От ровного пути тебя Всего лишь шаг и отделял, Но ты от бездны угадал пароль… (Корсика — Ураган)
Мелькавшие за стеклом окна машины высокие ели, росшие в немногочисленных парках, приятно радовали взгляд. Тсуна с каким-то немым восторгом рассматривала аккуратные кусты вечнозеленых живых изгородей, остриженные под форму причудливых животных и посыпанные снегом, и изредка появляющихся на дороге улыбчивых людей. Все это встречалось в перерывах между чисто городскими пейзажами, разбавленными, тем не менее, старинными постройками. Особенно впечатляли замки с их остроконечными и круглыми башнями и огромными лужайками, сейчас выглядящими немного голо, но летом наверняка восхищающими любого, кому посчастливится их увидеть. Честно говоря, ей раньше приходилось слышать об «Изумрудном острове», но девушка никогда точно не могла себе представить, как это. Почему-то представлялись какие-то картинки из сказок, рисунки, мультфильмы, но никак не реальность. Сейчас Тсунаеши казалось, что она попала не просто в другую страну — разительно отличающуюся от посещенных ранее, и особенно от Японии (несмотря на то, что оба государства были островными), — а в совершенно другой мир. И пусть улицы еще не успели покрыться зеленью, которой так славилась Ирландия, Дублин был прекрасен. Даже люди здесь были другие, и дело было даже не в разности культур — хотя львиная доля отличий крылась именно в этом факторе — а просто в том, какие они. Внешне и внутренне — японцы были совершенно не такие, как здешние люди. В родном городе Савада изо дня в день видела одну и ту же картину: маленькие, темноволосые люди спешили на работу утром, а вечером домой. Всегда предельно вежливые, как будто вообще безэмоциональные для посторонних. Вся их жизнь подозрительно смахивала на компьютерную программу, заложенную в головы японцев от рождения. Намимори — без уехавших хранителей, которых девушка считала друзьями, — был слишком… тихим, размеренным, и — Тсуна только теперь, спустя два месяца непрерывных путешествий, начинала это понимать — скучноватым в своей обыденности. Теперь, оказавшись действительно далеко от родной страны, Тсунаеши только и могла, что удивленно хлопать глазами. В аэропорту, когда они прилетели, туда-сюда сновали самые разные люди: высокие и маленькие, светловолосые, темноволосые и рыжие, старики, взрослые и дети. Казалось, в одном только здании аэропорта перемешалась вся палитра возможных цветов. Все вокруг тепло друг другу улыбались — в Японии, это, конечно, тоже было, но то скорее дежурная вежливость, въевшаяся буквально в подкорки сознания. На поистине сказочном «Изумрудном острове» люди улыбались потому, что у них было хорошее настроение, которым они делились со всеми вокруг. И если кто-то был хмур, при одном взгляде на лучащиеся добротой лица, любая грусть пропадала. Вежливость, ни на грамм не уступающая японской, интересным образом перемешивалась с природной добротой и участливостью ирландцев — и это было видно невооруженным глазом. Оторвавшись от созерцания улиц, Савада, наконец, обратила внимание на то, что они прибыли. Первым местом, куда отправились по приезде в Дублин Тсуна и Фон, вопреки всем ожиданиям, оказалось совсем не гостиницей. Сев в такси, они поехали к какому-то неприметному зданию, расположенному далеко от центра города, и оказавшемуся чем-то вроде концертного зала. Аркобалено, улыбаясь, сказал, что ему нужно встретиться со старым другом, да и самой девушке там наверняка понравится. Несмотря на то, что время сейчас было неподобающее — шла репетиция какой-то постановки, а на дверях при входе висело объявление, что неконцертное время посторонним присутствовать там нельзя, их легко пропустили прямиком в зал. Помещение вовсе не было очень впечатляющим — скорее, оно выглядело даже простовато (на фоне тех, что Тсунаеши доводилось видеть раньше). В нем не было никакой вычурности, но и не было того, что могло бы зацепить и заинтересовать. Однако при взгляде на сцену все вставало на свои места: все внимание сосредотачивалось на том, что там происходит, а совсем не на окружающем антураже. Несколько девушек, улыбаясь от всей души, отбивали каблуками специальной обуви небыстрый ритм. Музыки слышно не было, но это и не требовалось — все движения танцовщиц были настолько точными и слаженными, что мелодия как будто сама вилась в голове. Савада с непередаваемым восторгом следила за происходящим — об ирландских танцах она тоже слышала, но, признаться честно, никогда не видела. Танцуя, девушки почти не использовали руки — все эмоции передавались через плавные, а иногда и очень резкие движения ног, и рокот, выстукиваемый набойками туфель. Тсуна, конечно, так ничего и не поняла, но, кажется, этот танец был лишь частью чего-то куда большего. Неожиданно девушки перестроились, отходя назад, как будто освобождая место. Так и было: почти сразу на сцену не выскочила — выпорхнула новая участница действа. В отличие от остальных, облаченных в короткие легкие платья для удобства, она была в длинном платье старинного покроя, а обувь ее была мягкой, без набоек. Руками она придерживала юбку, чтобы можно было увидеть ее ноги. Девушки на заднем плане продолжали отбивать глухой ритм, в то время как главная участница исполняла свое