*****
— Что это? Молодая женщина оторвала глаза от экрана ноутбука: — Что, извини? — Что ЭТО?! — тряхнув перед ее носом каким-то листком, в запале почти прокричала она. — Не кричи — напугала. — Подруга пригляделась к документу в ее руках и скривилась. — Ну, да, это бланк гранта… — … на две недели языковой практики?! — Впрочем, она уже знала ответ. — Я хотела как лучше, — спокойно отозвалась подруга и, потянувшись, поднялась из кресла. — Сил не было смотреть, как ты убиваешься. Эль удивленно хлопнула глазами, и запал тотчас исчез. — Я — что? — Ты слышала. — С чего ты вообще взяла? — пряча досаду в голосе, горько бросила она. — Сама такая же, — с преувеличенным интересом разглядывая пустой бланк, буднично отозвалась подруга. — Значит, это… ВСЕ это, — воспоминания о последних днях обожгли ее, — твоих рук дело?! — И моих тоже. Сложно объяснить... Ты же сама сказала: хотя бы прикоснуться. Она сдавленно всхлипнула. Прикосновения — они-то и не давали ей покоя с того самого момента, как два дня назад она заставила себя сесть в самолет на Москву, насильно оторвалась от все еще голодного фиалкового взгляда. Словно и не было этих безумных десяти дней в крохотном иллюзорном мире, созданном неведомой силой для них двоих... Не прощаясь, вырвалась из рук, заставила себя подняться по трапу самолета, обернулась — и увидела лишь силуэт в окне аэропорта. — А ты подумала, как мне жить с этим дальше? — едва не плача, выдохнула она. — Как другие живут. Тебе, между прочим, сказочно повезло, а ты еще сердишься. — Повезло?! — она даже задохнулась. — Это — повезло?! Подруга сочувственно обернулась, покачала темноволосой головой. — Знала бы, что ты так воспримешь — не стала бы ничего делать. — Верни его! — Эль, я не могу, — виновато развела руками та. — Я Автор, а не господь Бог. — Тогда отправь меня к нему, на Ту Сторону! — Ты не понимаешь, о чем просишь. Там другой мир, другие законы, и память там живет всего одну Историю. И потом, я не всесильна и не представляю ни где он сейчас, ни что с ним. Что я могу? — Понятия не имею, знаю лишь, что можешь! — Эль просительно заглянула в глаза подруге. — Пожалуйста, помоги мне… Серые льдинки дрогнули, в уголках губ появилась усталая понимающая улыбка. — Ладно, посмотрим, что можно сделать. — Она скомкала в руках пустой документ. — Но учти — он может и не вспомнить тебя! — Неважно! — Это действительно было неважно. — Главное — я его помню.*****
По песчаной пустынной дороге где-то в Святой Земле передвигался небольшой конный отряд. Знойное палестинское солнце освещало пятерых всадников, одетых в черно-белые сюрко с крестами ордена госпитальеров, и шестого, в простом темном плаще. Он и один из крестоносцев ехали чуть впереди, остальные держались сзади на почтительном расстоянии. — И все-таки напрасно я послушал вас, барон, и не остался в Кераке! — громко возмутился всадник в плаще. — После смерти государя и заточения Рене де Шатильона крепость оказалась без военачальника, и, случись что, замок некому защитить. Тиберий отозвал оттуда всех рыцарей, оставив лишь два десятка из всего гарнизона! — Ты же сам слышал, друг мой, — отозвался его спутник, — марешаль ясно дал понять, что ждет в Иерусалиме нас обоих. Грядут перемены: третьего дня Сибилла взошла на трон, и ее супруг, наш почтенный Главный Магистр, — при этих словах первый всадник выразительно скривился и сплюнул под ноги лошади, — стал полноправным королем. А посему Тиберию нужен каждый, кто носит меч и верен прежней лояльной политике. Судя по последним вестям, случись что — и Кераку уже не помогут ни два десятка, ни две тысячи рыцарей. — Саладин? — мрачно уточнил первый всадник, сверкнув синими, как палестинское небо, глазами. — Он самый, — невесело ответил второй. — Он стоит в Дамаске с многотысячной армией и только и ждет, когда наш новый наимудрейший король даст ему повод… — … а наш новый наимудрейший король тем временем спит и видит, как бы покрепче насолить сарацинам, чтобы начать войну! Кровь Христова, Балиан, неужели все усилия последних лет пойдут насмарку в угоду амбициям Ги де Лузиньяна?! — Ты забываешься, Гай, — предупредительно усмехнулся тот, кого назвали Балианом. — Коронация уже случилась, и он теперь не просто Ги — он Его Величество государь Ги Иерусалимский. — Но я…! — вспыхнув, первый всадник даже привстал в стременах. — Но ты, сэр Гай Гисборн, подвизался служить королю