***
С белого экрана, невесть откуда взявшегося на чердаке, на Яну уставились тёмные провалы глаз. На миг исчезли и блеснули снова узкие белки. — Яаана Тейнитуори, — объявила стоящая сзади Тронно и прибавила что-то на кардоэ: Яна не разобрала ни слова. Зазвенел голос, отскакивая от голых стен чердака, и, несмотря на мелодичные переливы кардоэ, казался чуть ли не грубым — во всяком случае, довольно экспрессивным. Лиисвега хмурила брови, едва заметные, как светлые волоски, но выражение её лица выглядело скорее озабоченным, чем сердитым. — Торанди Луонаа Лиисвега Пинаори приветствует тебя, Яаана, — вновь заговорила Тронно с эмоциональностью промта. — Она выражает своё возмущение тем фактом, который утверждает твоё спасение нерели в количестве двух штук вчера. Спасение врага означает помощь врагу, а помощь врагу означает преступление в планетарном масштабе. Ты знаешь, что ты являешься кардо, теперь, и ты должна была действовать в соответствии с этим знанием. Действие в соответствии с этим знанием означает бездействие, говорит Торанди Луонаа Лиисвега. Нерели знают, что ты заметила их, теперь. «Да, — подумала Яна, сосредоточенно разглядывая чердачный пол, — продуктивно начинается знакомство с начальством...» Поднимать глаза она не торопилась: лучше пока изобразить стыд и раскаяние, хотя Яна себя виноватой не считала. Не смотреть же ей было на то, как одноглазый прикончит мальчишек! Лиисвега прибавила несколько длинных переливчатых слов, слегка повысив голос. — Поясни причины такого своего поступка, Яаана, — перевела Тронно. — Я не подумала и среагировала импульсивно. Простите, пожалуйста, больше этого не повторится. — Был ещё вариант подавить на жалость — они, мол, были такие маленькие, такие беззащитные, — но Яна быстро его отбросила, поняв, что не сработает. Голос Лиисвеги повысился сильнее. — Торанди Луонаа Лиисвега спрашивает не о сожалениях, Яаана. Она спрашивает о причинах. Если ты меняешь тему на другую намеренно, то это не нравится ей и она может это понять. Импульс должен быть вызван обстоятельствами. Обстоятельства непонятны Торанди Луонаа Лиисвеге. Обстоятельства и есть причины. Ни один вариант, приходящий в голову, не казался Яне правдоподобнее правды. Не оставалось ничего другого, кроме как отвечать честно. — Это были просто дети, — неуверенно начала она и вдруг сообразила, что именно может сказать, чтобы это прозвучало убедительно. — Думаю, у нереллийского правительства были веские причины для того, чтобы послать на Каофессум детей, и оно должно внимательно следить, чтобы с ними чего-нибудь не случилось. Если бы они явились сюда разбираться, вполне могли бы наткнуться на нас и даже обвинить нас в случившемся. Мне жаль, что я раскрылась, но я постараюсь больше не попадаться им на глаза. Возможно, я могла бы придумать какой-то способ помочь им, не выдавая себя, но у меня было слишком мало времени. Думаю, вы, госпожа Лиисвега, тоже не смогли бы смотреть на то, как убивают детей прямо у вас перед носом. Сказала — и тут же испугалась. Не лишнее ли вот это, в конце? Если уж Яна начала всё объяснять с точки зрения здравомыслия, зачем было скатываться потом в эту излишнюю эмоциональность? Обычно у неё получалось держать язык за зубами при взрослых и не говорить о чём не надо, а тут... наверное, переволновалась. Настолько серьёзного разговора в Яниной жизни ещё не было. Тронно почему-то не торопилась переводить, недоумённо таращась на Яну. — Что означают твои слова «перед носом»? — уточнила она шёпотом. — Я не могу представить в воображении, что нерели были близко к тебе настолько, чтобы ты могла коснуться их носом. — Фигуральное выражение, — удивительно, что Тронно говорит почти без акцента, правильно, хоть и не всегда понятно, строит предложения, а таких простых идиом не знает. Она вообще хоть что-нибудь читает, кроме своих словарей? — Можешь сказать вместо него «на глазах». Тронно выпучилась ещё удивлённее. — Что ты подразумеваешь конкретно? Я не могу представить глазные яблоки в подобном положении и... Яна раздражённо махнула рукой. — Всё, перестань. Скажи: «когда вы являетесь непосредственным свидетелем». — Да, я скажу так, — кивнула Тронно. Яна