соло. Она так плавно и легко двигалась, что Тсунаеши невольно замерла — уж ей точно бы никогда не удалось повторить что-то подобное. Скорость движений солистки увеличивалась, и вскоре за той стало сложно уследить. Кажется, танец подходил к кульминации, когда «главная героиня постановки», как решила для себя Тсуна, вдруг отпустила полы юбки и тут же запнулась о ткань, на удивление грациозно полетев на пол. Две девушки из «подтанцовки» захихикали, завидев написанную на лице солистки растерянность, и тоже остановились. Неожиданно из-за спинки одного из кресел в первом ряду «вырос» высокий молодой мужчина, ранее Тсунаеши не замеченный. Он раскинул руки в патетичном жесте, в пару шагов преодолел расстояние до невысокой сцены и, легко запрыгнув на нее, подошел к все еще сидящей на полу девушке, которая не переставала удивленно разглядывать пол под собой. — Бэт, — заговорил по-английски мужчина, галантно протягивая руку и помогая упавшей встать. — Я много раз говорил тебе, не стоит быть такой напряженной. Ты ведь Анна! Девушка, умудрившаяся захомутать короля, не должна быть так зажата. Где твоя легкость? — Прости, Кат, — Бэт качнула головой, принимая помощь и поднимаясь на ноги. — Я немного задумалась. — И что с тобой делать?.. пожалуй, можно немного изменить эту часть. Что ж, передохните, девочки. А ты, Бэт, остудись немного. Через неделю будет выступление, о волнении давно пора забыть, — губы мужчины расплылись в какой-то отеческой улыбке; танцовщицы, радостно благодаря его, мгновенно исчезли за кулисами. Савада, все это время судорожно и не безрезультатно пытающаяся вникнуть в разговор — подслушивать, конечно, не хорошо, но лучший способ выучить язык — практика, да и не зря Фон усиленно бился над ее обучением эти два месяца, — поняла большую часть сказанного и пораженно уставилась на мужчину. Где он заметил напряженность? Да эта Бэт танцевала так легко, что только диву даешься! Тем временем «Кат» устало потянулся и повернулся в сторону входа, только теперь замечая стоящих у двери гостей. На лице мужчины отразилось приятное удивление, и он, легко спрыгнув со сцены, быстро направился к ним. Тсуна от такого напора едва не испугалась, однако приветственный взгляд был брошен не на нее, а на сидящего на ее плече аркобалено Урагана, которого, кажется, происходящее ничуть не смущало. — Давно не виделись, Фон! — радостно заявил мужчина, пожимая руку вечного ребенка (со стороны это выглядело, по меньшей мере, забавно). — Не знаю, что тебя сюда привело, но я рад. Кто твоя прекрасная юная спутница? Получив возможность толком разглядеть незнакомца, Савада ее тут же использовала. «Кат» оказался еще выше, чем показалось сначала. Кажется, в росте ему уступал даже Занзас. Внешне мужчина был абсолютным воплощением всех стереотипов об ирландцах, которые только знала Тсунаеши: у него были огненно-рыжие растрепанные волосы, изумрудно-зеленые глаза, небольшое количество рассыпанных по носу и щекам веснушек и рыжая же бородка, больше смахивающая на недельную щетину. Взгляд был незлой, но слишком уж цепкий — наверное, издержки профессии. Голос оказался немного хриплым, с той хрипотцой, которая присуща всем курящим, поэтому девушка не удивилась, почувствовав исходящий от мужчины запах табака. — Это Тсунаеши, мы вместе путешествуем, — ответил аркобалено Урагана, замечая, с каким интересом его спутница разглядывает собеседника. Мужчина, в чьих глазах на мгновение вспыхнул огонек любопытства (ровно в тот момент, когда он услышал имя Савады), быстро справился с собой и по-доброму улыбнулся, вновь протягивая руку. — Катэль О’Хьюз, приятно познакомиться с очаровательной леди. Тсуна смущенно улыбнулась и послушно пожала ладонь нового знакомого. Теперь, когда с приветствиями было покончено, девушка снова задалась вопросом «а зачем мы здесь?». Она как раз хотела спросить об этом, но мужчина ее опередил: — Так что же привело вас сюда? Ирландия весьма далеко от Китая, — заговорил Катэль, и Тсунаеши облегченно выдохнула. Почему-то высокий рост мужчины не то, чтобы давил на нее, но немного напрягал — слишком уж тот возвышался над ней. В плюс ко всему казалось, что от него исходит аура — не такая мощная, как у Занзаса или Хибари, но тоже вполне ощутимая. Девушка отчего-то боялась опозориться перед ним, сказав что-то лишнее или, не дай Будда, споткнуться на ровном месте. И пусть вид у молодого человека был более чем доброжелательный, интуиция подсказывала, что тут все не так просто. — Как я и сказал, мы путешествуем, и раз уж дорога привела нас сюда, я решил, что будет неправильно не зайти к старому знакомому, — мягким голосом ответил Фон. — К тому же, кто, как не ирландец сможет лучше всего рассказать об Ирландии? — Так вы в гости! — искренне обрадовался О’Хьюз, и его глаза предвкушающе заблестели. Он быстро понял, что «экскурсия» требуется именно спутнице его приятеля, и это обещало быть интересным. — Значит, остановитесь вы у меня, — настолько уверенно заявил Катэль, что не возникало и мысли о том, чтобы ему перечить, — так будет удобнее. Через час, — он быстро взглянул на циферблат наручных часов, — я закончу репетицию, и мы поедем ко мне домой. Вам еще нужно будет расположиться… А вот завтра до обеда я абсолютно свободен, так что