***
«Как так получилось?» Иногда Сомсу казалось, что он читает этот невысказанный вслух вопрос в чужих глазах. В глазах подчиненных, старых товарищей по клубу, слуг. Реже, чем в остальных – в умных, пристально смотрящих глазах Ирэн. Она все знала и не знала ничего точно так же, как знал и не знал Сомс, как метался от одного определения к другому. и смещал свою досаду на каждого несчастного, кто случайно попадался под руку. «Как так получилось?» Просто. Наверное, очень просто, и это выделяло Боссини из общества, с каждым представителем которого Сомсу было неуютно и сложно. Каждый из которого Сомса раздражал и стеснял. Не то чтобы архитектор раздражал меньше, но в их отношениях было меньше лицемерия: Сомс был против помолвки, и Боссини об этом знал. Он читал в глазах архитектора это знание так же, как гораздо позже будет читать кажущийся призрачным вопрос. Потом Боссини отводил взгляд и сталкивался им с Ирэн. Их переглядывания резали воздух вокруг Сомса точно ножом. Остро заточенным тесаком мясника. Сомс чувствовал, как ноют пальцы на левой руке, которую он нервно сжимает и разжимает. – Ты… ревнуешь? – изумленно спрашивала Ирэн после приема у Джолиона, снимая с плеч меховую накидку. – А должен? Разве есть повод? – отвечал вопросом на вопрос Сомс. «У тебя такой вид, словно ты ревнуешь», – хотела ответить супруга. Наверняка хотела – он знал это ее выражение лица. Но Ирэн молча покачала головой и удалилась в свою спальню. Ту самую отдельную спальню, которую она попросила себе пару недель назад. Когда Сомс опускался в кресло, устало склоняя голову, собственник в нем голову поднимал и подавал голос. Звуки вальса все еще отдавались в ушах. Однажды собственник сумеет их заглушить.***
Борнмут весной 1881 года расцветал. Цвела красота мисс Ирэн Эрон. Отливающие янтарем густые волосы были затянуты в тугой узел на затылке, стройная фигура — затянута в черное платье простого, скромного покроя. Мистер Ливерседж, у которого Сомс гостил той весной, рассказывал, что она не так давно лишилась отца и ныне скорбит вместе с мачехой. Он всегда рассказывал много, часто – больше, чем следовало бы. За годы знакомства Сомс привык пропускать половину его слов мимо ушей, однако ко всему тому, что касалось незнакомой девушки в траурном платье, прислушивался с особенным вниманием. «Ирэн Форсайт звучит лучше, чем Ирэн Эрон». Это он решил для себя уже тогда. Как и невозможность получить отрицательный ответ на самую, пожалуй, важную сделку в своей жизни. Ливерседжи представили их друг другу спустя неделю в театре. Неделя ожидания знакомства – и два месяца беспрестанных наблюдений и ухаживаний. Два месяца он старался перехватить ее взгляд при случайных встречах. Два месяца он организовывал эти самые случайные встречи, заучив почти наизусть расписание девушки, встречая ее в парках, художественных галереях, на приемах и в театре. Два месяца, шестьдесят дней он проживал жизнь хищного зверя, преследующего жертву. Два месяца Сомс верил, что жертва сдастся, и в его случае это означало, что Ирэн позволит себе его полюбить. Пять лет Сомс потратил, чтобы понять, насколько его надежды тщетны. Борнмут весной 1881 года расцветал. Все его цветы Сомс потратил, чтобы завоевать девушку в трауре и янтаре. Лондон летом 1886 года плавился от жары. Это пламя испепелило все то, чего у Сомса и так не было.***
– Я вынужден предупредить вас, мистер Боссини, что не потерплю подобного поведения, – сквозь зубы цедит Сомс, останавливаясь посреди небольшой квартиры архитектора. Ушло много времени на то, чтобы найти его адрес, но встречаться в общественном месте Сомс не желал. Боссини хмурится: – Прошу прощения, о чем вы говорите? – О вас и моей жене, разумеется. «Этот мальчишка так же глуп, как и Джун. Теперь понятно, что она в нем нашла», с усталым пренебрежением думает Сомс. – Только не делайте вид, будто не понимаете. Я знаю, как вы на нее смотрите. Моя супруга – женщина необыкновенной красоты, это так. Многие находят ее одной из самых привлекательных