Мой Бес и другие члены семьи

На смену тоске пришла беспросветная апатия, а потом я снова озлобился: на себя, на Бессонова, на жизнь. Это был пятый, а может шестой день ненавижу-вас-всех. Я сидел перед работающим телевизором: картинки прыгали перед глазами, звуки наслаивались, но смысл происходящего на экране ускользал — в голове крутились разные варианты своего собственного фильма, где Бессонов… В какой-то момент я понял, что самый раздражающий звук доносился не из телевизора — кто-то нажимал на кнопку дверного звонка, уже бог весть сколько времени. — Иду, — крикнул я, хотя по опыту знал, что меня вряд ли услышат. Бурча на незваных гостей, я открыл дверь, даже не заглянув в дверной глазок. А увидев Бессонова, чуть не захлопнул её. Чуть, потому что у Сашки с реакцией обстояло лучше — он навалился на меня всем весом, втолкнув в квартиру. Бешенство накатило волной, но ничего сделать я не мог — Бес практически спеленал меня, осторожно, но крепко прижимая к груди. Я кипел долго, пытаясь вырваться и начистить ему физиономию. И в конце концов обессилено разревелся злыми слезами: — Какая же ты тварь, Бессонов! Ненавижу тебя! Убью! Вот только отпустишь — и я тебя убью! Сашка ослабил захват, но меня не отпустил, просто обнимая. От него невозможно воняло: перегаром, навозом, бабками, тряпками, помойкой… не знаю, чем конкретно… Но сквозь эту вонь всё равно пробивался его запах. Запах, от которого у меня кружилась голова и сводило живот. Вцепившись в его водолазку, я раздирал её, пытаясь добраться до голой кожи и одновременно тёрся об него, как собака о ногу хозяина. — Давай: убей, избей! Сделай всё, что хочешь, — огрызался Сашка. — Хочешь — вы*би… Всё равно всё душу вы***л… — визгливо выкрикнул он. Я задохнулся от обиды и цапнул зубами до крови, чтобы и ему было так же больно: да, я всегда хотел, но не так — на, подавись. Только Бессонов будто и не почувствовал, продолжая по-бабьи причитать: — У тебя есть мать, Ирка, Стёпка, а у меня — только ты! Даже Вовка — у тебя! Мне Людка Светку подсунула, сказала: «Чего ты один?» — а я её не хочу… — Убью я тебя, Бес, — рычал я, стаскивая с него джинсы, — гадёныш! На бабу не встало — про меня вспомнил! — добравшись до его члена, я схватился, совершенно не заботясь об осторожности. Сашка всхлипнул, но и не подумал протестовать, наоборот, толкнулся, заставляя действовать. — Почему… не… встало?.. — цедил он на выдохах. — Очень даже… встало… Не… захотел… Всё… не… так… и… не… хочу я… С ней — не хочу… — Б***дь, договоришься сейчас… — я дернул сильнее, чем до этого и… — Тимо-о-он! — кончая, Сашка горячо выдохнул мне в ухо, и этого оказалось достаточно, чтобы я кончил следом за ним. Мы перебрались в спальню… Доползли до неё — будет точнее. Потому что до этого была ванная. И кухня... Кухня, где мы собирались поесть! Не знаю, как у Сашки, но у меня всё тело ныло: мы физически измотали друг друга, не слишком церемонясь и не замечая ничего, кроме жажды насыщения. У меня болело всё, даже язык. Особенно язык. Хотя нет, особенно болела… ой, да всё болело и язык тоже. А у Бессонова язык не болел, он молол им безостановочно. — Не выгоняй. У меня только ты один, никого больше. Тёть Нина на меня так зыркнула, когда тебя забирала — крындец мне. Людка на уши села: «Чё ты бобылём? Ты тут никому на хрен не сдался…» А самой баню нужно было и полы перестелить… Сделал