и почитать его, какое бы имя он ни носил, — торжественно и печально уронил его спутник. — Как, впрочем, и я — а посему умерь свой нрав, иначе по его вине тебе не избежать беды. — Я прибыл сюда не затем, чтобы сложить голову ради амбиций вчерашнего тамплиера, барон, — уже без прежнего запала проворчал тот, кого назвали Гаем, нехотя опускаясь обратно в седло. — Зачем же тогда? — спутник вопросительно заглянул ему в лицо. — Что ты ищешь в Святой Земле, Гай? Славу, титул, богатство? — Лишь искупление грехов. — Сэр рыцарь дернул подбородком, и взгляд из темно-синего сделался льдисто-голубым. — Собственных и родительских. — Ты говоришь, как великий грешник, — печально покачал головой барон. — Так ли это? — Мой отец сражался в этих местах десять лет, а в награду получил лишь чужое поместье и проклятую болезнь. Моя мать, вдова при живом муже, понесла от другого, отца моего лучшего друга, — синеглазый рыцарь запнулся, яростно стиснул зубы, но через мгновение продолжил: — Я сам не отстоял свой дом, погубил родителей, продал сестру в замужество, чтобы поступить на службу… Разве этого недостаточно?! — На твоих руках хотя бы нет крови, — устремив взгляд куда-то за горизонт, ответил барон. — Моя жена лишила себя жизни, а я убил собственного брата. И кто из нас более грешен? Мрачно переглянувшись, собеседники разом умолкли. Каждый задумался о своем. Тот, который был Балиан, в прошлом французский кузнец, а ныне барон д’Ибелин, размышлял о превратностях судьбы, подарившей ему отца, баронский титул - а вместе с ними новую жизнь. Тот, которого звали Гаем, безземельный рыцарь и потомок норманнских завоевателей сэр Гай Гисборн, вспоминал пожар многолетней давности, отнявший прежнюю жизнь. Отблески того пламени до сих пор горели в его глазах. — Один человек как-то сказал мне, — неожиданно подал голос молодой барон, — что здесь нас всех ждет новая жизнь. — Он задумчиво прикрыл глаза и повторил то, что поведал ему на смертном одре его отец, барон Годфри Ибелинский: — «Тот, у кого во Франции коня не было, в Святой Земле правит городом, а кто владел всем на свете, побирается. Ибо это место, где происхождение — пустой звук». — Он повернул голову и, перехватив внимательный взгляд друга, выразительно поднял брови: — Здесь ты становишься тем, кем можешь стать, — понимаешь, о чем я? Ты можешь достойно проявить себя и оказаться марешалем того же Керака, к примеру, или искупить грехи и вернуться домой — ибо дом там, где сердце. — Дом там, где тебя понимают, — отводя льдистый взгляд, упрямо возразил сэр рыцарь. — У меня нет дома, друг мой, — а значит, нет ни понимания, ни сердца. — Пути Господни неисповедимы, — философски отозвался Балиан. — Сегодня ты потерян и одинок, но кто знает, что ждет тебя завтра? Беседа прервалась: из марева впереди выступили очертания Иерусалима. Всадники оживились, как оживают моряки при виде полоски суши на далеком горизонте: забряцали шпоры, зазвенели кольчуги. Налетевший полынный ветер подхватил и растрепал понуро висевший до сей поры баронский штандарт дома Ибелинов в руках одного из сопровождавших и стяг ордена госпитальеров в руках другого. Гай приосанился в седле, Балиан д’Ибелин задумчиво вскинул глаза навстречу священному городу. Там, за высокими стенами, молодого барона ждало настоящее испытание: любимая женщина, отданная его милостью — хотя, скорее, его глупостью, — своему супругу. И этот супруг — его, Балиана, злейший враг. И его же король. Они въехали в Иерусалим через западные ворота. Приближался субботний полдень, и улицы города кишели торговцами и солдатами, рыцарями и зеваками, нищими и пилигримами всех возрастов, цветов кожи и вероисповеданий. Где-то вдали звонили колокола храма Гроба Господня, заново отстроенного по приказу покойного Болдуина IV, с минарета главной городской мечети, Аль-Аксы, слышался азан, призывавший мусульманскую часть столицы к обязательной обеденной молитве; совсем близко шумел на все голоса и наречия рынок; повсюду развевались пестрые шелка занавесей и стягов, а раскаленный добела воздух пах доспехами, лошадьми, пряностями и новостями. Пока всадники пробирались сквозь шумную базарную толпу, они успели наслушаться сплетен и о загадочной скоропостижной кончине юного Болдуина V, сына Сибиллы Иерусалимской, и о внезапном помиловании разбойника Рене де Шатильона его бывшим приспешником и нынешним королем, — разобрав имя