только теперь подметила, как меняется её голос, когда она переходит на кардоэ: точно наливается эмоциями, оживает на время, чтобы сникнуть и омертветь, когда она снова начинает говорить по-русски. Это только потому, что кардоэ — её родной язык, или есть ещё какая-то причина? Или, возможно, дело даже не в языке, а в Лиисвеге? Хотя особого уважения к Лиисвеге Тронно не выказывала: она даже один раз позволила себе перебить её, воскликнув что-то изумлённо и даже с долей возмущения. Лиисвега поглядела на неё с лёгким недовольством и, вздохнув, произнесла что-то снисходительным тоном, словно растолковывая. — Ты включила логику в свои действия, Яаана, хотя тогда, когда ты делала эти действия, логика отсутствовала в них. Гуманизм присутствовал в них, но ты поступила дальновидно в итоге и ты способна это осознать, следовательно, гуманизм является полезным и, следовательно, ты способна к умственной работе. Это хорошо, говорит Торанди Луонаа Лиисвега. Ты сказала всё правильно о нереллийском правительстве и о детях, и Торанди Луонаа Лиисвега думает таким образом тоже. Также твоя помощь, оказанная нерели, может пригодиться в дипломатическом смысле однажды. Ты боялась рассказать об этом напрасно. Торанди Луонаа Лиисвега поддержала бы тебя даже в более плохом случае, потому что ты не имеешь необходимого опыта пока, и она не имеет причину ругать тебя. Тут Тронно запнулась, но Лиисвега бросила ей пару слов, прозвучавших слишком резко и отрывисто для кардоэ, и она, сделав глубокий вдох, продолжила. — Т-твоя мать, Реттие Тейнитуори, — первый раз Яна слышала, чтобы Тронно заикалась, да и вообще говорила по-русски не так монотонно, как обычно, — гордилась бы данным твоим поступком, Яаана. Данный факт обозначает, что её смерть не является напрасной. Так Лиисвега не сердится, и не собирается её наказывать, и думает, что Яна была права! И она знала Янину мать, и, наверное, может рассказать о ней побольше — только надо выучить кардоэ для начала, а то перевод Тронно слушать невозможно... Когда Яна наконец осмелилась поднять глаза, Лиисвега улыбалась.***
— В доме пять этажей, — увлечённо считала Цейса, — стало быть, по вертикали будет пять. По горизонтали... — она на миг приумолкла, шевеля губами, пока взгляд скользил по рядам тусклых, глубоко вдавленных в стены квадратов, — десять! Итого: в среднем царманском доме пятьдесят окон. Тэшлин промолчал, хоть и понимал, что для такого вывода у них явно не хватает данных. Вполне возможно, что это, напротив, главный небоскрёб, местная достопримечательность — вон сколько царманцев вокруг околачивается: кто поодиночке, кто парой, а кто и небольшой стаей... От стай Тэшлин в основном и шарахался. — Они нас не видят, — терпеливо поясняла Цейса, каждый раз каким-то непостижимым образом замечая его страх. — Это только кажется, что они смотрят на нас. На самом деле они смотрят сквозь. Именно эти безжизненные, мёртвые глаза, скользящие по его лицу, точно по пустому месту, и пугали сильнее всего. Но приходилось изображать беззаботную улыбку: — Да, конечно, не видят. Ещё бы они... нас видели... Царманцы вовсе не были чудовищами, какими их рисовала массовая культура: никакой насыщенно-розовой кожи, губ на пол-лица или свисающих до живота носов. Тэшлин не сказал бы, что их пухлые, очень заметные губы, их мясистые носы с широкими расщелинами ноздрей, их волосы цвета царманской почвы вызывают ожидаемое отвращение — скорее лёгкую гадливость. Чем-то едва уловимым, малозначимыми, в сущности, деталями — цветом кожи, чертами лица, размером, в конце концов, — они отличались от людей. — Дом оранжевый, очевидно, многоквартирный. Сделан из твёрдого материала… — Ну не из мягкого же, — хмыкнул Тэшлин, воспользовавшись секундной передышкой: ни одного царманца в поле зрения. — Зачем это записывать? Это ведь и так очевидно. — Я думаю, нужно фиксировать всё. Вдруг твой Хашер прикопается? — Да, — признал Тэшлин, — это он может... — Как он вообще, нормальный? — оживлённое общение не мешало Цейсе столь же оживлённо тыкать на кнопочки электронного блокнота. Либо у неё выдающиеся способности, либо, что более вероятно, она не придаёт большого значения ни одному