Lost Nine Friends We'll Never Know

Знакомо ли вам чувство эйфории от музыки, которую слушаешь? Знакома ли неведомая сила, заставляющая каждую клетку тела содрогаться? Этот ритм, вдыхающий жизнь, который, словно взяв за плечи и встряхнув как следует, отправляет в неизвестные миры, к неизвестным местам, в неизвестное время? Мелодию, от которой сердце разрывается на части, словно фарфоровая статуэтка, которую нечаянно задели, и вот она падает, больно раня, и всё, что остаётся, это собирать режущие пальцы белоснежные кусочки, местами контрастно оттенённые алым, твоим же собственным. О да, это больно. Эта музыка, она как беспощадный убийца, она, не жалея, не спрашивая, разделывает твою душу, медленно расковыривая её, и ты слышишь её крик как свой внутренний голос, невольно хватаясь за грудь, в надежде услышать сердцебиение. И слышишь лишь войну внутри себя, сладкую тяжесть, и вот ты проигрываешь музыке всё. Она забирает тебя. И даже если ты прервёшь её звучание, она заставит тебя повторить эту битву ещё раз, и ещё раз, и ещё раз... А теперь представьте, что вас тысячи, десятки, о нет, сотни тысяч! И ваши сердца бьются в одном ритме, тела жаждут движения, драйва, и вам хочется, чтобы этот миг длился вечно. Дания готов был душу продать, лишь бы этот фестиваль жил. Его детище, его слава. Его гордость, повод собрать вместе весь мир, чтобы утопить в океане звуков, шанс убить отчаяние и грусть, буквально взорвать планету ликованием. Его мгновения счастья, музыкального забвения, его сила останавливать время. Его безумная, безнадёжная любовь. Этот ядерный эксперимент соединения северной земли и жаркого духа, Фестиваль Роскилле, его жизнь стоила того. Дания не пропустил ни одного фестиваля с тех пор, как пара студентов решила собрать народ на рок-событие всего за каких-то тридцать крон с человека. С тех пор фестиваль изменился. Теперь это самый крупный, самый долгожданный фестиваль Северной Европы, место, которое повидало немало известнейших идолов музыкальной индустрии, событие, сосредоточивающее более сотни тысяч человек возле Оранжевой Сцены. Вот и в этот раз Дания ожидал прибытия ста двадцати пяти тысяч гостей на Роскилле-Фест. Абсолютный рекорд за всю историю. Есть повод гордиться. Однако открытие фестиваля в этом году ожидалось такое же необычное. *** - Эй, Холл! Ты где? Я не вижу тебя!! – отчаянный крик мгновенно смешался с зашкаливающими децибелами ликующих зрителей. – Холл! Отзови-и-ись!! Дания с одиночку пытался пробиться через многотысячную толпу фанатов, судорожно глотая воздух, задрав голову. Вдохнуть полной грудью просто не представлялось возможным, не то что двигаться: люди стояли, словно намертво приклеенные друг к другу, большинство подняли руки, скандируя, а мощный звук забивал даже крики. Матиас не прекращал звать Йоханнеса в надежде, что тот каким-то чудом сумеет его расслышать и вытащить из самой концентрации народа. Они обещали держаться вместе всё время от начала до конца, так как прекрасно знали, что такое безумная толпа фанатов. Для них это было не в новинку, многих исполнителей они видели по несколько раз... но их век намного длиннее, а вот их народу требовалось всё и сразу. Но музыка – воистину величайшая сила, она подчиняет всех без исключения. И вот Дания не помнит, как потерял голландца из виду, это была минутная полная отдача звукам, а когда Матиас обернулся в поиске Нидерландов, его уже не было рядом. Вот тогда датчанина охватила паника... Сто две тысячи человек, и лишь один нужный Йохан. В какой-то момент толпа словно потеряла рассудок. Дания почувствовал, как его сердце больно кольнуло, и не зря. Чутьё не подвело. Огромная масса людей на скорости, ничего не замечая, ни о чём не задумываясь, ринулась к Оранжевой Сцене. Дания в ужасе метнулся в образовавшийся на долю секунды просвет, чтобы постепенно отходить назад, но силе тысяч было трудно противостоять. Матиас оказался зажатым между людьми, совершенно не подозревающими о его присутствии. Каким-то чудом на мгновение датчанин, безумно вымотанный и вспотевший, заметил, что передние ряды чуть ли не лезут на сцену... И тут в его глазах потемнело. *** - Дания? – приятный голос, до боли знакомый и такой нужный, вывел Матиаса из