Ты был всех лучше для меня

Домой Роман возвращался в настроении, которое сам характеризовал, как полная задница. Без Васильева бизнесу приходил полный бизнес. Их дело душили, умело душили, и неприятности сыпались одна за другой. В чём Роман был стопроцентно уверен, это в том, что Васильев свою руку к этому не прикладывал. Напрямую. То есть косвенно он был виноват, завязав всё управление на себя, а придраться нельзя. Вот ведь, зараза, тихо-то как это дело провернул. А теперь ушёл и всё: графики к чертям полетели, экипажи между собой разосрались. Левачить взялись, оплату за заказы ныкать или повышать цены, чтоб себе в карман. Клиенты стали жаловаться, водилы — на них злобу срывать. Автопарк, как нарочно, стал сдыхать, а денег-то на ремонт нет — клиент к конкурентам утекать начал массово. Бардак, одним словом. Конкуренты клювом не щелкали и начали потихоньку, под шумок, бизнес отжимать. Теперь Шульга вынужден был крутиться по двенадцать часов в сутки. В бизнесе же, как в Зазеркалье: «…чтобы стоять на месте, нужно очень быстро бежать». Вот он и бежал, бежал, бежал, понимая насколько это тяжело — работать без Васильева. Он не желал признавать и злился, но ему не хватало Димки, очень не хватало и это касалось не только работы. Впервые он познал «радость» бессонных ночей. На Ежа и сопутствующие радости сил не оставалось. Во всяком случае, Шульга считал, что желания развлечься у него не возникает из-за сильной усталости. Он твердил себе, что просто выматывается. Ему ведь поесть, как следует, некогда было: сидел на бутербродах и бомж-пакетах. Со временем с работой не то, что бы наладилось, но хоть как-то утряслось. Но одиночество, внутреннее одиночество, иссушало душу. Он всё сильнее скатывался в пропасть дурного настроения, мучаясь от глухой тоски и неустроенности. И как-то вечером, не выдержав, Роман всё же позвонил Сергею. Тот не проявил особого восторга, видимо, дуясь за пренебрежение, но после долгих уговоров и щедрых обещаний согласился встретиться. Потихоньку их встречи становились регулярными, но так и не переросли из разовых в то, что Серёжка пафосно называл «отношениями». Серый злился: стоило хоть каким-то боком зацепить этот вопрос, как Роман выдавал что-нибудь насмешливое, вроде: «Не торопись, девка, замуж», — а после совал деньги. Вскоре Серёжка к этому привык и даже вовсю пользовался. Теперь, с помощью этого нехитрого приёмчика, он обзаводился всякими классными девайсами. Как-то он выпросил себе навороченный смартфон, и когда Роман полез в портмоне за деньгами, из кармашка для визиток вывалилась небольшая фотография, спикировав прямо к Серёжкиным ногам. Ромыч этого не заметил, отсчитывая купюры, выбирая самые замусоленные сотки и пятисотки. Так что Серый смог как следует рассмотреть снимок, трясясь от злости на Ромыча, до сих пор таскавшего с собой фотку бывшего. Чем внимательнее Серёжка разглядывал фотографию, тем сильнее разрасталась обида. Ладно бы там какой красавчик был! Нет, Ромкин бывший был обычным очкастым ботаном, не уродом полным, но сам Серый был в сто раз лучше!!! Полное непонимание «почему?!!» выплеснулось ядовитым комментарием. Серёга от души прошёлся по поводу внешности, умственных способностей, одёжки этого «васи», не замечая, как подобрался, набычившись, Роман. Изощряясь в ехидстве, Серый так вошёл в раж, упиваясь собственным остроумием, что даже не попробовал уклониться от нацеленного в лицо кулака. Получив мощный удар в скулу, он отлетел к стене. В первую секунду Сергею показалось, что у него просто оторвалась голова, потом, что выбиты все зубы и изуродовано лицо. Роман, метнувшись в кухню, принес кусок вырезки килограмма на три, и теперь трясущимися руками прикладывал к Серёжкиной щеке. Пару дней Серый не мог нормально есть, ему казалось, что у него шатаются зубы, и ещё сильно кровила прокушенная изнутри щека, но вскоре всё нормализовалось. И пусть на самом деле он отделался лишь приличным фингалом, истерику Ромычу он закатил, по меньшей мере, на вторую группу инвалидности, получив в качестве утешения не только смартфон, но и крутой байк. Вообще после того случая Серый торжествовал: Ромыч ходил на задних лапках, исполняя любую его прихоть. О том, что Роман всё время выглядел каким-то пришибленным, Серый старался не думать. Он таскал Шульгу по всем клубам, сам наслаждаясь их атмосферой и искренне веря, что Шульге это тоже нравится. Или понравится, когда тот перестанет хандрить и, наконец, поймёт, как ему с Серёжкой здорово повезло. Вот и сегодня Серый, чтобы доказать свою необыкновенность, полез танцевать. Сначала как все, а потом его понесло на сцену. И там он почувствовал себя совершенно свободным, абсолютно счастливым и невозможно сексуальным. Он просто был пьян и не столько от алкоголя (подумаешь, пара коктейлей), сколько от распирающего чувства «супервсейчности»: собственной красоты, гениальности, сверхталантливости. Вполне возможно, что он не слишком хорошо танцевал вообще, но сейчас он настолько был влюблён в себя, настолько уверен в своей могущественной неотразимости, что заставлял поверить в это окружающих. Серёжка ловил умиляющиеся, восторженные, влюбленные, масленые взгляды ещё больше пьянея, дурея от них. Он не сомневался, что Роман вместе с другими любуется им, гордясь и испытывая зверское возбуждение. Бросив взгляд в угол, где за столиком его дожидался Роман, он остолбенел: тот вовсе не смотрел в сторону танцпола. Ромыч, уставившись на что-то, лежащее на столе, методично надирался водкой. Серёжкино настроение упало в ноль. Захотелось закатить скандал, чтобы Роман не забывал о том, какое счастье ему привалило. Осторожно лавируя между столами и стульями, уворачиваясь от чужих потных рук он добрался до Ромыча. То, что он увидел, вызвало дикое желание визжать, топать ногами, колотить посуду. Роман пальцем поглаживал ту самую злосчастную фотографию и бормотал: — Вот зачем оно всё мне теперь, Василёк? ***der Tod