В поисках будущего

— Малфой! Следи за тем, что ты делаешь, мать твою! Я прикусываю язык. Конечно же, я не скажу то, что хочу сказать, потому что это вроде: «Заткни свою гребаную пасть, ты, тупой долбаный мудак!». Было бы не самым умным говорить такое своему тренеру, во всяком случае, мне так кажется. Я никогда не пробовал, но совершенно уверен, что успеха это не возымеет. Пусть даже он и тупой долбаный мудак с огромной гребаной пастью. И вот что происходит, когда вы все свое время проводите с заносчивыми, озабоченными размерами, сквернословящими игроками в квиддич — вы начинаете часто материться. Это замечательный язык, потому что им можно выразить все, что вы когда-либо хотели сказать. Но эта жизнь не так уж плоха. На самом деле в ней много хорошего. Деньги не паршивые, с какой стороны не взгляни, да и другие бонусы не ужасны. Можно уверенно сказать — люди с ума сходят по квиддичу, а Торнадо уже довольно давно на лидирующих позициях в лиге. У нас точно нет недостатка в фанатах, и, хотя я и считаюсь еще «новеньким мальчишкой», я наконец-то кто-то, и это большее, чем я был когда-либо раньше. Но тренер, да, он гребаный мудак. Эндрю Колл за свою карьеру выдрессировал огромное количество профессиональных команд, и сейчас он с Татсхиллом уже пятый год. Он определенно хорош в том, что делает, и у него есть некоторое количество титулов за душой, но это все равно не меняет того факта, что он полный придурок. Хотя я полагаю, именно за это ему и платят, а мне платят за то, чтобы я слушал его и выполнял приказы. Поэтому я так и делаю. В любом случае, не то чтобы он что-то выдумал. Я отвлекся и признаю это. Я действительно устал, и немного не в игре, и точно не в лучшем настроении. Ну и сверх того — у меня легкое похмелье, что тоже ситуацию не улучшает. Но ничто из этого не имеет значения, потому что мне не платят за жалобы и оправдания, ведь так? Мне платят за победы, а их не будет, если я не буду делать в точности так, как велит Колл, и обращать внимание на то, что делаю. Тренировка довольно простая, но Колл требует, чтобы мы работали над сноровкой, и я не собираюсь с этим спорить. Концентрируюсь на том, что делаю, и прилагаю усилия, чтобы летать настолько безупречно, насколько только возможно. Он перестает на меня ворчать, так что оказывается, я все делаю правильно. Сезон начинается всего через несколько недель, и мы должны быть в наилучшей форме, иначе выставим себя на посмешище. Но расписание тренировок чересчур плотное, и я даже света белого не вижу нигде, кроме квиддичного поля. это того стоит. Это стоит того, потому что квиддич потрясающий и нет ничего лучше, чем парить в воздухе и слышать, как крики толпы звенят в ушах. Это того стоит, потому что я действительно люблю это делать. И потому что это делает меня кем-то. Кем-то, — не всего лишь Малфоем-предателем или чистым злом — не невидимкой и просто неудачником. Кем-то важным, или, по крайней мере, тем, кто может стать важным. Когда я наконец прихожу домой с тренировки, то вспоминаю, почему еще люблю делать что-то успешное. На лестнице перед моим коттеджем меня ждет знакомая сова, и она влетает в дом, когда я открываю дверь. Птица благодарно ухает, когда я протягиваю ей корм и аккуратно отвязываю письмо от лапки. Почерк знаком мне так же, как собственный, и я не могу скрыть улыбки, когда открываю письмо, чтобы увидеть, что она написала. Дорогой Скорпиус, Я скучаю. С любовью, Роуз. Кратко, мило и прямо в цель. В точности как она, кроме краткости и иногда не милости... Ну да, хорошо, на самом деле совсем не похоже на нее, кроме той части с целью. Она именно такая — прямая и бьющая в цель. И я ее за это люблю. За это и за многое другое. Серьезно, я люблю в ней все. Я люблю то, какая она умная и красивая, с какой страстью относится к тем вещам, которые другие люди даже не замечают. Я люблю, когда она злится, и ее карие глаза становятся почти черными — иногда я специально начинаю с ней спорить, чтобы это увидеть. Я люблю, когда она иногда так чем-то увлекается, что ее волосы совершенно растрепываются и завиваются у лица. Я люблю, как от нее всегда пахнет лимонадом — не лимонами, лимонадом — это ее шампунь, и она уверяет, что он с запахом лимона, но у него не горький запах лимонов, а скорее сладкий запах лимонада. И это пахнет потрясающе. Она потрясающа. Я ей