сможем осмотреть пару интересных мест. Ну, а дальше будем действовать по ситуации. Мужчина хлопнул в ладоши, как будто ставя точку в своем монологе и, отвернувшись от Тсуны и аркобалено, звучно крикнул, что перерыв окончен. Через пару минут на сцену потянулись танцовщицы — как заметила Савада, солистка пока осталась за кулисами. Однако дальше следить за происходящим им не дали — О’Хьюз, бормоча, что нечего потенциальным зрителям заранее раскрывать все секреты постановки, буквально выставил их за дверь концертного зала. Тсунаеши, правда, благополучно упустила тот момент, когда перешла в разряд «потенциальный зритель», но спорить не решилась. Вместо этого она, поудобнее перехватив ручку сумки, пошла в направлении, указанном аркобалено — они оба проголодались и теперь просто мечтали о тарелке чего-нибудь горячего.* * *
Отпуская Емицу и оставаясь сам в Италии вместе с парнями, Масси возлагал на старшего Саваду большие надежды: он ожидал если не саму Тсуну, привезенную в Италию, чтобы все хранители убедились, что с ней все хорошо, то хотя бы добрые вести. Тогда бы он уж нашел способ хотя бы на пару дней смотаться в Намимори и лично узнать, как дела у сестры и почему она так поступила. Может, даже взял бы с собой Хаято и Такеши — те переживали даже сильнее, чем сам наследник Вонголы. Однако когда после недельного отсутствия заметно посвежевший Емицу вернулся в Италию, подарив хранителям десятого поколения бессмысленную надежду, и отправился прямиком к Тимотео, не тратя время даже на объяснения с сыном, тот уже начал понимать, что что-то пошло не по плану. Убедился Азуро в своих подозрениях сразу, как увидел через полчаса выходящих из кабинета старшего Саваду, Реборна и отчего-то задумчивого Девятого. К тому времени все, имеющие хоть какое-то отношение к Тсунаеши (кроме Хибари, который в этот раз не стал терпеть наличие толпы; Витторио и Михель же были отправлены на свои первые задания, чтобы получить окончательное признание в качестве хранителей), уже собрались перед дверью, ожидая объяснений. В тот момент все они могли ожидать если не всего, то многого. Например, известия, что Тсуну похитили, но, судя по вполне спокойному лицу Внешнего советника, она была спасена без жертв и теперь отдыхала дома. Ну или на худой конец, что тот звонок Гокудере был всего лишь требованием внимания, хотя раньше младшая Савада тягой к излишней опеке и не страдала. Однако то, что сказал Тимотео, оказалось чем-то действительно выходящим за все возможные рамки. «Мы прекращаем поиски Тсуны, — усталым голосом сообщил старик. — Я запрещаю всем предпринимать что-либо». Не меньше, чем на минуту в коридоре, откуда они все еще не ушли, повисла тяжелая тишина. Было даже видно, как Девятый хмурится, видя обращенные на него взгляды, и только Реборн и Емицу, в свою очередь, были более чем спокойны. — Почему? — спросил, наконец, прерывая молчание, Ямамото. Азуро только тогда в полной мере понял, почему этого доброго, улыбчивого парня взяли на пост хранителя одной из влиятельнейших семей во всей мафии, и невольно порадовался, что это не он стал причиной такой перемены в юноше. Такеши почти незаметно напрягся, однако Масси, всегда следящий за тренировками своих хранителей, прекрасно знал, что именно этого и стоит опасаться. Казалось, что хранитель Дождя готов напасть, даже не имея под рукой свой Шигури Кинтоки. В тот момент Небо десятого поколения окончательно убедился, что Реборн не ошибался, когда называл Ямамото прирожденным киллером. Тимотео выстоял под напором убийственных взглядов озлобленных хранителей — даже Сасагава изменил своему экстремально-оптимистичному отношению к жизни, едва сдерживаясь от того, чтобы встать в стойку и отправить старика в нокаут; что уж говорить о незаметно доставшем динамит Гокудере, — совершенно не подав виду, что это его хоть сколько-то взволновало. — Я не обязан оправдываться, особенно перед вами. Нам известно, что с Тсунаеши все в порядке. Известно так же, что она больше не желает видеть вас, поэтому я не намерен впредь тратить время и людей на это. Хватит с девочки и того, во что мы ее уже втянули, — невозмутимо сообщил Девятый. Он говорил от своего имени, и говорил так твердо, что Азуро готов был поверить, что это идея самого Тимотео. Однако передавшаяся от отца вонгольская интуиция не позволила хозяину обмануться. И это злило еще больше — вовсе не старик решил отказаться от поисков. Это Емицу его об этом попросил. Видя, что Хаято уже закусил зубами фильтр вынутой из пачки сигареты и держит зажигалку наготове, Такеши слишком хмурится, внушая настоящее волнение за жизнь того, в чью сторону будет обращен его гнев, а Рехей и не пытается скрыть злой огонек в глазах, Масси резко поднял руку, призывая своих хранителей остановиться, а сам вышел вперед, оставляя их за спиной. Он решил высказать общее мнение, приняв при этом весь удар на себя — ведь именно так поступил Девятый, в какой-то мере выгораживая своего Консильери. Наверное, так и должен поступать настоящий босс. — Не слишком ли вы поздно спохватились? — прошипел юноша дрожащим от ярости голосом, постепенно переходя на крик. — Объясните нам, какого черта это все значит? Емицу, что такого там случилось, что ты решил бросить свою родную дочь? Я