрения в суть самых сложных явлений: недаром он большую часть жизни провёл, изучая плоть земли и вещества, из которых в той или иной степени сотворены все обитатели Арды, хотя и пробуждены они единой волей и кажутся отличными от праха земного. Но в них - вся соль земли, да и Перворожденные бредут с судьбами мира потому, что в них неколебимо впаяны циклы его круговращений. Я не знаю, каким образом сложатся наши судьбы здесь, начавшись на берегах этого таинственного залива, волны которого не говорят мне ни о чём, кроме как о времени, точно застывшем навсегда, но я чувствую, что наша природа не останется неизменной. Эльф замолчал и закутался в плащ, точно его пробрал неведомый озноб. Над горизонтом пробивалась тоненькая полоска наступающего рассвета.