Ги де Лузиньяна, Гай снова презрительно сплюнул, — и о тревожных вестях из занятого Саладином Дамаска. В связи с последними Тиберий и просил барона д’Ибелина и его друга расположиться в королевской резиденции. Обеспечение безопасности королевской четы — такова была официальная версия их возвращения в столицу. С недавних пор, по личному настоянию новопомазанной королевы, сам марешаль Иерусалима тоже занимал во дворце целое крыло. По городу уже позли слухи и сплетни на этот счет, одни чудовищнее и нелепее других, однако Сибилла никогда не считалась с чужими домыслами и на сей раз, как обычно, была непреклонна и тверда в своих решениях. Их встречал Альмарик, один из рыцарей дома Ибелинов — Балиан отослал его в столицу еще месяц назад. — Добро пожаловать домой, господин. — Приняв поводья, рыцарь поклонился хозяину и приветственно кивнул его спутнику. Балиан с легкостью спрыгнул с лошади, потрепал ее по холке и, окинув взглядом вычурно роскошный фасад королевского дворца, обернулся к Гаю. — Это, конечно, не совсем дом, — поминая беседу в дороге, пожал плечами и усмехнулся он, — но лучше, чем ничего, не правда ли?*****
А в это время в одной из королевских часовен убитая горем молодая женщина, преклонив колени, обращалась с молитвой к Создателю. — Pater noster, qui et in coelis, — шептали ее бледные холодные губы, — sanctificetur nomen Tuum, ad veniat regnum Tuum…[1] «Как скоро он наденет маску?» — Fiat voluntas Tua, — тонкие руки терзали черную вуаль, — sicut in coelo et in terra… [2] «Неужели мой мальчик заслужил это?» — Panem nostrum quotidianum, da nobis hodi, — голос дрожал и срывался. — Еt dimitte nobis debita nostra, sicut et ne nos demittim debitoribus nostris… [3] «Ни одно царство не стоит того, чтобы мой сын жил, как в аду, — я пойду в ад вместо него...» — Et ne nos inclucas in tentationem; Sed libera nos a malo. Аmen. [4] Умолкнув, женщина трижды осенила себя знамением и коснулась губами перекладины усыпанного драгоценными камнями золотого креста, не замечая в своей отрешенности, как позади нее воздух внезапно сгустился, потемнел, и полумрак прорезал пронзительный луч света. Она дрогнула и очнулась, лишь когда из этого луча на каменный пол часовни с грохотом выпала незнакомка в странной одежде. Новоприбывшая что-то выразительно простонала на чужом языке, подняла голову, недоверчиво потерла карие с зеленцой глаза… — Где я? — настороженно и внезапно по-французски спросила она. — Кто вы? Коленопреклоненная женщина хлопнула длинными, насурьмленными до черноты ресницами, и на мгновение из ее отчужденного взгляда исчезла боль, сменившись неподдельным женским любопытством. — Я — Сибилла Иерусалимская, и вы в моих покоях. Другое дело - кто вы и как попали сюда?! — так же по-французски ответила она. Незнакомка зажмурилась, потрясла головой и снова осторожно открыла глаза. Видение в лице прекрасной и печальной восточной красавицы не исчезало — наоборот, оно становилось все более и более отчетливым. Сибилла Иерусалимская?!…. Но как же… Не может этого быть! — Где я? — испуганно повторила она. — Какой сейчас год? Сестра покойного Болдуина IV и королева Иерусалима поджала губы и подозрительно прищурилась. — Тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества Христова. Но я не понимаю... — А ваш сын… Он еще жив — или он уже не король? — ляпнула, не подумав, незнакомка. В голубых глазах Сибиллы полыхнул неприкрытый ужас. — Вы… Откуда вы можете знать? — отшатнувшись, еле слышно просипела она. — Тиберий?! — Нет-нет, ваше величество, — в душе проклиная свою бестактность и болтливый язык, спешно заговорила ее неожиданная гостья, — никто не знает вашего секрета! — В памяти очень кстати всплыл титул марешаля Иерусалима. — И граф Триполи здесь совершенно ни при чем! — Но вы…! — принцесса внезапно охнула и побледнела. — О! Так вы — Чудо Господне?! … Эль с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза. Ну, здравствуйте! Уж чем-чем, а чудом Господним ее еще никто не называл! Она напомнила себе дату и призадумалась. 