воспоминаний. Он сидел, скрестив ноги, на площадке около Оранжевой Сцены, ещё совершенно пустой, наблюдая за группами организаторов, которые штудировали место проведения, подготавливая его к грандиозному празднику музыки. Матиас оглянулся, в надежде увидеть того, кого ожидал, заслышав оклик. - Здорово, Холл, – слабая улыбка, которой было достаточно, чтобы понять, что не всё в порядке. Нидерланды присел рядом, протягивая датчанину зелёную вытянутую бутылку, в которой плескалась темноватая жидкость. Дания с удовольствием отхлебнул из неё, снова уставившись на сцену. Он имел все основания находиться на территории проведения фестиваля до официального открытия и не быть выпровоженным по ряду причин, одной из которых было его происхождение, ну а ещё непосредственное участие в предстоящих событиях. - Да я отлучился всего на пару минут, - Йоханнес вскинул бровь. - Пара минут порой бывают вечностью, - вздохнул Матиас, заставив голландца задуматься еще больше. Ох, это место... Оно столько пережило. Дания прекрасно чувствовал это. Оно было пропитано звуками, оно дышало тысячами мелодий, шумело тысячами голосов, его энергия так глубоко вошла в него, что даже косой взгляд на место фестиваля заставляло сердце Матиаса учащенно биться. Оно просто жило музыкой. – Ты уверен, что ты в порядке? - Вполне, - Матиас пожал плечами, покачивая бутылкой в ладони. – Есть причины думать иначе? - Ну, например, ты сидишь тут совсем один, не делая глупостей, не устраивая традиционных предфестивальных соревнований с народом «кто напьётся до того, как Muse выйдут на сцену», не раздавая пинков неугодным, ничего такого нет. Роскилле-Фест для тебя всегда праздник жизни. Но сегодня... - Десять лет ведь прошло... – Дания словно не слышал любимого. - Что? - Десять лет. – Матиас посмотрел на Йохана, тут же с какой-то скорбью отводя взгляд. – Уже столько времени. Нидерланды замолчал, окунаясь в размышления. На самом деле, печальное выражение лица совсем не печального в жизни Дании насторожило его, хотя Йоханнес не совсем хорошо понимал, о каких «десяти годах» идёт речь. Но такое поведения явно было неспроста, поэтому Нидерланды молча перевёл взгляд на сцену. *** ...Горячий воздух не давал дышать. Жару тел был нипочём пронзающий ливень. Музыка громким гулом пронзала пространство. А Дания, сдавленный со всех сторон, был не в силах пошевелиться. Какая-то доля сознания понимала, что он должен стоять на ногах и держаться что есть силы, ведь если его собьют с ног, то толпа раздавит его... тут в груди сильно защемило, и датчанин, резко вдохнув и задержав дыхание, схватился за сердце. Он не мог понять, что с ним происходило. Внезапно он перестал различать фигуры, свет и очертания, в глазах затуманилось. Сердце кольнуло ещё раз, немного сильнее. Дания негромко вскрикнул, не столько от боли, сколько от неожиданности. Внезапно он заметил, что толпа немного ослабила давление, и смог чуть выпрямиться, чтобы вздохнуть, но с ужасом понял, что не может дышать. Дыхание перехватило, и датчанин почувствовал третий укол. Ноги подкосились, угрожая смертельно опасным падением, и Матиас решил стоять до конца. Боль становилась всё сильнее, сердце пронзило уже в седьмой раз. На восьмой Дания перестал слышать душераздирающие звуки песни. Глаза широко раскрылись, всё тело отказалось подчиняться как воле, так и мышцам. Это было похоже на эйфорию, забвенное ощущение отрешённости, сопровождавшееся дикой болью. Вскинув голову, Матиас больше не мог сопротивляться. Девятый приступ был последним – датчанин почти в агональном состоянии упал на колени, истошно моля о помощи... Как вдруг его подхватили чьи-то сильные руки, яростно отбивая от сошедшей с ума толпы и увлекая его прочь из этого кошмара. *** Нидерланды вздрогнул, со страхом вспоминая эти моменты. Вечернее небо, расписанное облаками всех цветов, нагоняло какую-то странную тоску. Йохан взглянул ввысь, разглядывая пару крупных тучек, освещённых сзади солнечным светом. «Интересно, - подумал он, предаваясь удовольствию, приносимому лёгким ветром, - где вы сейчас, друзья?» Йоханнес перевёл взгляд на Данию. Никогда прежде он не видел его настолько глубоко погружённым в мысли... с навернувшимися на глаза слёзами. Тот