***
– Вы расскажете, что было дальше! – мы все пытались изображать подобие совместного завтрака, когда Лена, решительно отложив в сторону ложку, наконец высказала мысль, которая, уверен, не давала покоя всем. – Мы с Максом все еще хотим знать! – Доча? – как-то неуверенно тянет отец, а я удивленно кошусь в сторону сестры. Как я так неожиданно пропустил то, что Ленка в свои двенадцать стала как-то и сильнее, и старше меня самого? – Лена? – папа встал из-за стола и, подойдя к сестре, коснулся ее лба губами, словно проверяя температуру, и я подумал, что все таки папа после вчерашнего не слишком изменился, по крайней мере, по отношению к нам – он остался таким же внимательным и заботливым – и недавние переживания в нем выдавала только внешняя бледность и чуть подрагивающие руки. – Ты точно уверена?.. – Пап, не пойми меня неправильно, – Лена крепко сжала папину ладонь, а я мысленно позавидовал тому, как серьезно и по-взрослому стала рассуждать моя маленькая сестренка. – Я не очень-то хочу все это слышать, но я давно уже не маленькая и понимаю, что знать это нам нужно, чтобы понять, сможем ли мы и дальше быть счастливыми... – Девочка моя, – не знаю почему, но мне было немного больно смотреть, как папа прижимает к себе Лену. Его ресницы чуть подрагивали и... – Тогда я, наверное, продолжу? – немного отстраненно спросил отец и, кинув сам себе, посмотрел в глаза почему-то именно мне. – Девочки продолжали планомерно травить Ника, а я просто молча закрывал на это глаза...***
– Чего ж он такой упрямый! – ругнулась Кристина, бросив недовольный взгляд на пустой стол Набокова. Был самый разгар рабочего дня, и на кафедре оставались только лаборантка Лиза и те, у кого в данный момент не было пары. Я, на правах завкафедрой, сплавивший на замену своей лекции Олю, проверял кое-какие бумаги касательно курсовых и дипломов. Лида, будто бы специально поселившаяся у нас на кафедре, в который раз перебирала свои драгоценные анатомические схемы. Ну, и Кристина собственной персоной, просто пинала балду, хотя она в общем-то никогда ничего путного и не делала. С чего это речь зашла о нашем хлыще Набокове я не помню, но разговор вышел весьма оживленным. – Ну что мы делаем не так, девки? – в сердцах развела руками Стрелецкая. – Мы же его и так, и этак, а он, козел упрямый, никак не увольняется! – Может, мы недостаточно настойчивы? – нахмурилась какой-то своей мысли Лидия, но Кристина только отмахнулась. – Да куда уж настойчивей! Тут я с ней был согласен. Мелкие гадости постепенно набирали размер. Если все начиналось с пропавших ручек и степлеров, порченых бумаг и иногда одежды, то теперь вредительство стало масштабнее и обиднее. Они отвинчивали шурупы его кресла (один раз я даже был свидетелем эпичного падения этого хлыща), набивали шкафчики его стола разным мусором, однажды вылили в карманы его пальто какую-то мерзкую на вид и запах жижу из магазина приколов. Как-то они приклеили абсолютно все его канцтовары и бумаги к письменному столу, а на следующий день Маринка склеила супер-клеем змейку набоковской теплой куртки, и я даже не представляю, как тому пришлось изловчиться, чтобы не идти по осенней холодрыге без верхней одежды. Еще раз я был свидетелем того, как мои девочки колдовали что-то над набоковским зонтиком, а потом смеялся вместе с ними, когда хлыщ при всем честном народе раскрыл зонт и оказался с ног до головы обсыпан чем-то белым и жутко прилипчивым – я подозреваю, что куртка после такой диверсии оказалась полностью испорчена, потому что еще несколько дней после инцидента Набоков красовался почти белоснежной шевелюрой, такой несмываемой оказалась эта дрянь. Словом, фантазии моим красавицам оказалось не занимать. Только знаете, что интересно? Набоков без сомнения прекрасно понимал эти толстые намеки, он знал, к чему вся эта травля, но все равно не увольнялся. Да и фиг с этим – быть может, он просто крепкий орешек, и подобные проделки не могли его выжить – но ведь он даже не думал жаловаться Астахову! Первые дни я предупреждал обиженных девочек, что подобная «дружба против» может закончится для них плачевно, вздумай хлыщ написать на них жалобу декану, но... Жалоб не последовало, и о безобразии, что день за днем творилось у нас на кафедре, похоже, не знал никто, кроме самих его