думал, что не смею судить, ведь знаю о твоем существовании без малого три месяца, но теперь я точно понимаю, что ты совершенно никудышный отец! — Азуро, попридержи коней и контролируй себя, — спокойно перебил Савада. Он понимал причину злости сына и собирался объяснить все немного позже, однако тот балансировал на грани, которую переступать не стоило. — Правда? А что ты мне сделаешь? Ремнем отшлепаешь? Запретишь гулять с друзьями? Телефон, может, отберешь? — с нервными смешками затараторил юноша, уже и не пытаясь скрывать свою злость. — А может, избавишься от меня, как от неугодного? Ах да, Тсунаеши ведь пропала, а больше наследничков быть и не должно, вы ведь и меня особо не ждали! Так что ты можешь, отец? Откажешься от меня, как отказываешься сейчас от своей дочери? Ты хоть понимаешь, что изгадил ей жизнь, а теперь в кусты?! Масси так увлекся, что не заметил, как Ямамото положил ладонь ему на плечо, призывая успокоиться. — Не дерзи мне! — процедил сквозь зубы Емицу, предупреждающе хмурясь. Грань сын все-таки перешел. — А ты не указывай мне, что делать! У тебя нет права воспитывать меня! Я наследник Девятого, а не твой, и плевать, что во мне есть твоя кровь! И я буду выполнять только его приказы, а ты для меня как отец больше не!.. Консильери, которому надоело слушать вопли Азуро, не церемонясь, отвесил тому крепкую пощечину, заставляя замолчать. Юноша удивленно уставился на него, прижимая свою ладонь к горящей щеке, и все не мог осознать, что сейчас произошло. Прежде, чем он снова открыл рот и успел что-то сказать, Реборн, не без интереса наблюдающий за происходящим, легко запрыгнул на плечо нового ученика и оттянул его за ухо. — Взбалмошный мальчишка, не зарывайся, — проговорил аркобалено, тут же спрыгивая на пол. На этот раз он взял небольшой разбег и подпрыгнул, толкая ногами Масси дальше по коридору. — Бегом в свою комнату! Три дня домашнего ареста должны тебя образумить. Юноша хотел что-то возразить, резко повернувшись в сторону наглого ребенка, но дуло пистолета, направленное примерно ему в лоб, затыкало не хуже удара отца. Где-то неделю после того случая Азуро действительно сидел в своей комнате, запертой снаружи — а все потому, что он все-таки наговорил еще кучу гадостей Реборну, хотя о том, что и сам виноват в произошедшем с сестрой, предпочитал не упоминать. Можно было сбежать через окно, но третий этаж в огромном особняке, больше смахивающем на замок, с высокими потолками — не лучшее место для прыжков, тем более, что оружие он себе все еще не подобрал, а без него Пламя едва ли могло помочь. К нему заходили только дважды в день — чтобы принести еду. В первые три дня он слышал за стенами возмущенные крики Гокудеры и Сасагавы, видимо, тоже наказанных за смелость не там, где надо. Однако после их, видимо, выпустили, в то время как отказавшийся извиниться перед отцом (Реборну было просто плевать, так что у него просить прощения не пришлось) Масси продолжал мариноваться в четырех стенах и маяться со скуки — телефон действительно отобрал Реборн, ноутбук тоже, а те три книги, что лежали на полке у кровати, уже были прочитаны и даже перечитаны. Вернувшиеся с успешно выполненных заданий Михель и Витторио честно пытались помочь своему Небу, но Ферси был заблаговременно предупрежден о том, какие последствия его ждут (и потому послушно не рыпался), а Согредо, хотевший незаметно спустить веревку в окно друга из окна этажом выше, но попавшийся, тоже оказался под арестом. Теперь уже Азуро пришлось переступить через себя — может, сам он и просидел бы в своей комнате долго (хранитель Тумана точно нашел бы способ передать ему хотя бы несколько книг, а значит, жить можно), однако Реборн поставил ему ультиматум — либо Масси извиняется перед отцом и их с Вито выпускают, либо они оба сидят взаперти, ожидая, пока, опять же, кандидат в наследники не попросит прощения. Выбор был невелик, и потому юноша, низко опустив голову, чтобы светлая челка закрыла его лицо и невозможно было уличить его во лжи, все-таки сказал нужные слова извинений. Уже через несколько минут он был выпущен и объяснял причину своего ареста хранителю Грозы. А уже со следующего дня от души проклял свой длинный язык — науськанный Девятым Реборн добавил к обычным тренировкам еще и «уроки хороших манер», на которые иногда даже заставлял ходить ни в чем не виноватых хранителей. Те молчали, Ямамото даже был немного доволен (как он объяснял, это отвлекает от лишних мыслей), но все равно было видно, что особой радости от происходящего никто не испытывает. И вот теперь, видя направляющегося к нему Емицу, Азуро совершенно не ждал чего-то хорошего. Казалось, после того скандала их только-только появившаяся связь как отца и сына если не исчезла полностью, то едва держится. И у Масси не было особого желания ее укреплять. Однако подошедший вплотную Консильери, хоть и хмурился, не спешил что-либо объяснять. Юноша, смотрящий на отца снизу вверх из-за того, что сидел, вопросительно приподнял брови, негласно требуя поторопиться. Скоро должна была начаться тренировка, и нужно было следить, чтобы Витторио не сцепился с Михелем (все-таки кольцо иллюзионист уже получил, а значит, и отмазок у него не осталось), иначе это могло бы растянуться очень