***
— Давай передохнём немного, — предложила Цейса, когда они достигли четвёртого этажа. — Сейчас бы присесть... — Она поглядела себе под ноги, на серый от грязи, засыпанный какими-то бело-оранжевыми обрубками и разноцветными бумажками пол. — Хотя лучше не стоит. Поем стоя! — Ты всегда носишь с собой еду? — поинтересовался Тэшлин просто чтобы растянуть беседу. Не то чтобы эта болтовня могла по-настоящему его отвлечь… — Ну да, — уже начав жевать, сообщила Цейса. — Папа говорит, когда сталкиваешься со стрессом, очень помогает перекусить, а жизнь — это ведь сплошной стресс. Вот сейчас мне, например, очень страшно, — она снова зашелестела пищевым пакетом, — но, когда поем, стану намного бодрее. — Страшно? — по ней и не скажешь. — Ну, мы же в логове жутких царманцев-варваров и всё такое, — на её лице мелькнуло и тут же пропало выражение досады на ненароком выданные чувства. — Тут бы любой испугался, может, даже Шесса, хотя она смелая, не то что я. Если бы она была тут, я бы ныла, что не хочу идти дальше, и жаловалась на всё подряд, от боли в ногах до того, что со мной царманцы не здороваются. Но здесь ты. Поэтому вот. Тэшлин уловил упрёк в свой адрес быстрее, чем она сама, и, видимо, на его лице это отразилось, потому что Цейса залилась краской и смущённо сморщила нос: — Извини, пожалуйста! Я просто всегда говорю быстрее, чем думаю. Я, — её голос дрогнул, — я не должна была так говорить! Потому что по сравнению с тобой... Ой, опять что-то не то! — Брось, всё в порядке, — Тэшлин махнул рукой и не сразу понял, что копирует любимый жест Зашфера. — Мои чувства задеть не так-то просто. — Правда? Тогда отлично! — она полезла за третьей порцией. — На самом деле я даже рада, что не с Шессой, а с тобой. Она всё мне выговаривает, что я слишком много ем. А ведь он и сам только что подумал — ничего себе, и как в неё влезает... Тэшлин даже несколько устыдился. — Но она не со зла... ну, то есть, в большинстве случаев. Мы с ней с пяти лет дружим, я давно привыкла, но всё равно обидно бывает иногда. И ты, получается, был прав — ну, насчёт просто подросткового увлечения. С тобой она ведёт себя очень мило, а если бы любила, кричала бы на тебя по любому поводу. А насчёт меня... — кончик её носа стал ярко-зелёным, — тоже... Ты мне уже совсем не нравишься... ой! Опять! Прости, пожалуйста! Я другое хотела сказать, в том смысле, что я тебя не знала, а теперь... И теперь не знаешь, закончил мысленно Тэшлин. — Теперь я вижу, что ты не просто безликий красавчик, но мне-то хотелось любить красавчика... Извини, не знаю, зачем это всё рассказываю, тебе не обидно, нет? Сейчас я вижу, что ты не такой, то есть, наоборот, какой-то... ох, извини, если я слишком путано говорю! В общем, давай с тобой будем дружить? — закончила она на полтона ниже, чем начинала. Эти слова Тэшлина ещё в детстве приводили в недоумение. Сказал их — и вы уже друзья? Ведь глупость же, это не так работает. Но меньше всего ему сейчас хотелось обидеть эту непосредственную, словно не вышедшую ещё к третьему рубежу из детского возраста девушку. Поэтому Тэшлин улыбнулся и ответил: — Конечно! Цейса просияла и, сунув липкие от росширада руки обратно в рукава, кинулась обниматься. Какая-то кость отчётливо хрустнула, спину начало ломить, но Тэшлин из чувства такта промолчал об этом. Пока они так стояли, слегка покачиваясь, а Тэшлин напряжённо считал секунды, чтобы потом в личном дневнике как-нибудь сострить по этому поводу, где-то наверху