взгляд, что сейчас устремлялся на Оранжевую Сцену, - за него можно было бы многое отдать, если вы хотели бы понять, как страдает нация. Взгляд, полный осознания безвозвратной потери, страха, заслоняющего мужество духа, желания изменить ход событий. Голландец не мог противостоять этому взгляду и осторожно положил ладонь на плечо Матиасу: - Эй, Дания... ты чего? Дания больше не смог сдержать эмоций. Поджав губы и зажмурившись, он дал слезам волю, изредка отпуская отчаянные, но тихие стоны. Йохан продолжал держать любимого. - Холл, это печально! Это серьёзно! – несдержанно жестикулируя (что говорило о крайней степени расстройства), Дания говорил дрожащим голосом, прерывая фразы. – Мы потеряли их, и потеряли безвозвратно. Я видел тысячи, миллионы смертей, смертей намного страшней этих, но это было настолько... низко, что я не могу описать это словами! Фестиваль должен был стать их праздником душ, а он забрал эти души прочь. Они отдались не музыке... Йоханнес прижал Данию к груди, крепко держа его. Он прекрасно понимал, что имел в виду Матиас. Ужас событий десятилетней давности наконец пробудил в нём забытые чувства... и первым из них было желание не оставить Данию в одиночестве, как тогда. *** ...Голландец тащил его неподвижное, нелёгкое тело дальше и дальше, не обращая внимания на хлещущий по лицу дождь, сам находясь уже на грани срыва, туда, где сосредоточение людей минимально. - Дыши, родной ты мой идиот, умоляю, дыши... – эти слова постоянно срывались с его обсохших губ, судорожно дрожа. Сердце бешено колотилось, отказываясь слышать музыку, желая видеть объект своей любви живым. Нидерланды остановился на первом же свободном от народа месте, уселся на мокрую, промёрзлую землю и положил датчанина на колени, похлопывая его по щекам и бесполезно пытаясь вернуть в сознание. - Матиас. Матиас! – взволнованно окликал он, глядя в распахнутые, но совершенно безжизненные глаза Дании. – Дания, что случилось? Дания, давай, кончай с этим... Матиас смог сделать первый глубокий вдох, после чего по его телу пробежала дрожь. Его тело было недвижно и слабо, по лицу крупными каплями стекала дождевая вода, пряди волос неестественно прилипли ко лбу, глаза были пустыми, как стекляшки... Йоханнес не мог смотреть на своего любимого Данию без чуждого ему чувства жалости. Он не был таким, его Матиас не знает слабостей, но тут его словно подкосило... словно из его души, объединенной из миллионов других, насильно вырвали пару сотен. - Хмм.. Ихх.. – с губ датчанина сорвался стон, первый признак того, что он жив. - Дания! – Йохан прижал его к себе. – Ты жив... я думал, что тебя сдавило насмерть! - Их.. было... – Матиас сдавленным, хриплым голосом пытался донести до Йоханнеса что-то, что было мало понятно. - Что? – Нидерланды отстранился, пытаясь дать Дании выговориться. – Что ты сказал? - Их... было... девять, - Дания закрыл глаза, склонив голову вбок. - Кого? О ком ты говоришь? – голландец заваливал Данию вопросами, на которые тот не в состоянии был дать единого ответа. – Тебя избили? Девять человек?! Дания с трудом смог собрать силы, чтобы ответить. - Их было девять, там, в толпе! – выдавил он. – Их... их больше нет! Просто чудовищный дождь поливал город с самого утра, но в те проклятые моменты ливень стоял стеной. Он как нельзя некстати пришелся на выступление рок-группы Pearl Jam, которые начали выступление несколько минут назад и теперь исполняли свой лучший хит, как вдруг музыка оборвалась. Это насторожило Нидерланды так же, как новый провал Дании в недвижимое и рассеянное состояние, усугубляемое болью в груди, и Йоханнес обернулся к Оранжевой Сцене... Происходящее там заставило его оставить Матиаса на несколько минут и, поднявшись, зажать рот руками, чтобы не закричать от отчаяния. Солист группы теперь делил сцену не только с музыкантами, но и с промоутером фестиваля, заставлявшего ужаснувшуюся и ничего не понимающую толпу подвинуться назад как можно скорее. Фронтмен, включившись в действие, неуверенным дрожащим голосом попросил людей сделать три шага назад, и один из громадных экранов показал его, плачущего от безысходности происходящего. Камера задержалась на его разбитом горем лице всего на пару минут, но они казались