надолго. Савада все так же молча продолжал буравить голову сына тяжелым взглядом, тем самым заставляя обратить на себя внимание, но не начинал разговор. — Ты хочешь что-то сказать. Что? — холодно спросил Азуро, заглядывая тому в глаза. — Причину, по которой я не преследую Тсунаеши, — в тон ему ответил Внешний советник, все еще не спеша присесть. — Два месяца прошло. Не думаешь, что уже поздновато? — скептично спросил Масси и криво оскалился. — Объясни лучше парням, почему они не имеют права узнать, что стряслось с их подругой. Вновь Емицу не ответил. Вместо этого он достал телефон, снял блокировку и принялся копаться в нем, как если бы он забыл, что собирался, вообще-то, поговорить с сыном. Того, кстати, такое поведение раздражало — мало того, что мужчина маячит тут, свет загораживает, отвлекает, так еще и в конечном счете игнорирует. Наконец, Консильери оторвал взгляд от дисплея мобильника и, снова посмотрев на наследника, бросил телефон на диван рядом с Азуро. Тот, не ожидая такого хода, едва заметно вздрогнул и с недовольством покосился на освещенный экран — там была показана какая-то фотография. С сомнением посмотрев на отца (мало ли, вдруг Савада просто решил таким образом лишний раз ткнуть Масси носом в тот факт, что до Церемонии юноша неполноправен, как наследник семьи, и обязан подчиняться старшему поколению), Азуро покладисто отложил книгу в сторону и взял телефон в руки. Он собирался подать мужчине трубку, но что-то заставило его взглянуть, что же все-таки показано на дисплее. На фото был запечатлен какой-то листок, вырванный, наверное, из блокнота. Впрочем, важно было не это, а то, что было написано на листке. Несколько минут юноша придирчиво изучал написанное, словно не веря в то, что видит. Записку он перечитал не меньше семи раз, то и дело поворачивая мобильный под разными углами, будто это помогло бы ему различить обман. Сказывался и тот факт, что японский был неродным языком для Масси (хотя он и сильно подтянул его за время пребывания в Намимори), и это тоже вызывало некоторые проблемы. Все это время Внешний советник не сходил со своего места, продолжая навязчиво следить за ничего не выражающими глазами сына и стараясь понять, о чем тот думает. — Что это и откуда? — непонимание ситуации дало свои плоды, и потому напускное равнодушие Азуро в голос добавить не удалось. — Каваллоне сказал, что никаких прощальных записок не находил. — Эта была у Наны. Чудо, что я вообще смог ее обнаружить — только потому, что моя жена мне это позволила. И эта записка – все, что я знаю. Нана наверняка знает больше, но… никогда бы не подумал, что она станет что-то от меня скрывать, — немного горько усмехнулся Емицу, все так же не спеша сесть, хотя места на диване хватило бы на троих. — И поделом мне, заслужил, — негромко добавил он, словно размышляя вслух. — Почему ты сразу все не объяснил? — немного повысив голос, поинтересовался Масси. Ему не нравилось, что в душе всколыхнулось чувство вины — его с детства учили тому, что нельзя жалеть о сделанном, потому как все равно уже ничего не изменишь, а вина — штука коварная, она в конечном счете может подтолкнуть на совершенно неподобающие и порой даже глупые поступки. — Ты разве бы послушал? — жестко спросил Консильери, немного приближаясь к юноше и теперь совершенно нависая над ним, подобно грозовой туче. Савада всегда был отходчив, редко обижался и никогда не переносил личное отношение на работу. Именно из-за этих своих качеств он умудрился стать вторым в семье человеком в своем достаточно молодом для такого дела возрасте. Даже сейчас, спустя уже столько лет, встречались люди, уверенные, что Внешний советник молодоват для своего места в такой семье, как Вонгола. Однако в тот день сын действительно зашел слишком далеко. Емицу не очень хотел это признавать, но слова Азуро немного задели его, ведь, отчасти, они были правдивы. Но было кое-что похуже. В юноше тогда говорили эмоции, он поспешил с выводами и высказыванием их, он не справился и не удержал свои мысли при себе. С таким подходом едва ли наследник сможет стать достойным главой семьи, а ведь парня воспитывали в мафиозной среде, он с самого детства должен был усвоить уроки такой жизни. Саваде-старшему было нетрудно проглотить и забыть все оскорбления, высказываемые сыном, однако было очень неприятно осознавать, что тот показал свою слабость, не самую приятную сторону на глазах у большого количества людей и так несдержанно себя повел перед человеком, которому предстоит передать свои полномочия этому наглецу. Емицу злился: на сына — за то, что тот вспылил, чем наверняка напомнил Девятому Занзаса и что явно не шло ему в плюс; на себя — за то, что не уследил, не заметил сразу этой черты характера юноши и не смог вовремя заняться ее обузданием; особенно Консильери злился — впервые в жизни, наверное, — на Тимотео. Старик никак не прокомментировал произошедшее, разве что бросил короткое и лаконичное «перебесится». Он, казалось, был даже против заточения Азуро. Складывалось впечатление, что Девятого вообще не волнует то, как Масси отзывался о его «ногах и глазах в открытом мире». Однако в тот вечер боссу и Внешнему советнику предстояло обсудить именно судьбу Азуро, то, когда будет проведена Церемония. И этот