раздался оглушительный хлопок и мимо, чем-то цокая, хотя копыт у царманцев ранее замечено не было, пронеслась царманка. Тэшлина передёрнуло. Он мигом отпрыгнул в сторону, Цейса от неожиданности разжала руки и взвизгнула. Царманка остановилась и приподняла голову. Она услышала, подумал Тэшлин с отчаянием, она услышала! И это будет хуже всего. Царманка развернулась и медленно — каждый шаг отдавался в голове громом — очень, очень медленно стала подниматься. Сдавило одновременно грудь и голову, перед глазами всё поплыло. Он вынужден был зацепиться за Цейсу, та вжалась в стену, тяжело сопя. Не сопи так, хотелось ему закричать, она услышит нас и убьёт! Но он знал, что нужно молчать, и он молчал. Царманка была уже рядом, он слышал её шумное дыхание, а пахло от неё чем-то сладким и мерзким, и от этого так хотелось чихнуть. Нет, нельзя чихать, иначе им конец, но запах щекотал его внутри, сводя нос в подобии судороги. Чёрные дыры её ноздрей раздувались совсем близко. У неё были круглые глаза, круглые зрачки в глазах, и эти круглые, нечеловеческие глаза остановились на нём. Он кричал без единого звука, кричал внутри себя. Она медленно, как хищница, отступила чуть в сторону и повела головой влево. Потом она закричала так громко, что у него зубы лязгнули во рту, но она ничего не заметила, и развернулась, и снова пошла вниз. — Ох, — пробормотала Цейса, отлепляясь от стены. — Вот ужас, правда, Тэш? Тэш?.. С тобой всё в порядке? Нет, подумал он. Нет. Сердце точно подскочило к горлу и билось там бешено, как будто хотело перевыполнить норму на несколько лет. Но вслух сказал: — Конечно! Кое-как он добрался до самого верхнего этажа, постоял там, прислоняясь к облупленной, сплошь покрытой тёмными пятнами и загадочными письменами стене, пока Цейса делала снимки и временами что-то быстро строчила. И не замолкала при этом ни на секунду: у него не было сил даже на то, чтобы выцепить из её болтовни хотя бы часть информации. Но заметить, как она повернулась обратно к ступенькам, он успел и, с трудом переставляя ноги, поплёлся за ней. Грязное перило скользило под перчаткой, и когда его ни с того ни с сего пихнули в бок, Тэшлин всерьёз испугался, что потеряет равновесие: — Тэш! Ты слушаешь меня вообще? — Извини, — он с трудом различал слова в навалившемся на уши гуле. — Я просто ещё до конца не отошёл... Если мы сегодня встретим ещё одного царманца так близко, я умру, точно тебе говорю. — Не волнуйся, разнарядку по царманцам на этот день мы, думаю, выполнили, — хихикнула Цейса. — Я говорила про эту, я таких, как она, терпеть не могу! Она просто завидует всем, вот и исходит злобой... Как ты с ней работаешь? Я бы не смогла. Она говорит про Тсейру, понял он, но тоже совсем её не знает. — Я не люблю обсуждать других, — как можно более доходчиво начал он. — Это называется сплетни. Тсейра, какая бы ни была, всё же говорит вам всё это в лицо. — Фу, какой ты скучный! — разом надулась Цейса. — Неужели она тебе нравится? Но она же ужасный человек! Даже Склайз так думает! Тэшлин постарался припомнить, о ком это она. — Брат Шессы? — Нет, брат Шессы — это Сарк. Ты что, правда Склайза не помнишь? Такой высокий, с тёмно-синими волосами... — А, — понял Тэшлин наконец. — Цервиш. Никогда не интересовался его именем. И, при всей моей нелюбви к обсуждению других... не сказал бы, что его мнение стоит учитывать. Он не больно-то хорошо разбирается в окружающих, и не особо умён притом. — Он второй в списке лучших учеников