так горжусь. Она учится на целителя, и я знаю, что будет в этом великолепна. Роуз окончила Хогвартс лучшей ученицей, у нее было больше всех ПАУК, и сейчас она лучшая в классе в своей медицинской академии. Работа там совершенно обалденная — я даже не понимаю половину слов из ее учебников. Но она в этом великолепна, и я очень ей горжусь. Я ужасно по ней скучаю. Все время. И иногда становится слишком трудно, но это того стоит. Я имею в виду, мы знали, что будет именно так, и много об этом говорили. В конце концов, она решила пойти на целителя еще за год до того, как закончить школу, и мы знали, что ей придется уехать. Мы много об этом говорили, а когда я подписал контракт, обсуждали это еще больше. И оба решили, что так для нас лучше. Но это все равно не отменяет того, что я хочу ее увидеть и не могу. Так что я стараюсь отвлекаться на другое от тоски по ней, и, к счастью, у меня здесь есть люди, с которыми можно выйти развеяться, и забыть о том, что я почти не вижу свою девушку. И словно по зову, позади меня раздается резкий хлопок, и Келвин аппарирует прямо в гостиную. Он улыбается так, что хорошего это точно предвещать не может, как и оказывается секундой позже. — У Митчума в доме половина пенстонских девочек! Пенстонский календарь висит на стене в раздевалке Торнадо, и каждый член команды может назвать имя любой из моделей, когда ни спроси. А сами модели как бы висят на команде, потому что они всегда появляются на всех вечеринках Торнадо. Так было еще задолго до того, как я присоединился к команде, и я даже не знаю, как это началось. Большинство пенстонских девочек живут в Лондоне или около него, они определенно не проживают где-то рядом. Но опять же, не все из нашей команды здесь живут. Я думаю, это имеет мало значения, если ты можешь аппарировать, когда только захочешь. Так что, как бы это не началось, — не знаю, как — это не редкость, что они появляются на наших вечеринках. — Я немного устал, — признаюсь я, стараясь не казаться полным придурком. Но определенно так и прозвучало, потому что Келвин закатывает глаза: — Бери плащ и двигай жопу к Митчуму. Выспишься, когда помрешь. Любимая фраза Келвина, и, по-моему, глупейшая из всех возможных. Когда ты мертв — ты мертв. И можно быть уверенным, что один из способов умереть — это упасть от усталости. Но Келвин так не считает, и, полагаю, вы бы тоже так не думали, если бы принимали столько запрещенных препаратов, как он. Когда он выматывается, он исчезает в туалете на несколько секунд и возвращается абсолютно и полностью свеженький, и заряженный еще на несколько часов. И он единственный парень в команде, кто так понимает слово «отдых». Нет смысла спорить с ним, так что я поглядываю на письмо Роуз на столе и иду за плащом. Я не самым лучшим образом поддерживал с ней связь в последнее время и знаю, что она должна заметить, что пишет мне намного чаще, чем я ей. Я чувствую себя виноватым, потому что мне не следует это откладывать. Роуз сейчас тяжело и не так уж весело там, в Ирландии. Так что я знаю, что она, наверное, ждет от меня ответа, и я виноват, что не пишу ей чаще. Но я так занят все время, что иногда трудно вклинить написание письма в расписание. Но все равно мне неловко. Так что я отмечаю про себя, что должен написать ей хорошее длинное письмо, когда вернусь от Митчума. Гулянка уже развернулась вовсю, когда появляемся мы с Келвином, и я знаю, что, если Колл пронюхает, мы заплатим за это следующим утром. У него просто заноза в заднице, которая заставляет наказывать нас за все и вся, а особенно за вечеринки посреди недели и появление на тренировках с похмельем. Он это ненавидит и не скрывает своих чувств по этому поводу. Так что, если он чует или замечает, что большая часть команды явилась на тренировку в таком виде, будто их всю ночь колотили метлами, он, садист, наслаждается, мучая нас еще больше обычного. Ну ладно, нет смысла волноваться об этом сейчас, верно? Я уже здесь и могу повеселиться… Как оказалось, Келвин думает также, потому что идет прямо к бару (только Митчум может поставить бар в своем доме) и достает нам по двойной порции огневиски. Я осознаю, что должен был ощутить хоть малейшее неприятное жжение от жидкости, стекающей по моему горлу, но этого не было, что означает, что я слишком часто пью. Наверное, это не лучшее в мире… Ладно, нет