Маятник

Осознание приходит не то чтобы внезапно, но неожиданно. Как будто огромный невидимый маятник качнулся в голове – «ничего не будет». Ничего не произойдет, даже если он сейчас резко переменит свое решение, если внезапно передумает, если непривычная для Форсайтов жажда броситься вдогонку окажется невозможной – ведь, в конце концов, все равно ничего не будет. – Мама, поедем в Италию, – Джон Форсайт старается, чтобы его голос не дрожал, пока он произносит эти слова и осторожно, как отнесся бы к хрупкой вещи, берет Ирэн за руку. По ту сторону баррикад, возведенных семьей в Англии, Италия выглядит спасением или, по крайней мере, возможностью ненадолго забыть о тех событиях, что имеют значение только в Лондоне. Когда мать отвечает согласием, обратного пути уже нет, а дорога до Италии внезапно начинает казаться побегом. Постепенным, размеренным, основательно подготовленным, с купленными задолго до поездки билетами первого класса – «таким должен быть побег по форсайтовским меркам», думает Джон. Маятник продолжает качаться. Ничего не будет. Семейных посиделок перед камином в Робин-Хилле, пикников под деревом, совместных появлений в свете… Привилегии держать Флер за руку тоже надо сказать нет: непроизвольным, привычным движением ладонь не ляжет в ладонь, он не будет ощущать кончиками пальцев ее кончики пальцев. Джон все еще хранит на себе отпечаток прикосновений Флер, и каждый день без нее отзывается на душе гложущей, мучительной тоской. Бриз раздувает полы платья Ирэн, когда она, стоя на палубе парохода, оборачивается к сыну. Женщина, которая забрала у него возможность искренне полагать себя счастливым человеком. В такие моменты Джону кажется, что еще не поздно. В конце концов, он может написать ей письмо и оставить на столике в каюте, схватить пальто, сойти с парохода в ближайшем порту, вернуться в Англию. В конце концов, он может вернуться к любимой девушке. В конце концов, он так и делает. – Отплываем через сорок минут, молодой человек! Не опоздайте, – кричат вслед, когда Джон, опьяненный спонтанной свободой, спускается на берег. – Я уже не вернусь! – отвечает он. К Флер он не опоздает, ни за что больше не опоздает. Отец при жизни говорил, что не способен быть счастливым без Ирэн. Можно ли быть счастливым с Флер, Джон не знал, но без нее счастье однозначно оказывалось невозможным. И он спешит по залитым солнцем незнакомым улицам, узнает, когда отправляется пароход обратно в Англию, дрожит от предвкушения скорой встречи. Они поженятся в Робин-Хилле, под тем самым дубом, который в самые жаркие дни укрывает всех своей тенью. Этот дуб станет олицетворением их семейного счастья, и Джон будет пропускать волнистые волосы Флер через пальцы, положив ее голову себе на колени, сидя на траве под раскидистыми ветвями. А Флер будет по-кошачьи жмурить глаза. «Мы будем вместе». «Мы всегда будем с тобою вместе». «Нет такой силы, которая смогла бы нас разлучить». Расстояния их не разлучат – путь от Робин-Хилла до Лондона не столь уж далек, а со всеми остальными они смирятся. Время не встанет у них на пути – Флер умеет сокращать его, а Джон – ждать. Фамильные предрассудки развеются, как прах. В конце концов, Флер любит его, а Джон любит Флер, что может быть важнее, что может быть устойчивее, чем их любовь? – Подожди немного, скоро мы будем вместе, – бормочет себе под нос Джон. Но не было нигде пароходов в Англию, не было нигде тех, кто знал бы что-нибудь о том, как ему добраться к любимой. На обнаруженную – помимо его части денег, забранных из каюты – в карманах мелочь Джон покупает горсть вишен, ярко-красных, как губы Флер. Над головой бьют крыльями и кричат чайки. Маятник замирает. Он замирает посередине между двумя пунктами назначения, один из которых нужно было выбрать в ближайшие пятнадцать минут, пока не стало поздно. Пока в очередной раз в жизни Джона не настал момент «вы опоздали, корабль отправился без вас». В Италии мякоть вишен слаще, чем где-либо еще, а солнце светит ярче, отражаясь в золотистых волосах матери. Англию окружают туманы, призраки дам в сером, упущенных возможностей и всего одна-единственная – до сих пор не упущенная или упущенная не до конца, оставляющая Джону шанс все исправить. Маятник колеблется. Джон поднимается на борт еще более опустошенным, чем мог бы себе представить. Палуба под ногами покачивается на волнах его личного Рубикона. – Что это значит?.. – негромко спрашивает Ирэн, когда сын входит в ее каюту, надеясь, что письмо еще не обнаружено. «Это значит, что я хочу быть счастлив». Все слова, что хочется высказать, застревают в гортани, словно в какой-то момент там закрывается клапан. Джон молча качает головой. – Хорошо, не будем более возвращаться к этой теме. – Ирэн откладывает письмо и вновь переводит взгляд на сына. – Подойди же ко мне, Джон. И он подходит, и он позволяет ей снова окутать себя тихими обещаниями, признаниями, сочетанием уверений «ты можешь быть с ней, Джон, ты можешь вернуться, если захочешь» и умоляющего тона, который говорит сам за себя «нет, не уходи, не бросай меня одну, прошу тебя, я не выживу в одиночестве». И он прячет лицо у нее на груди, как делал всегда в детстве. В детстве он плакал. А Ирэн гладила его по голове. Сейчас они просто стоят, не столько обнявшись, сколько держась друг за друга, ведь никого больше у них не осталось во всем мире. Он мог бы обнимать Флер. Каждое утро, каждый день и каждый вечер, никогда не размыкать объятий, быть ей во всех смыслах этого слова ближе, чем кто-либо еще когда-нибудь будет или сможет быть. Флер – собственница, как и ее отец, она научит Джона дорожить всем тем, что им принадлежит. У них будет свой вишневый сад, чтобы весной жить в своем мире бледно-розовых оттенков, а летом – класть крупные красные ягоды на язык Флер. Он будет придавать слишком большое значение деталям, а она – чувству обладания; он назовет себя маятником, а она – подвесит к нитке груз, заставляющий этот маятник раскачиваться, ни секунды не оставаясь в состоянии покоя. И этот маятник качнулся в фазу «ничего не будет». Никогда. Ничего. Не с ней. Покидая каюту Ирэн, Джон испытывает внезапно страстное желание обернуться и бросить ей в лицо – как обвинение – слова «за что?». За что она мучает его, за что ставит перед выбором и сама же его не оставляет, за что, обретя свое счастье, лишает сына такой судьбы? За что выбор «потому что так правильно» вместо «потому что тогда я буду счастлив» дается с такой болью в сердце? Но Джон ничего не произносит, только осторожно закрывает за собой дверь и еще немного стоит в коридоре, прислонившись спиной к стене. Когда пароход отплывает, Джон отказывается от Флер. И только в глубине его души маятник все еще раскачивается.