среднего звена, — несколько уязвлённо возразила Цейса. — А по всей Школе — сорок девятый. — Это ни о чём не говорит. Ум не от количества набранных очков зависит. — Ну конечно, — она покосилась на него со странным, непонятно откуда взявшимся раздражением, — самый умный у нас тут ты, никаких сомнений... — Да я и себя не считаю особенно умным, — Тэшлин пожал плечами. — Я средних интеллектуальных способностей. Просто так всё время выходит, что почти все, с кем я общаюсь, ещё глупее меня. — И даже Шесса? — уточнила Цейса, насупившись. — Шесса? Глупой её назвать язык не поворачивается, но она... как бы это сказать... слишком уж эмоциональна, что ли. Понимаешь, — он некоторое время подбирал подходящий образ, — вот предположим, стоит калитка, и тебе очень нужно за неё попасть. Умный человек найдёт способ открыть калитку потихоньку, а Шесса просто разнесёт её ногой. Это свойство может быть полезно иногда, но чаще оно мешает — и в умственной деятельности, и в достижении целей. — А ты-то бы, конечно, придумал, как открыть калитку? — она как будто бы и хотела фыркнуть, но потом постеснялась. — Нет. Говорю же, я сам не особо умный. Я бы просто обошёл её стороной и поискал бы где-нибудь другой вход. Сколько ни иди, а он должен быть. Терпеть не могу возиться. И даже если другого входа нет, едва ли я что-то теряю. Зацикливаться на чём-то одном — тоже признак ограниченности. — Ну да, ты один на свете неограниченный. — Он ещё никогда не видел, чтобы Цейса злилась. Что ж, всё иногда случается впервые. — Пожалуй, беру свои слова назад. Не очень-то мне хочется с тобой дружить. Какая она смешная. С её точки зрения они успели подружиться, а потом рассориться. С точки зрения Тэшлина это был просто малозначимый разговор с малознакомой девочкой. Ничего особенного, он на другой же день забудет эту беседу. — На твоём месте я бы взял обратно и ещё кое-какие слова, — заметил Тэшлин без всякого желания её задеть. Просто это было кое-что, что следовало прояснить раз и навсегда. — И какие же? — Что ты меня знаешь. Цейса только плечом сердито дёрнула и затопала вниз, не оборачиваясь. А она, похоже, обиделась не на шутку... Надо бы извиниться, смутно понимал Тэшлин, но никак не мог сообразить, за что. Когда они спустились к самой двери, на счастье, не встретив по пути ни единого царманца, возникла новая проблема. Тяжеленную дверь, рассчитанную на гигантских инопланетян, никак не удавалось открыть — Цейса наваливалась и так, и этак, но ничего не выходило. — Ну, вот тебе запертая калитка, — не без ехидства прокомментировала она, оборачиваясь к Тэшлину. — Теперь давай, ищи другой выход. Тэшлин никак не отреагировал на этот выпад, только подошёл поближе, чтобы посмотреть, в чём дело. — Тут есть кнопка, — заметил он. — Попробуй на неё нажать. Что-то мне подсказывает, что она тут не просто для красоты. Но не успела Цейса последовать его совету, как сзади послышался высокий вопль, противный, вибрирующий в ушах. Они одновременно обернулись, и Тэшлина снова замутило. На них смотрел маленький царманец, смотрел во все свои круглые глаза с круглыми зрачками. Он что-то кричал, и всё приближался, приближался... Мир забарахлил, как экран старого телевизора, стал вдруг серым и замерцал, то проваливаясь в темноту, то медленно проявляясь из неё, чтобы пропасть снова. Всё внутри скрутило в тугой комок, голова и живот вспыхнули яркой болью. Тэшлин упал во тьму.***