всем присутствующим бесконечно долгими... Йохан готов был поклясться, что выражение лица певца будет жить в его памяти настолько долго, сколько его будет носить земля. "Господи, нет, - твердил он в безумии, - пусть это будет что угодно, только не это..." Восемь человек лежали на холодной земле, окрашенной темными алыми пятнами крови, задавленные насмерть. Еще одного еле живого парня уносили мгновенно прибывшие врачи. Было слишком поздно. Этот праздник жизни унес их собственные. *** Дания расслабился в объятиях голландца и смог немного успокоиться. Йоханнес молчал, поглаживая Матиаса по голове, изредка давая волю своей слабости запутать пальцы в светлых прядях. Он чувствовал усиленную хватку Дании, чьи пальцы усиленно нажимали на спину Йохана, заставляя его чувствовать десять напряжённых точек. «Десять уколов в спину, - невольно подумал он, - десять. По одному на каждого, плюс один – во имя страдающего душой». Ни один из них не вымолвил ни слова. Это начинало напрягать, и Нидерланды первым невзначай задал вопрос: - Ты всё ещё помнишь их? Йохан не получил ответа. Он чувствовал, что ладони датчанина теперь мягко легли на его плечи, и хрипловатый голос произнес: «Помню, словно это было вчера». Дания отдалился от голландца, сгибая спину и запрокидывая голову, с болью выдохнул и, на несколько секунд задержав дыхание, сильно замотал головой. Йоханнес хорошо узнал эту привычку: обычно это означало, что Дания приводит нервы и рассудок в порядок. Практически всегда это работало безотказно. - Я помню их, это так. Каждого, поимённо. Да вот досада, - Матиас обречённо развёл руки, - временами я забываю одно из имён. Что поделать... он был последним, тот, кого ты видел ещё живым. Ты знаешь, он умер через несколько дней в госпитале. - Знаю, - тихо ответил Нидерланды. Понимая, что разговор плохо ладится, он снова замолчал. Оранжевая Сцена кипела жизнью, заметил Йоханнес, даже когда она была пуста. Пара промоутеров всё ещё возилась на ней, группа ответственных помогала что-то наладить, но всё же это были совершенно не те люди, которые должны править этим сооружением. Сцена, право, была шикарна. Проста по-скандинавски, оснащена по-европейски, жива по-настоящему. По обоим её концам оранжевый купол был поднят так, что возвышения торчали заострёнными «рогами», напоминая о том, что тут предстоит отыграть не детский утренник, а вполне разбивающее сознание мероприятие. Яркий цвет полотнища пятном позитива выделялся на фоне тускловатого пейзажа, внушая: «Это место, где кипит страсть, жизнь, где кровь закипает в жилах». Кровь, что десять лет назад вскипела до критического состояния и выплеснулась на холодную землю в изнеможении. Нидерланды пытался отвлечься от этих мыслей, тщетно заставляя себя упиваться цветом счастья. - Скажи, Дания, - внезапно начал он, - что ты чувствовал тогда? Ответом послужил немного удивлённый взгляд датчанина, однако полный желания разделить чувства и слова, рвущиеся наружу. - Я потерял тебя тогда, помнишь? В порыве паники я стал лезть сквозь толпу, когда она, словно ошалелая, бросилась к сцене, сдавив меня. Нет, в этом ничего нет – это было бы пустяком. Дело в последующем. Я почувствовал нечто внутри... – Дания уставился в ладонь, словно читая воспоминания, которые хранило её давнее прикосновение, - что-то вроде сердечной боли. Только намного сложнее. Не та боль, что бывает, когда сердце больше не может качать кровь, или судорожно сокращается, совершенно другая. Словно... словно залезли в душу, в самое её нутро, и начали медленно, нагло разрывать её на части. Как будто искали что-то в ней... а потом вырвали насильно. Дальше всё как в тумане... Я не помню того, что видел, но помню девять таких приступов. Когда я очнулся, я ничего не видел. Я только чувствовал, что ты держишь меня, поэтому особо не паниковал. - Не паниковал? – голландец улыбнулся. – Ты сходил с ума. - О да, я тронулся! – Дания уверенно закивал в знак согласия, будучи абсолютно серьёзным. – Я чувствовал себя пустым, высосанным изнутри до состояния призрака, мне было больно, я зна... Матиас прервался на мгновение, буквально на полуслове, испуганно вглядываясь в черты лица Йоханнеса. Тот не смог понять, что остановило Данию, но