разговор так глупо и нелепо сорвался. Тимотео сказал лишь, что пока об этом думать рано (он добавил, что дело совсем не в произошедшем ранее, однако Савада не был дураком и прекрасно понял, что старик солгал), и что юноша должен доказать свою серьезность и состоятельность. Большой вклад в решение старика вложил и босс Варии, категорически отказавшийся принимать Масси в качестве наследника. Это был такой вопрос, в котором даже советник босса не мог возразить, и Емицу пришлось довольствоваться обещанием Девятого, что тот не собирается отказываться от нынешней кандидатуры в наследники и потому попросит Реборна приложить чуть больше усилий к тому, чтобы привить ученику необходимые манеры, а так же попробует уломать Занзаса. Сейчас сын прекрасно держался, не повышая голоса ни на йоту — аркобалено Солнца знал свое дело, — однако было уже поздно что-либо менять. Консильери, хоть со стороны это было совершенно незаметно, был в ярости. Это был тот редкий случай, когда даже его власть ничем не могла помочь, и отвратительное чувство беспомощности травило душу. — Ты должен понять, Азуро, что ты тогда наделал, — тихо, почти смиренно проговорил Савада и, наконец, устало плюхнулся на диван справа от юноши. Даже не глядя в сторону наследника, мужчина знал, что тот немного растерялся. — И чем это повернулось для тебя. Ты подвел и себя, и меня, и Девятого, и даже своих хранителей. Ты можешь злиться на меня или обижаться, думать все, что только пожелаешь, но ты никогда, слышишь, никогда не должен выставлять своё недовольство напоказ! Ты не должен забывать, что мы в мафии, не должен забывать, в боссы какой семьи ты метишь и просто обязан понимать, чего теперь от тебя ждут. Сейчас ты прокололся перед своими, и только поэтому отделался очень легко, но запомни: всего лишь одно неверное слово, один неправильный взгляд перед посторонними — и для тебя все кончено. Не давай врагам повода хоть на секунду усомниться в твоей компетентности, иначе тебя загрызут не они, а собственные подчиненные. Выговорившись, Емицу замолчал. Молчал и юноша — того томило чувство, словно его только что отчитали, как сопливого подростка, по своей дурости укравшего соседский мотоцикл. Неприятнее всего было признавать, что в каждом своем слове отец прав от и до: в тот момент, когда высказывал Внешнему советнику все, что думает, Азуро не был готов выслушать. Он действительно сорвался, повел себя неправильно, подав ужасный пример своим собственным хранителям. Наговорил много лишнего и перед чужими ушами, в какой-то момент связав воедино свою семью — то есть, отца и сестру — и работу. Поступок был более чем опрометчивый. Хуже всего в этой ситуации было то, что ребята тоже пострадали: результаты пробных заданий Михе и Вито были аннулированы, в качестве «урока на будущее», и потому они все еще не были официально признаны как хранители. Новые же задания им давать пока никто не спешил. — Одно дело — защитить своих подчиненных, ты правильно сделал, что принял удар на себя. Но в таких случаях и подавно необходимо тщательно выбирать выражения. Впредь ты должен трижды думать, прежде чем что-то сказать. Обещаешь? — с какой-то смертельной усталостью на лице спросил Савада. По его виду можно было понять, что вся это история с пропажей Тсуны тоже наложила на него сильный отпечаток, мужчина лишь удачно это скрывал. — Обещаю, — упрямо поджав губы, кивнул Масси. Было неприятно признавать — пусть и в душе — свою неправоту. — Ну вот и славно. Мне пора ехать в офис. До скорого, — Консильери повеселел так внезапно, что в первый момент ввел юношу в легкий ступор. Тот приподнялся со своего места, раскрыв рот, как будто хотел что-то сказать, но осекся и сел обратно. Емицу в ответ на это довольно хмыкнул. — Не бойся признавать своих ошибок, но и не усердствуй в этом плане. Ну, а я… я и не в обиде, сын. А сейчас тебе лучше поспешить на тренировку, мы немного заболтались. Пока-пока! Не успел Азуро что-то сделать или сказать, а Емицу, помахав на прощание рукой и глупо улыбнувшись, уже скрылся за дверью, оставив юношу в одиночестве.* * *
Тсуна сидела в большом мягком кресле, поджав немного мерзнущие ноги. В гостиной, где она была, конечно, имелся роскошный камин, призванный обогревать не только эту комнату, но и соседние, однако сейчас в нем не полыхали дрова, и теплу взяться было неоткуда. Да и денек выдался на редкость холодным, — хозяин дома ворчал об этом с самого утра. Савада с Фоном, как и было оговорено, остановились у Катэля, и проводили здесь вот уже вторую неделю. Тсунаеши это место очень нравилось, и потому она была только рада задержаться здесь еще немного. Дом оказался двухэтажным коттеджем на окраине города Дроэды, расположенного примерно в часе езды от Дублина. Снаружи домик мало чем отличался от множества подобных по соседству, хотя участок О’Хьюза был несколько больше. Для посторонних его жилище выделялось из ряда других садом. Должно быть, летом здесь все зеленело и пестрело самыми разными цветами, но сейчас был конец зимы, и почти все растения прятались под землей, укрытые снегом. Как бы там ни было, снаружи коттедж Катэля сейчас отличался от остальных разве что огромным флюгером в виде летучей мыши, воткнутым в крышу на самом ее углу, отчего порой