Он очнулся, увидел над собой морду царманца и открыл было рот, чтобы закричать, но изо рта ничего не вырвалось, кроме струйки тонкого хрипа. — Всё в порядке, — донёсся откуда-то голос Цейсы. — Это та самая царманская девочка. — Д-д-девочка? — с усилием переспросил Тэшлин. Вот это существо — девочка? Царманка что-то визгливо залопотала. — Слышишь, что она говорит? — Не понимаю ни слова. Так значит, это создание размером с тершца, но при этом с намного более грубыми, крупными, словно созданными художником-примитивистом чертами лица — ребёнок… Спокойно, сказал он себе, спокойно, Тэш, оно тебя не тронет... Но страх не пропадал, только расползался дальше по телу, пощипывал холодом. — Тебе, значит, семь лет скоро? — болтала Цейса как ни в чём ни бывало, точно с человеком говорила. — Здорово! А у вас тут празднуют дни рождения? У нас это не очень приветствуется, но папа всё равно всегда разрешал мне отмечать. Царманка снова что-то вякнула, и внутри у Тэшлина всё сжалось от омерзения. Он попытался подняться, но ноги ощущались чужеродно, точно для красоты были пришиты. — Мама? Она ушла от папы, когда я была совсем маленькая, я её только на фотографиях видела. Она живёт сейчас на Шурге. Ты знаешь, что такое Шург? Это такая планета рядом с Тершем, только побольше. Она ничья, все планеты разделили между собой её территорию поровну, чтобы не ссориться и не воевать из-за неё. На сей раз он нашёл в себе силы встать и, стараясь не смотреть на царманку, махнул Цейсе рукой. — Я... мне... я лучше выйду, хорошо? Что-то мне... я... Цейса обеспокоенно взглянула на него. — Тебе плохо? Довести тебя до ракеты? — Не стоит, — Тэшлин еле выдавил из себя улыбку. — Сам дойду как-нибудь. Со мной всё хорошо, просто... э... ну, ты понимаешь... Он нажал на кнопку, изо всех сил толкнул дверь. Та, несмотря на свой устрашающий вид, легко поддалась ему, и Тэшлин вывалился на улицу. По которой кругом сновали царманцы. Хотя их было не так уж много, они равномерно распределялись по всему видимому Тэшлину пространству. То и дело с первобытным рёвом проносилась мимо их неуклюжая техника. Совсем близко, хлестнув его крем одежды, прошла царманка с огромной палкой в руке — не топор, конечно, но тоже весьма угрожающе. Тэшлин замер, не в силах сделать ни шага, не в силах даже взгляд оторвать от безликих лиц, от этих злых шаржей на людей. — О, так вы уже закончили? — раздалось вдруг прямо у него над ухом. — Не могу не поздравить с успешным завершением задания. Почти все оставшиеся силы Тэшлин потратил на то, чтобы обернуться. — А, Цервиш... пошли отсюда поскорее. — Зачем так торопиться? Только взгляни, какой здесь открывается чудесный вид... и какое великое разнообразие местных жителей... Да ты, приятель, просто идиот, будь ты хоть второй, хоть первый ученик. С такими трясущимися коленками только и наслаждаться чудесным видом. — Вид замечательный, — торопливо согласился Тэшлин, — но всё же лучше пойдём к ракете. — Тогда не смею больше тебя отвлекать. Вовсе не нужно ждать меня, я совсем не заслуживаю такого жеста с твоей стороны. Да что он, совсем не видит его состояния? — Очень прошу тебя, — выдавил Тэшлин. — Мне плохо, сам я не дойду. — Какой ужас! — наконец-то дошло до Цервиша, и он спешно подал Тэшлину руку. — Побереги пока силы. Когда мы вернёмся на ракету, рад буду тебя выслушать. Даже при том, что он практически повис на Цервише, шаги давались Тэшлину с трудом. Уши разрывал нарастающий шум, сердце билось ещё шумнее. Чуть полегчало ему только в главной каюте, после новой порции