1187-ой год... Если ей не изменяла память, знание истории и остатки здравого смысла, оставалось два года до начала Третьего Крестового похода. Эль мысленно застонала. Ну, подруга! Это что, такая шутка?! Скажите на милость, какого черта она здесь делает?! «Ты же сама просилась в начало, — заворчал в голове знакомый голос. — Видимо, это — Начало. И учти: это не реальная история — это Та Сторона. Дальше, подруга, действуй по обстановке». Глаза сами собой округлились и стали похожими на блюдца. Святая Земля, Иерусалим — и сэр Гай Гисборн? Он что же, побывал здесь ДО короля Ричарда Львиное Сердце и его верного Робина Локсли?! Бледная и взволнованная, Сибилла настороженно наблюдала за лицом свалившегося ей на голову Господнего чуда. Судя по немой выразительной пантомиме, чудо это вело сейчас с Создателем весьма содержательную беседу. — Кхм… — осторожно кашлянула она, опасаясь нарушить священный диалог. Ее гостья тотчас справилась с мимикой, светло, благожелательно улыбнулась, и Сибилла восхищенно заломила руки: ну точь-в-точь Дева Мария с фресок в новом храме Воскресения Христова! — Я почту за честь принять вас во дворце, — справившись с голосом, почтительно начала она, — миледи…? — Элена, — сообразив, чего от нее ждут, запоздало представилась Эль. — Элена, — с придыханием, благоговейно повторила Сибилла. — Вы можете считать себя моей личной гостьей, Элена. Дворец в вашем распоряжении. Я прикажу отвести вам лучшие комнаты и велю марешалю обеспечить вам охрану… — О, нет-нет, что вы, не стоит! — поспешно перебила ее гостья, представив свою персону в сопровождении пары закованных в латы рыцарей. При таком раскладе задуманная миссия летела коту под хвост. Она запнулась, только сейчас сознавая, что совершенно свободно говорит с Сибиллой по-французски, и тут же спешно продолжила: — Я хотела бы остаться инкогнито, с вашего позволения. Не всякий примет мое появление так, как вы, ваше величество! Ей было неловко изображать Мессию и беззастенчиво пользоваться потерянным состоянием принцессы — или уже королевы? — но Сибилла ожила, словно очнувшись от своего горя, и выразительно заломила руки. — О, конечно — разве могу я перечить Господу нашему? — зашептала она с фанатичным блеском в глазах. — Я придумаю, как объяснить приближенным ваше присутствие во дворце. Вы ведь останетесь во дворце? Элена задумалась. Хороший вопрос... Учитывая, что она понятия не имела, каким боком мог относиться объект ее поисков к королевскому двору Палестины, пожалуй, ей стоило принять более чем щедрое предложение принцессы. С другой стороны, памятуя внезапную встречу в Ноттингеме, она была уверена, что человек, которого она хотела найти, был совсем близко. — Разумеется, я останусь, — склонила голову она, почтительно приседая. На бледных щеках Сибиллы расцвел лихорадочный румянец. — Вы — знак! О, я верю, что вы знак для меня! — возбужденно заговорила она. — Господь дает мне возможность исправить содеянное, искупить вину… — Ее взгляд упал на странное платье гостьи, слишком открытое и короткое для палестинских нравов, и женская природа снова взяла верх над религиозностью. — Но вы не можете выйти в люди в... этом. Зехра! Она звонко хлопнула в ладоши, и дверь приоткрылась, пропуская внутрь часовни караулившую снаружи камеристку — с ног до головы укутанную в шелка престарелую сарацинку с густой проседью в черных, как смоль, волосах и глазами, подведенными угольной сурьмой. — Эта леди - моя... моя кузина, — понизив голос до шепота, многозначительно сказала Сибилла. Цепкий взгляд сарацинки охватил пышные формы неизвестно откуда взявшейся незнакомки, напряженно скользнул по ее лицу, впился в шоколадно-зеленые глаза — Эль показалось, что старуха заглядывает прямо ей в душу, — и спустя минуту строгие складки на высоком морщинистом лбу разгладились. — Я вижу, эта женщина не причинит тебе вреда, моя госпожа, — прошепелявила сарацинка с облегченной полуулыбкой, — а потому пусть зовется хоть твоим Богом, хоть твоей сестрой — Зехре все едино. — Прошу тебя, найди для нее подходящую одежду, Зехра, — Сибилла светло улыбнулась, нежно сжала в ладонях разукрашенные татуировками старушечьи руки, благодарно коснулась их лбом, и на мгновение Элене показалось, что в строгих угольно-черных глазах сарацинки блеснули слезы. — Ради твоей улыбки, принцесса, я найду для нее все, что бы она ни пожелала, — легко коснувшись губами склоненной черноволосой головы своей госпожи, благоговейно выдохнула она. --- [1] - Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое... (лат.) [2] - Да будет воля Твоя и на земле, как и на небе... (лат.) [3] - Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим… (лат.) [4] - И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь. (лат.)