казалось, что он вот-вот сорвется вниз, и очень громко скрипящим. Он даже испугал Тсуну, когда она увидела его в первый раз, и О’Хьюз еще долго смеялся, вспоминая вид ее побледневшего и вытянувшегося лица. Изнутри дом поражал. Савада, конечно, не была у соседей Катэля и не знала, какое внутреннее убранство у них, но почему-то ей казалось, что такое она больше нигде не встретит. Сразу было видно, что мужчина уважает своих предков: уже на стенах у парадного входа были развешаны десятки портретов, некоторым из которых было не меньше пары сотен лет, и — ближе к двери — фотографий. С картин на вошедшего взирали самые разные лица, от самых старых до самых юных. Интересен был нижний ряд, насчитывающий одиннадцать изображений (правда, было еще и два пропуска), соединенных синей лентой — запечатлены там были исключительно взрослые мужчины (в том числе и Катэль — его фото было ближе всех к входной двери). Верхние ряды были более разрознены, и на них уже можно было встретить кого угодно. Не удержавшись, Тсунаеши тогда спросила, какой смысл заложен в именно такой порядок расстановки портретов. Хозяин этого великолепия словоохотливо объяснил, что его отец был немного помешан на генеалогическом древе и потому, изучив историю семьи вдоль и поперек, создал это. Как оказалось, нижний ряд был полностью посвящен основателю (его выцветший портрет был дальше всех от входа) и наследникам семьи. Пропуски обозначали те поколения, где не было сыновей, а одни только дочери. Верхние же ряды занимали жены наследников, дети, не получившие наследство, и прочие родственники. На скромное замечание Тсуны о том, что это как-то нечестно, что не все дети получили что-то от своих предков, О’Хьюз как-то едко усмехнулся и снова объяснил: не все дети соглашались принимать это самое наследство, потому как это подразумевало не только и не столько получение каких-либо ценностей, а в первую очередь — наследование профессии. Собственно, поэтому женщины и были обделены — им не позволялось быть наследницами, впрочем, не очень-то и хотелось. Савада из этого объяснения ничего не поняла, но решила, что и не стоит впутываться в чужие заскоки. Остальные помещения оказались не менее интересными. Особенно девушке нравилась гостиная: в ней, кажется, ничего не меняли вот уже лет сто, разве что провели электричество и добавили немного современной техники. Больше всего Тсунаеши впечатлили стены, закрытые резными панелями из красноватого дерева. У камина стояла пара кресел, обитых темным бархатом, с позолоченными ножками и подлокотниками. Рядом с противоположной стеной расположился под небольшим углом диван с кожаной обивкой. Напротив него на стене висел небольшой телевизор — судя по пыли на экране, им пользовались нечасто. На полке камина стояли рамки с какими-то фотографиями, а по центру — пыльный канделябр с семью рожками. Особым пунктом в осмотре гостиной оказался огромный черный кошак, возлежащий на широком пуфике у противоположной от входа стены. На гостей кот почти не обратил внимания — только бросил мимолетный взгляд и, видимо, не найдя в них ничего интересного, отвернулся, принявшись вылизываться. О’Хьюз тогда при виде этого безобразия разулыбался еще шире и принялся убеждать девушку, что «о, а Бранну ты понравилась!». Правда, Тсуна в это верить не спешила, потому как за дальнейшую неделю котяра только один раз удостоил ее своим вниманием, хлестнув по ноге хвостом, когда та проходила мимо него. Впрочем, он не сильно возражал, когда Савада пыталась пригладить его длинную густую шерсть, и милостиво позволял ей это делать. Помимо «духа старины» дом отличался очень большим количеством комнатных растений. Они были повсюду: на подоконниках, на шкафах, на тумбочках и даже на полу (за время своего пребывания в этом доме Тсунаеши своротила не меньше десятка из них). Это казалось немного удивительным — Катэль частенько пропадал в Дублине на репетициях (их выступление почему-то отменили, из-за чего пару дней хозяин дома провел в очень скверном настроении), а в остальное время либо гулял с Тсуной и Фоном по городу, показывая им всякого рода достопримечательности и немного рассказывая об истории страны (а один раз он даже попытался объяснить гостье тонкости ирландских танцев, но та почти сразу запуталась в «трех березах» джиги, рила и хорнпайпа), либо сидел, запершись, в своем кабинете. Иногда к нему «в гости» приходили странные люди, но Савада в это время старалась не высовываться. Однако за всю неделю своего пребывания в Дроэде, она еще ни разу не видела, чтобы хозяин дома принялся за уборку или же взялся поливать многочисленные растения. Единственное, что он делал по дому — кормил кота, который, как оказалось, по большей части игнорировал и собственного хозяина. Как позже выяснилось, раз в два дня в дом приходила наемная горничная по имени Агна, которая обычно и занималась домашними делами и иногда даже готовила хозяину ужин. Эта же женщина кормила Бранна, когда О’Хьюз задерживался на работе или был вынужден ночевать в Дублине. Где именно он останавливался в такие дни, Тсуна никогда не интересовалась, не собираясь лезть в чужие дела, но обычно по возвращению от Катэля пахло женскими духами, а сам он едва не светился от радости, что наталкивало на