смысла волноваться об этом сейчас. За первой двойной порцией следует еще несколько, и спустя недолгое время я уже забываю о предстоящих пытках, которые ждут нас следующим утром. Я никогда не делал так на самом деле, вечеринки я имею в виду, пока не приехал сюда. И иногда, вот как сейчас, после нескольких глотков огневиски, спрашиваю себя, почему я как следует не старался завести себе друзей в школе. Но, се ля ви, наверное. Прошлое прошло, и настоящее намного лучше. — Привет, — женский голос с акцентом выталкивает меня из воспоминаний, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть Мисс Октябрь. Ее зовут, как я знаю, Эми. Ей двадцать три, она канадка и любит магловские фильмы середины двадцатого века. — Ловец, верно? Я киваю: — Да, это я. Она улыбается своим познаниям. — А я Эми. — Скорпиус, — я принимаю ее протянутую руку и пожимаю ее. Эми продолжает улыбаться, и всему миру следовало бы посмотреть на то, как она красива. Но это неудивительно, учитывая, что она зарабатывает тысячи галеонов тем, что раздевается для журналов и календарей. Она должна быть хорошенькой для такой-то работы. — Я несколько раз видела, как ты играешь, в прошлом году. — Да? Она кивает: — Ага, ты был хорош. Особенно для новичка. Ненавижу слово «новичок», но лишь вежливо улыбаюсь. — Спасибо. — Я читала прогноз, что Торнадо в этом сезоне — команда, которую непросто будет побить, — продолжает она. — Надеюсь, я смогу выбраться на несколько матчей. — Ага, — киваю я, — у нас в этом году хороший календарь. Должно быть интересно. — Малфой, ты же не усыпляешь наших гостей, а? — к нам присоединился Митчум, и выглядит он полностью в стельку, чересчур веселый для того, кто получил бладжером в спину всего несколько часов назад. Он протягивает мне бокал. — Мы говорим о ваших шансах на этот сезон, — вмешивается Эми, одаривая Митчума восхитительной улыбкой, и он тут же на нее покупается. — Квиддич-шмиддич, — он неодобрительно машет рукой. — Давай лучше поговорим о твоем парне. Щеки Эми покрываются легким розоватым румянцем, и она качает головой. Представить не могу, как тот, кто зарабатывает на жизнь, расхаживая нагишом, может хоть чего-то стыдиться. — У меня нет парня. Митчум изображает шок: — Как такое возможно? Такая красотка и без придатка? Это трагедия! Я пытаюсь не закатить глаза. Эми лишь немного пожимает плечами: — Давайте поговорим о ваших подружках, — спокойно предлагает она. Митчум поднимает руки: — Нет подруги. Она поджимает губы и отпивает того, что она там пьет. Не знаю, что это, кроме того, что это что-то фруктовое, но это не удивительно — все пенстонские девочки пьют фруктовые напитки. — А ты, Ловец? Я отпиваю из бокала, что дал мне Митчум, и даже не замечаю этого. Так, да, это определенно плохой признак… — Она в школе, — наконец отвечаю я. — Она все еще в школе? — Эми удивленно приподнимает брови. — Соблазняем младенцев? Хотя, ты ведь сам еще молоденький, верно? — Мне девятнадцать, как и ей. Она в Ирландии, в медицинской школе, — я снова выпиваю. — А, — медленно кивает Эми. — Дошло. — Да, не трать на него время, — говорит Митчум, подталкивая меня плечом. — Он готовится вступить в королевскую семью Я буравлю его взглядом. Роуз ненавидит, когда люди несут херню вроде этой, и я тоже. Митчум, естественно, игнорирует меня и продолжает, объясняя Эми: — Он встречается с дочкой министра магии. Эми явно впечатлена: — Серьезно? — она отпивает из своего бокала, и я повторяю ее действие. — Хм. И как тебе это удалось? Я не хочу об этом говорить. Я ненавижу, когда люди спрашивают меня о таких вещах. Но все же я не могу быть с ней грубым, а благодаря Митчуму она теперь по-настоящему заинтересовалась. Так что я стараюсь ответить так неконкретно, как только могу: — Мы вместе уже давно. Еще до того, как ее мать стала министром. Технически это не ложь. Мы сошлись за четыре месяца до выборов. — Ну, это должно быть интересно, — продолжает Эми, и теперь у нее на лице веселое выражение. — Она, наверное, все время таскает с собой телохранителя, когда идет с тобой обедать? — Мы не часто выходим пообедать, — невнятно отвечаю я, делая еще один глоток. — Но нет, у нее нет телохранителей. Эми смеется: — Ну, твоя подруга не будет против, если ты со мной потанцуешь? — в ее глазах нехорошее озорство, и я представить не могу, о чем она думает. — Или