в следующий же момент он притянулся к его лицу, мягко, но чувственно целуя. Поцелуй был ненавязчивым и недолгим, словно выражение чего-то несказанного. "В моей душе дыра, и она пустеет", - негласно говорил Дания. Йохан был не против. Оторвавшись от губ Матиаса, он, с секунду помедлив, прикоснулся к ним ещё раз, нарочно задевая нижнюю губу. "Ты воюешь не один", - ответ понят без слов. *** Дождь всё ещё шел, еле накрапывая прохладными каплями по сырой земле. Дания постепенно приходил в себя, находясь в объятиях Нидерландов, изредка отпуская неожиданные стоны. Он не мог внятно объяснить, что случилось с ним там, в толпе, и, наконец очнувшись, лишь разрыдался. Йохан, не произнося ни слова, только сильнее прижимал датчанина. Хотя было кое-что, что он хотел бы сказать. Другое дело, как на эти слова отреагирует разбитый во всех смыслах слова Матиас. В таком состоянии любая мелочь могла бы добить его окончательно... но Нидерланды мучился не меньше. В момент трагедии он тоже почувствовал дикие удары в сердце, правда, лишь дважды. Теперь он прекрасно понимал, почему. - Трое датчан! Трое! - внезапно взорвался Дания. - Я потерял троих! - Ты связан с каждым, кто принадлежит твоей стране. В том числе был связан и с ними... до конца их жизни. - В таком случае, почему я был поражён девять раз? Знаешь, кто погиб? Три датчанина, три шведа, австралиец, немец... - И голландец, - с горечью сказа Йоханнес. Дания удивлённо уставился на него. - Как ты узнал? - дыхание датчанина сбилось. - Ты что... - Я тоже чувствовал это, - Нидерланды уткнулся в плечо Матиаса. - Дважды. Один раз за того голландца. Дания почувствовал, как его дыхание замерло. Слова словно застревали в горле, умирали, понимая свою ненужность. - Один раз за него, но второй - за тебя, - произнёс Йоханнес, его голос дрогнул. - Я бежал, не разбирая дороги и лиц. Каким-то чёртовым образом я прорвался сквозь эту массу ошалелых, я точно знал, где ты находишься, совершенно не понимая, как. Я слышал твой крик, но и представить не мог, что с тобой произошло. Ты связан со мной, Ден. Что бы ни случилось, надо жить, чёрт возьми, Дания, ты знаешь это лучше меня... Матиас прервал голландца, внезапно приложив к его губам палец. - Мы их не забудем. Роскилле будет жить, в память об ушедших и во имя живущих... Обещаю. *** Сто двадцать пять тысяч человек, чья сущность навсегда отдана музыке как дань за её деяния, хранили молчание. Смиренное молчание, поддерживаемое всеобщим единением и полными неоднозначных чувств звуками. Там, на сцене, на сосредоточении самых ярых и жарких чувств, играла музыка, исполняемая музыкантами великой панк-певицы, как воплощение горького, но светлого чувства. Что-то особенное творилось в эти мгновения вокруг Оранжевой сцены: когда все вокруг молчат, внимая душераздирающей мелодии, но сердца их молчаливо поют в унисон. А там, в самом её центре, где музыка рождалась, чтобы достичь небес, стоял он. Ничем не отличающийся от десятков тысяч взирающих на него людей, сегодня Матиас был у всех на виду. Девять роз сжимал он в дрожащих руках и не сводил взгляда с толпы. В это день Роскилле объединил намного больше душ, чем когда-либо... Музыка уже не звучала – она лилась чистыми слезами скорби, когда певица назвала первое имя. За ним второе. Третье. Матиас впервые за всё время оглянулся по сторонам. И каждый раз, как музыкант освещала имя ушедшего, Дания бросал розу в самую гущу толпы. Но прежде чем ветер унёс в неизвестные дали последнее имя, датчанин вновь остановил взгляд вдалеке. Лёгкая и незаметная улыбка озарила его, и, вздохнув, он кинул оставшуюся розу людям. Сегодня он всё отпустил. Уже спустившись со сцены, Матиас обеспокоенно ощупал себя, заставив пару промоутеров удивлённо покоситься. Вскоре вздох облегчения вырвался из груди – всё было в порядке, и из-под футболки Матиас достаёт действительно последнюю розу. С высоты сцены он смог разглядеть всё: там, неподалёку от самой гущи событий, у кольца из девяти деревьев стоял тот, кого он никак не может отпустить. Девять своих друзей Дания теперь никогда не узнает. Но роза, покоившаяся уже не в его руке, и гул многотысячной толпы за спиной утверждали об обратном. Иногда жизнь не оставляет тебя одного.