таблеток и осознания того, что все ужасы сегодняшнего дня наконец позади. Он блаженно растянулся в кресле, опустив голову на стол и наслаждаясь тишиной и отсутствием царманцев. — Ну так что же случилось? — снова напомнил о себе Цервиш. — Впрочем, должно быть, бестактно с моей стороны донимать тебя расспросами, когда ты в таком состоянии. Давай я сам всё скажу, а ты поправишь меня, если я ошибаюсь. Тебе стало дурно во время выполнения задания? Тэшлин полуосознанно кивнул. — Ох, Тэшлин, меня серьёзно начинает беспокоить твоё здоровье. Позавчера ты терял сознание, и сегодня чуть не случилось то же самое... — он помолчал. — Я помню, ты ещё что-то бормотал перед тем, как упасть в обморок... что-то о царманцах. Какой будет позор, если он сейчас догадается... — У тебя на них аллергия? — после небольшой паузы выдал Цервиш, и Тэшлин, как бы плохо ему ни было, чуть не расхохотался в голос. Аллергия! Ну надо же! — Д-да, именно, — Тэшлин попытался покивать. — Именно аллергия. Только ты никому не рассказывай, а то это как-то смешно... — Ну разумеется, — тот понимающе улыбнулся. — А где же Цейса? Она, получается, осталась в царманском доме? Совсем одна? — Ну да... занимается... А Шесса где? — Мы довольно быстро справились с заданием, несколько даже перевыполнили норму, так что сейчас она отдыхает у себя, в то время как я решил продолжать работу. Делать тебе больше нечего. Тэшлин зевнул. — Сейчас я намерен вернуться к выполнению своих обязанностей, чтобы внести свой скромный вклад на благо нашей экспедиции и родной планеты... — Да никто не вспомнит о твоём вкладе через пять лет, — хмыкнул Тэшлин. — Извини, но это так. Я имею в виду, уже очень скоро тебя тут не будет, так что не старайся так, это глупо. Я бы на твоём месте расслабился и наслаждался царманскими видами. — Всё зависит от решения господина Хашера, — пояснил Цервиш с таким пиететом, точно речь шла не о Зашфере, а о варшайрянской богине Кэндарэа. — Если ему угодно будет меня оставить, я останусь. Если нет, то так тому и быть. Я убеждён, что господин Хашер примет решение наилучшим образом. — Не оглядывайся слишком на Хашера, он тоже может ошибаться. Подумал бы о своём будущем, чем время терять. Кем ты там собираешься стать, клерком? Цервиш улыбнулся ещё шире. — Я очень тебе благодарен, но не заботься так обо мне. Я этого не заслуживаю. Не смею больше тебе надоедать, но, может быть, тебе удобнее было бы отдыхать в своей каюте? Тэшлин и сам об этом думал, но едва ли у него получилось бы встать. — Я пока побуду тут. Если уж ты всё равно уходишь, занеси мне подушку, что ли. — С большим удовольствием, — кивнул Цервиш через плечо, уже удаляясь: Тэшлин даже не успел объяснить, что пошутил. Впрочем, к чему смущать его лишний раз — он, очевидно, не из тех, кто способен считывать намёки. Тэшлин заснул раньше, чем тот вернулся, и, к счастью, не видел снов. Потом что-то сочно чмокнуло у него над ухом, и он непроизвольно вздрогнул и приоткрыл тяжёлые веки. В соседнем кресле сидела Цейса, как ни в чём ни бывало жевала что-то и бесцеремонно его разглядывала. Наткнувшись на ответный взгляд, она позеленела и потупилась. — Извини! Я не хотела тебя будить, правда! — Всё нормально, — Тэшлин выпрямился в кресле и подложил подушку под спину. — Я выспался. Это даже хорошо, что ты меня разбудила. А где все? Разве не время ужинать? — Хватился! Все уже давно поужинали, сейчас спят. Я просила тебя не будить... и эта, кстати, тоже говорила им тебя не