и катись к Светке жениться… Тяжело подняв руку, я уронил её, шлепнув по Сашкиной ноге, которую он закинул на меня: выслушивать откровения про «женитьбу» не хотелось. Бессонов лишь тепло и влажно хмыкнул мне в затылок. — Ты как прижался ко мне, ну, тогда, когда к тебе ехали, у меня в животе ёкнуло и в груди зашевелилось что-то… — Что, первый раз встал? — лениво съехидничал я. — Не-а, я с девками пороться с пятнадцати начал, а такого не было. Мне тогда тебя не разложить хотелось, а спрятать от всех… Ну а потом — трахнуть. Ты мелким смешным таким был: по пятам за мной ходил, на Ирку рычал. Прикольный маленький засранец. А когда письма стали приходить от тебя… боялся, что надоест, и ты бросишь… Дни до почты считал… Мне же только ты писал, и мама Валя — раз в месяц… — А как ты узнал, что это я писал?.. — и тут до меня дошло ещё кое-что: — Мама Валя?.. Сашка утвердительно ткнулся мне в макушку: — Мама Валя. Бабушка моя, по отцу. А про письма… я, по-твоему, совсем дебил? Я сразу знал. Почерк не Иркин, всё про футбол и кто с кем махался. А ещё ты забывал от женского рода писать… Надо было лягнуть его, чтобы не издевался, но этого совсем не хотелось, а хотелось и дальше лежать вот так, не двигаясь, тело в тело. — У мамы Вали я почти с самого рождения и до школы жил, а потом меня мама Рая забрала… Я не перебивал Сашку вопросами, просто наслаждался его голосом, запахом. — Лучше бы я в деревне учился… Сама забрала, а сама: «Бессоновская порода!» Костя то, Костя сё. Костя, Костя, Костя. А я: «Поро-о-ода!» На отца кидалась драться, а он ничё, пьяный он только песни орёт. Рубашки Костины, штаны Костины… Жрать охота, а — нету, мы картошку в парке пекли с пацанами… Поначалу я просто старательно боролся со сном: боялся, что стоит мне закрыть глаза и Сашка уйдёт, но чем дальше он рассказывал, тем меньше мне хотелось спать. — На всех каникулах я у мамы Вали. Людка психами исходила, но мама Валя её не слушала. А в четырнадцать я на трактор сел, вместо Людкиного мужа. Мне зарплату дали — мамВаля так радовалась, плакала даже. Мы кроссовки купили — Костины мне маленькие были. Ирка меня когда к вам привела, тётя Нина на куртку мою посмотрела — а у меня рукава только по локоть. Она с мамой Раей поругалась, и мне нормальную куртку купили. Я летом опять в деревню — в колхоз, на работу. В свинарнике полы тёплые — почти всё сам сделал, остальные в умат каждый день. А тут Людкин муж напился и трактор утопил в пруду. Мама Валя так плакала за Людку, я все деньги им отдал — сестра же, жалко. И мамВалю жалко было. Я её так любил… Как она умерла… У меня так душа болела, а потом Лорка беременной оказалась, а я не помню — пил. Я обрадовался, сразу женился, думал мелкую Валюхой назвать… А у Лариски кровотечение ночью началось. Я, бля, тогда чуть не скончался: проснулся, а кровать вся в крови. Лорика увезли, а я опять выпил. Тёща с того дня сбесилась, обзывалась всё время: «Урод, по пьяни сделанный». Лорка сначала заступалась, потом перестала, тоже обзываться стала. Ну я и запил. А тут — ты. Прижался ко мне, маленький такой, но пацан. Тебе ничего не нужно было от меня, только я сам. И у меня всё внутри ухнуло… Сашка зарылся лицом в мои волосы, ухватил губами прядь, не больно, но ощутимо. Отпустив её, он пробормотал три слова, вывернувшие меня наизнанку: — Я тебя люблю… — и тут же всё испортил: — А где наш Рич?