из этих занятий. — Я ещё не разобралась, что о нём думать. Он вроде весёлый, но при этом слишком уж... э... — Слишком весёлый, — подсказал Тэшлин. — До него никак не дойдёт, что не всем нравятся его шуточки про мучительную смерть. Ну вот, даже у Цейсы возникают по поводу Зашфера некоторые сомнения… В отличие, кстати, от Тсейры: не раз он с недоумением замечал, что словам Зашфера она верит свято, а спорит с ним скорее для проформы. Цейса, безусловно, тоже не блистала умом, но отрадно было сознавать, что какая-то критичность мышления у неё присутствует. — Эй, — она осторожно тронула его за плечо, и Тэшлин, очнувшись, вздрогнул. — Снаружи больше исследовать нечего. Надо заходить внутрь. — Только тут он заметил, что одной рукой Цейса придерживает тяжёлую дверь царманского дома, и внутри всё похолодело. — Там слишком тесно. В случае чего мы вообще сможем убежать? — В случае чего бежать придётся им, — она с боевым видом тряхнула чёлкой. — Ладно тебе, нас же двое! Нас двое в гнезде чуждых нам существ и шестеро на чуждой нам планете, подумал Тэшлин. Но вслух ничего не сказал.***
— Пойти к Ирине за интернетом? — фыркнув, переспросила Кристина. Раз или два у кого-то в гостях она сама пробовала отыскать хоть какую-нибудь информацию и набредала только на православные сайты. — Можно, конечно, но учти, это чревато вторым сотрясением. Лицо Евгения продолжало сиять энтузиазмом, несмотря даже на то, что он, пытаясь натянуть ботинки, едва не грохнулся снова. — Я думаю, она хорошая. Она же спасла нас от этого твоего... ухажёра. Кристина нехотя сунула ноги в лодочки. Дверь им открыл Вениамин, и по доносившимся из глубины квартиры крикам становилось ясно, что делиться интернетом Ирина не расположена: — Выключить она забыла! Всю ночь тут включенный простоял, сколько денег списалось, думаешь? Сколько?! Где я тебе эти деньги возьму? — Вам Иру? — голос Вениамина с трудом пробивался сквозь этот поток. — Она, э, занята. — Видим, — вздохнул Евгений. — До свидания. — Ну что, полюбовался на свою хорошую в естественной среде обитания? — не без ехидства поинтересовалась Кристина, когда дверь квартиры Томиных закрылась. — Полюбовался... — Евгений ещё раз вздохнул. Кристина оглянулась посмотреть, не приближается ли кто-нибудь незнакомый и симпатичный, но чудес сегодня не предвиделось. — Здесь ещё одна квартира, давай там спросим? Кристина выразительно повертела пальцем у виска. — Ты что? Там Барбосовы живут, такая жлобская семейка, жмоты те ещё... У них снега зимой не выпросишь, а ты — интернет! Воодушевления, однако, у него не убавилось: — Я думаю, всегда надо пробовать. Если не получится, мы ничего не потеряем, а вдруг получится? — Попробуй с крыши спрыгнуть, — посоветовала Кристина, пока он стучался к Барбосовым. — Авось полетишь. Чего это он так оживился? Будь он хоть сто раз баран-альтруист, так сильно от сознания собственной хорошести распирать не может. Радуется, поди, что уже на пути к захватывающим приключениям... Она рассказала ему про то, про что никому ещё не говорила, а он устроил из этого весёленькую игру. В Городе ребята играли в бандитов, а он там, в своём посёлке — в мушкетёров да рыцарей. Так до сих пор и не наигрался, видать. Дверь ему открыла старшая барбосовская дочка, длиннолицая, очкастая, с торчащими красными ушами и выпирающей нижней челюстью. От всей её внешности так и веяло чем-то унылым, канцелярским, будто она не родилась, как все люди, в роддоме, а появилась из инкубатора на какой-то фабрике по производству людей. — Вы кто? — Барбосова равнодушно скользнула по Евгению взглядом. Кристину она, кажется, даже не заметила, ленилась глаза чуть выше поднять. — Я — ваш новый сосед, — Кристина толкнула его локтем, — временный. Не могли бы мы воспользоваться вашим компьютером? Не больше десяти минут, честное слово. Барбосова прищурилась и с хмурым видом отступила в сторону. — Я засеку. Евгений, кажется, был слегка обескуражен таким приёмом — не понимал, что это максимальный уровень радушия, на который они вообще могли рассчитывать. Тем не менее он, пусть и с на редкость глупым выражением лица, шагнул за порог барбосовской квартиры. Кристина, чуть помедлив, ступила