трогать. Получается, заботилась… Ты, наверное, был прав, прости, что говорила про неё всякое. Теперь я обязательно попытаюсь с ней подружиться! Да что у неё за мания такая... Между дружбой и холодным презрением есть множество промежуточных стадий — но, очевидно, не для неё. — Ты уверена, что ей это нужно? — Я попробую, — он впервые заметил, что у Цейсы, когда она улыбается, на щеках и подбородке появляются ямочки. Как он раньше этого не видел? — И знаешь, насчёт той калитки... Тэшлин не сразу вспомнил, о чём вообще речь. — Я бы... постучалась? Вдруг открыли бы. — Ну да... — он почувствовал, как сами собой слабо разъехались губы. — Такой способ — он твой... Что ты тут делаешь ночью, кстати? — Ем, — бесхитростно поведала она. — Я лежала, лежала, но не могла уснуть, всё думала о разных вещах, и чем больше думаешь, тем сильнее есть хочется. Ну, я и не выдержала. Мне папа с собой в дорогу дал кучу всякой еды, а Склайз ещё подарил росширад — папа-то мне его есть запрещает, потому что он против правительства. — А папа, который против правительства, не говорил тебе, что об этом нельзя болтать кому попало? Если будешь продолжать в том же духе, упекут и тебя, и папу, вот и весь разговор, — заметил Тэшлин наполовину в шутку. В том, как ведутся подобные разговоры, он разбирался: и родители, и гости изощрялись в тончайших иносказаниях и недомолвках, намекая, что им немножко не очень нравится тершская политика. — Как вообще связаны между собой росширад и правительство? — Очень просто, — с серьёзным видом пояснила Цейса. — Росширад ведь национальная тершская еда, и доходы от его продаж идут Тершу, а также повышают его репутацию. А папа хочет заменить его инопланетным экспортом, особенно варшайрянским, и популяризировать его через свой ресторан, расшатывая тем самым тершскую экономику и традиционные представления о тершской кухне. На этом месте Тэшлин, как ни старался, не смог удержаться от смеха. — В жизни ничего глупее не слышал. Цейса обиженно моргнула, а потом тоже прыснула. — Ты знаешь, я тоже. Я очень люблю папу, но честное слово... Росширад же вкусный! Ну и не расшатает он экономику в одиночку, но ему-то об этом говорить бесполезно. Так они смотрели друг на друга и смеялись, а потом, когда смех стал утихать, Тэшлин поднялся с кресла. — Ладно, пойду попробую заснуть ещё раз, хотя вряд ли получится. Да и голод, наверно, спать не даст... Я ведь сегодня весь день ничего не ел. Цейса как ни в чём ни бывало хрустнула пирожком с мясом поширя, и не думая делиться. — Тогда хороших снов! И извини, что наговорила тебе всякого. На самом деле я хочу дружить с тобой по-прежнему, просто я ужас до чего не люблю высокомерных людей, а ты вёл себя... но мне, наверно, показалось. Ладно, забудь. — И ты меня извини. Сложно не быть высокомерным в этих-то условиях... я опять начинаю, да? Прости. Конечно, ты не знаешь меня, но ты ведь всегда можешь узнать. Насколько это вообще возможно, добавил он про себя. Никто не может узнать другого до конца и каждый навсегда заперт в клетке собственного одиночества – но иногда обитатели соседних клеток хотя бы могут протянуть друг другу руки и соприкоснуться пальцами. Её глаза сияли совсем как тогда, в день их прилёта, ямочки углубились. Тэшлин — наполовину искренне, но больше из вежливости — улыбнулся ей в ответ. И этот кошмарный, отвратительный день закончился бы на чудесной ноте, если бы он, войдя в каюту, не заметил, что несносный крючок опять накренился вправо.