определенные мысли. Плохо было то, что во время отсутствия O’Хьюза Саваде было совершенно нечем заняться. То есть, она могла довольно много разговаривать с аркобалено Урагана — тот не выказывал и доли недовольства, охотно занимаясь с девушкой ее обучением (точнее, иногда и заставляя ее не забрасывать занятия), рассказывая истории из своей жизни и выслушивая ее, но Тсунаеши чувствовала себя немного неловко из-за того, что требовала слишком много, как ей казалось, внимания. До приезда в Ирландию темп их путешествия был очень высоким, и у Тсуны попросту не оставалось лишнего свободного времени, оттого и прежние проблемы стали потихоньку забываться. Когда они с Фоном не разгуливали по улицам города, в котором остановились, то либо занимались подтягиванием уровня английского языка, чтобы Савада могла хоть немного ориентироваться на местности сама, без помощи, либо нагоняли школьную программу, — по настоянию вечного ребенка. Тсунаеши первое время отнекивалась, но со временем поняла, что чем больше у нее дел, тем лучше ей самой. Теперь же свободного времени стало слишком много, даже с учетом того, что временами девушка сама просила аркобалено позаниматься с ней. Только-только начавшие забываться кошмары вернулись, а старательно отгоняемые мысли о бывших хранителях назойливо крутились в голове. Привыкнув к постоянному движению, остановившись, Тсуна очень скоро начала тосковать и грустить — сказывались и непрошенные воспоминания. Впрочем, Катэль очень быстро заметил, что с девушкой что-то не так и, переговорив с Фоном (у которого тоже были здесь дела, из-за которых они и задержались так надолго), нашел неплохое решение. Он предоставил Саваде в безраздельное пользование всю свою библиотеку — большущую комнату, занимающую два этажа. Стены ее были полностью скрыты за высокими стеллажами, заставленными книгами, которые собирались здесь не одно поколение. В центре комнаты стояло несколько столов со стульями, благодаря чему чтением можно было заниматься, что называется, не отходя от кассы. Тсунаеши поначалу отказалась от такой чести, опасаясь испортить что-нибудь. К тому же, почти все книги были на английском языке, а оставшиеся — на гаэлике, который девушка не знала от слова вообще, и потому она опасалась, что ничего не поймет. Однако уже на следующий день О’Хьюз притащил домой большой английско-японский словарь и вручил его Тсуне, не оставляя той выбора. Очень долго Савада не могла решить, что же ей лучше почитать, и несколько часов бродила от стеллажа к стеллажу, вглядываясь в корешки фолиантов, некоторые из которых были почти совсем истершимися. В конечном счете ей все-таки удалось найти подходящую книгу: сравнительно небольшую и несложную. И вот уже три дня девушка, вооружившись подаренным словарем, продиралась сквозь дебри английской прозы, так увлекшись, что иногда даже отказывалась от очередной прогулки. Все шло так хорошо, что этим утром, трусливо сбегая из холодной библиотеки в чуть более теплую гостиную, Тсуна не без умысла забыла словарь, почему-то будучи уверенной, что он ей больше не понадобится. Однако быстро поняла, что зря она так поторопилась: уже на пятой странице ей попалось смутно знакомое слово, отчего-то заставившее сердце застучать быстрее. Значение его Савада то ли забыла, то ли и вовсе не знала, но последние минут десять она мучилась, решая, стоит ли сходить в библиотеку, расположенную в другом конце коридора, за словарем, или лучше все-таки пропустить непонятное слово и спокойно продолжить чтение. С течением времени она все больше склонялась к первому варианту, потому что слабое чувство тревоги проходить, по-видимому, не собиралось. Приняв-таки решение, Тсунаеши захлопнула книгу, спустила ноги с кресла, на ощупь отыскивая пушистые тапочки, столь любезно предоставленные ей хозяином дома, и, прихватив книгу, неспешно направилась к двери. В коридоре она, к удивлению своему, обнаружила стоящего к ней спиной Катэля (в это время он обычно был в Дублине). Мужчина с кем-то негромко разговаривал, но с кем, Тсуна понять не могла — собеседник О’Хьюза стоял как раз так, что его не было видно из-за хозяина дома. Подавив странное желание быстро вернуться в комнату, девушка пожала плечами и пошла в направлении говоривших — тогда можно было не заходить в библиотеку, а спросить значение таинственного слова у самого Катэля. Девушке почему-то казалось, что О’Хьюз не очень рад разговору с незнакомцем, а значит, его можно и, возможно, даже нужно отвлечь. Оказавшись на расстоянии пары метров от цели, Савада замерла, поняв, насколько сглупила. Она узнала голос второго мужчины, и это знание не сулило ровным счетом ничего хорошего. Вместо того, чтобы быстро скрыться за ближайшей же дверью, ведущей в столовую, Тсунаеши попыталась понять, что может здесь делать внезапный визитер, — она никогда не слышала, чтобы Катэль упоминал его в разговорах, равно как и других ее «старых знакомых». Как назло еще и Фона не было — тот ушел, пообещав, что уже сегодня окончательно разберется со всеми делами, и скоро они уже смогут отправиться дальше. Вспомнив, наконец, что не стоит попадаться гостю на глаза, девушка метнулась к двери и даже уже взялась за ее ручку, когда услышала донесшееся со стороны удивленное «Врой!».