меня за это убьют? — Она не из мафии, — протестую я, и когда Эми с недоумением смотрит на меня, лишь качаю головой. Я сам понятия не имел бы, что это, если бы Роуз не заставляла меня читать время от времени магловские книги. — Нет, никто не будет тебя убивать. — Тогда давай потанцуем. Я сомневаюсь, жалея, что не пил меньше, может тогда в моей голове было бы хоть немного яснее. Но я все еще зашел не так далеко, чтобы не слышать голос где-то в голове, повторяющий: «Опасность, опасность». Но другая часть меня говорит: «Это всего лишь танец». И так и есть, верно? Я имею в виду, она же не просит потрахаться с ней в туалете и все такое. Танец — это безвредно, ведь так? Многие танцуют, и это не значит, что у них какая-то связь на стороне или что-то вроде. Но уважительно ли это, когда у тебя уже есть прекрасная девушка? — Не знаю, могу ли я, — признаюсь я. Митчум стонет и закатывает глаза: — Не будь такой маленькой сучкой, Малфой. Этого не должно было быть, но что-то в его тоне напомнило мне о Хогвартсе и о том, как все говорили там со мной. Если кто-то вообще решал со мной заговорить, то это всегда было для того, чтобы обозвать меня «маленькой сучкой», или «педиком», или еще каким идиотским ругательством на выбор. — Идем, Ловец, — настаивает Эми, улыбаясь яркой и провоцирующей улыбкой. — Я ведь не прошу тебя жениться на мне. Твою девочку это даже не побеспокоит, а если и так, ведь вряд ли она об этом узнает. Если только ты ей не расскажешь, конечно. Я ничего не говорю. Улыбка Эми становится еще шире и веселее, и она даже немного смеется: — О, ты такой милый. Ты все ей рассказываешь, верно? — Нет, — немедленно отвечаю я. И это правда. Я многого ей не рассказываю большей частью потому, что вообще редко с ней на самом деле разговариваю. — Так в чем проблема? Один танец. Я просто думаю, что ты милый. Я колеблюсь еще секунду, но потом ловлю насмешливый взгляд Митчума, который все еще смотрит на меня. Не хочу, чтобы меня пометили как Главного Неудачника команды, нет, не после того, как я только избавился от этого титула в другом месте. Хогвартс, не считая Роуз, был просто адом, и я наконец его закончил. Я точно больше не хочу к этому возвращаться. Так что я отставляю свой бокал и иду за Эми на середину комнаты, где какие-то люди висят друг на друге, пока музыка гремит из радио. Я только сейчас понимаю, как тут громко, и мне интересно, дошло ли до кого-нибудь, что нужно наложить заглушающие чары на дом. В обратном случае соседи-маглы точно скоро заявятся с жалобами. Ну и ладно, это не мой дом. Эми притягивает меня к себе поближе, и я с ней не борюсь. Я знаю, что, наверное, должен бы, но я не могу не отметить, что она невероятно привлекательная женщина с невероятно совершенным телом. А я всего лишь человек, в конце концов. Избыток алкоголя в моем организме, наверное, тоже помогает думать, что это годится в оправдание, но я отгоняю эту мысль. На самом деле я стараюсь ни о чем не думать, потому что, если я не буду думать, то смогу игнорировать маленький узелок чувства вины, скрутившийся у меня в животе. После одного танца, как и было обещано, Эми отодвинулась и нежно улыбнулась: — Твоей девушке очень повезло. Класс. Девушка. И снова чувство вины. Мы расходимся, и я возвращаюсь к товарищам по команде, которые оккупировали бар. Я хватаю еще одну стопку и быстро опустошаю ее. Они говорят о Соколах, и я тут же к ним присоединяюсь, только выпив еще порцию. Остаток ночи проходит так же: алкоголь и квиддич, квиддич и алкоголь. Я действительно начал веселиться после нескольких бокалов, и недолгое время спустя намного более расслаблен и совершенно не чувствую вины, когда появляются другие пенстонские девочки и начинают болтать с нами. В конце концов, почему должно быть плохо то, что хорошенькие девочки хотят поговорить о квиддиче? В конце концов, это же очевидно. И когда я иду танцевать с ними, я уже не помню, почему вначале сомневался. Я уже не помню о том, что утром нас ждут пытки, и когда неуклюже аппарирую в свой коттедж, уже где-то три утра. Все, чего я хочу — упасть в кровать и проспать лет двести. У меня какое-то неясное чувство, что я о чем-то забыл, что что-то должен был сделать, но я слишком пьян, чтобы даже думать об этом, не то чтобы вспомнить. И следующим утром письмо Роуз все так же лежит на моем столе без ответа.