дам Лондона, однако… – Замолчите, Сомс. «Джун умерла бы ради возможности одернуть меня точно так же». Джун умерла бы… С внезапной ясностью Сомс понимает – Джун видит в Боссини не отчаяние, а независимость. Он волен строить здания, пока она обязана в любой ситуации оставаться настоящей английской леди, которую в ней воспитал старый Джолион. – Вы флиртуете с моей женой. – Всего лишь разговариваю. Она ведь не ваша собственность, чтобы содержаться под замком и абсолютно ни с кем не беседовать, правда? Собственность. Ирэн – собственность. Красивая и живая, но для супруга – навсегда искусственная в своем равнодушии. Сомс ловит себя на режущей сознание мысли «как так получилось?», когда вместо того, чтобы просить Боссини скорее жениться на Джун, увезти ее куда-нибудь далеко и навсегда исчезнуть из жизни остальных Форсайтов, до боли жадно целует раскрывающиеся навстречу губы. Сомс вновь и вновь пытается понять, как так получилось, и вновь и вновь не находит ответа. Жара едва не плавит мостовую, горит тело архитектора под ладонями. Если бы ни язык, который уже сам Боссини проталкивает с уверенностью ему в рот, Сомс отступил бы. Он хочет отступить и вместе с тем не может. Он хочет отступить и прижимает архитектора к стене квартиры, рядом с заваленным чертежами столом, над которым, пожалуй, можно было бы нагнуть его и трахнуть, но среди прочих чертежей – набросок дома в Робин-Хилле, того самого, что Боссини проектирует для Форсайтов. Для Сомса и Ирэн. Напрягшийся член Боссини, который он ощущает бедром сквозь брюки, наталкивает сразу на две мысли: первая – самое время пойти на попятный. Вторая – его действия возбуждают архитектора. Невозможность воплотить в жизнь первую и невозможность существования второй раздражают еще больше, Сомс едва не выворачивает Боссини руку, когда заставляет его развернуться лицом к стене и просовывает собственную ладонь между его бедрами, нетерпеливо сдергивая брюки. — Ты – собственник. Вы, Форсайты, все – собственники, – хрипит юноша. – Даже Джун… в некоторой мере. Хрипит и не отталкивает. Свои брюки Сомс лишь спускает до колен, на головке успевает выступить белесая смазка, он размазывает ее по всему члену и толкается в узкий вход. Только после того, как Боссини вскрикивает от боли, Сомс понимает, что нужно было закрыть ему ладонью рот. Или растянуть для начала пальцами. «С Ирэн все по-другому», думает он, от вскипающей в душе досады первые толчки получаются жесткими и грубыми. Больше Боссини не кричит, но и не стонет. В этом они с Ирэн похожи – она никогда не стонала под мужем, лишь жмурила глаза и иногда плакала в подушку после того, как он с громким несдержанным полустоном-полухрипом изливался в нее. Постепенно архитектор привыкает к движениям. Поводит плечом, тогда Сомс понимает, что все еще сжимает его правую руку, и отпускает, словно это ядовитая змея. Его лицо наполовину обернуто к Сомсу. Он видит, как Боссини жмурит глаза. Он видит, как Боссини приоткрывает рот. Он чувствует, как Боссини подается назад, самостоятельно насаживаясь на его член. Он знает, что Боссини хочет всего лишь освободить немного пространства между стеной и пахом. Он выходит, чтобы толкнуться в податливое тело с новой силой, и сам едва не стонет, утыкаясь в шею Боссини, заставляя повернуть голову настолько, насколько это возможно. Кажется, прикусывает кожу на шее – Ирэн никогда не позволяла супругу этого и вздрагивала от любых прикосновений, кажущихся ей лишними. Он вздыхает с облегчением, когда кончает. Некоторое время Сомс с Боссини стоят подле друг друга – просто стоят, никак не соприкасаясь. Наконец, Сомс наклоняется, усталым движением натягивая брюки. Боссини привлекает Джун независимостью. Форсайты – собственники; единственная собственность Филиппа – чертежи на столе. Сомс бросает на них полный досады взгляд, прежде чем покинуть квартиру. На улице он некоторое время стоит, выравнивая дыхание. Лондон летом 1886 года плавится от жары. В Лондоне летом 1886 года начала плавиться жизнь Сомса.