за ним. Квартира у Барбосовых оказалась двухкомнатная и какая-то удушающе-уютная. Из-за грамот и фотографий даже не видно было, какой рисунок на обоях. С абажура лампы свисала куча бусиков и игрушечек, то и дело неприятно и немелодично звякавших друг о друга. В комнате чуть левее уже работал компьютер и был даже раскрыт поисковик. Евгений склонился над клавиатурой и принялся водить по ней пальцем. — Ищу букву «у», — пояснил он, продолжая шарить. — Дай лучше я сама, — Кристина тоже нагнулась. — Говори, что печатать, раз такой умный. — «Ушёл в секту благая весть», — продиктовал Евгений. — На саму секту мы не выйдем, вряд ли у них есть свой сайт. А вот на крупные скандалы с её участием, если такие были — вполне. Первыми ссылками традиционно посыпались православные сайты. Прокрутив две страницы и не обнаружив ничего интересного, Кристина с разочарованным вздохом отошла в сторону. — Пошли уже! Так и знала, что ничего не найдём. — Подожди, — возбуждённо откликнулся Евгений, с явным усилием нажимая на правую кнопку мыши. — Тут сайт, он по идее с дневниками, но один дневник какой-то всеобщий, про людей, которые пропали. И вот кто-то пишет: «Каменевич Илья Матвеевич, 1958 года рождения» — и фотография его. «Ушёл из дома 15 сентября 2001 года и не вернулся. Был одет в серый спортивный костюм и тапочки. Родственники связывают исчезновение Ильи Матвеевича с его членством в малоизвестной религиозной организации „Благая весть“. Кто его видел, звоните по телефону...» Ну, тут телефон указан. Кристина резко развернулась, уставилась на фотографию Каменевича. Носатый, с залысинами, в очках: одно слово, интеллигент. Такие и попадаются в основном на удочку всяких сектантов... — Странно, — заметила она. — Моя мама пропала на год раньше. Вряд ли его исчезновение связано с сектой. — Может, и так, но для нас же главное — поговорить с его родными. Они, возможно, об этих благовестниках знают больше твоего. Более свежей информации я не нашёл, извини... После телефона обнаружилось несколько комментариев. Некая Вера писала: «Ужас!!! Бедная семья!!11», ей вторила ещё пара подобных вер, за ними следовал комментарий от непонятного «Крокодил Крокодилыч»: «Я этого мужика видел, садился на восьмой трамвай. Вроде это уже в конце сентября было... Мне позвонить или всё, поздняк метаться?» Последний комментарий был датирован 2004 годом. Mimi-Little Angel писал (или, скорее, писала), с маленькой буквы и безо всяких знаков препинания: «у нас в городе тожи есть такая секта паскажите они опасные к кому обращаца если туда ходит мой пуся». Кристина и Евгений, прочитав его, переглянулись. — Всего год назад, — одними губами сказала Кристина. — Надо посмотреть, из какого она города. Она щёлкнула по «Mimi-Little Angel», выделявшемуся на странице жирно-синим, и её перебросило на другую страницу, где было про эту Mimi написано. Пятнадцать лет. Тверь. — Тверь, — повторил механически Евгений. — Но это же... далеко... Ничего себе. Надо дневник её почитать, чего она там про пусю своего пишет. Но в дневник заглянуть они не успели, потому что тут на пороге появилась недовольная — впрочем, как всегда — Барбосова. — Прошло одиннадцать минут. — Мы как раз уже заканчиваем, — Евгений щёлкнул по крестику в правом углу. — Спасибо вам большое, вы нас очень выручили. Я — Евгений, кстати. А вы? Она смерила его презрительным взглядом и выплюнула наконец: — Яна. — Там все ваши грамоты висят, да? — Ну чьи же ещё, — она вздёрнула длинный подбородок с видом превосходства. — Извините, не очень разглядел... А это вы гимнастикой занимаетесь или коньками? — Прошло двенадцать минут. — Да всё, всё, уходим мы, — и Кристина потащила его из комнаты, как телёнка на привязи. Неужели и правда придётся потом звонить, спрашивать про Каменевича? Его родным ведь тоже будет больно. Может, и они пытаются забыть... А Евгению — что? В Д’Артаньяна играет. Может, забить просто на это всё, пока не поздно? Вот свалит Евгений в своё общежитие, и всё станет как раньше... Но что-то в ней понимало — нет, не станет. Он разбередил всё у неё внутри, разбудил. И теперь остаётся либо сходить с ума от воспоминаний, либо всё-таки делать хоть что-то.