виновников. Я видел пару раз, как после зонтичной диверсии особо любопытные личности из студентов и обитателей дружественных нам кафедр интересовались у Набокова, что случилось с его волосами, и... он молчал, как партизан! В плане средств это только развязало девочкам руки. – Ну, может, нам начать действовать грубее? – предположила Лида, и взгляды присутствующий сошлись на ней. – Помните, мы похимичили с его спреем от кашля? Так может еще что-нибудь в таком же духе? – Давайте не будем гробить человеку здоровье! – я поспешил отговорить их от этой затеи, так как это уже попахивало жареным. В тот раз девочки выпросили у Ника Лукина какой-то особо едкий антисептик и подлили в бутылочку с бальзамом для горла, которую Набоков неосмотрительно оставил на столе. Не знаю, что это было, но глядя, как надрывается в жутком кашле хлыщ, мне даже стало его немного жалко. Это был явный перебор. Я вообще не сторонник подобного вредительства и считаю его точно уж слишком жестоким. Не говоря уже о том, какие последствия это может иметь для самих девочек. – Да чего ты, Олежа? Мы же только чуть-чуть! – поддержала Лиду Кристина, которая за последние месяцы стала самой ярой набоковоненавистницей. И это она-то, которая спала и видела, как бы заполучить этого красавчика себе в ухажеры. – Да не убьем же мы этого козла в самом деле! – Я сказал нет! – пришлось приложит всю свою убедительность, чтобы девочки отказались от рискованной затеи. – Что хотите, делайте, но только без физического урона. – Давайте будем считать это планом «ЩА», на случай, если наши планы от «А» до «ША» закончатся провалом, – предложила Лида и неожиданно вскочила из-за стола, вытянувшись по струнке и лукаво сверкая на меня глазами. – Разрешите, товарищ командир! – Черт с вами, террористки, – махнул я на них рукой. – Разрешаю, только остальным-то все передайте, чтобы не было чего. А теперь – шагом марш по рабочим местам! – Сер, есть сер! – шутливо козырнула мне Маликова-лаборантка, состроив до невозможного пафосную рожу, и мы вчетвером не сдержали смеха. После этого разговора девочки понемногу успокоились, и хоть вредительства не прекратились, но снова стали более безобидными. Можно сказать, между девчатами и Набоковым установилось нечто с родни односторонней холодной войны – он продолжал терпеливо и молча сносить все тяготы работы в женском коллективе, они продолжали пакостничать мелко, предпочитая приносить материальный ущерб вместо физического. Скоро со времени прихода Набокова прошло почти полтора месяца. Дела мало помалу устаканивались, и это меня устраивало. Я предпочел и дальше, не вмешиваясь, наблюдать за происходящим и измерять границы человеческого терпения. Набоков все так же не увольнялся и на гадости не жаловался, даже когда лишился ноутбука по вине Кристины, пролившей на него кофе. Стрелецкая, правда, утверждала, что это было не намеренно, но ей я и тогда-то мало верил. Да не в этом суть, просто обстановка понемногу начала налаживаться. Отношения со студентами у него сложились неплохие, хотя лично я предполагал, что такую эгоистичную сволочь наши будущие хирурги живо возненавидят. Преподавал хлыщ хорошо – в первый октябрьский модуль его студенты показали весьма недурственные результаты (по крайней мере, большинство), да и как практик был весьма хорош, что говорить – школа опального Стравицкого сказалась, или у него талант к хирургии, кто его знает. Он даже, кажется, задумался о кандидатской и взялся курировать исследования нескольких старшекурсников. А еще он, судя по всему, завел друга. И кого бы вы думали? Нашего Ника Лукина! Крися (конечно, кто же еще) как-то застукала их в нашем кафетерии за милой дружественной беседой, и вечером на кафедре девочки созвали внеплановый «военный совет» и устроили предателю-Лукину разбор полетов. Как оказалось, еще с того самого инцидента с антисептиком в бальзаме, Ника дико грызла совесть, и когда она его вконец замучила, он выловил Набокова в коридоре чтобы вымолить прощение. А дальше пошло-поехало. – Да ладно вам, мегеры! – Лукин даже, помню, пробовал утихомирить моих девчат. Или он просто оправдывался так. – Александрович нормальный парень. Ну, резкий немного, да с кем не бывает. Потрепала его жизнь чуток, вот он и ведет себя ледышкой... Я тогда не придал этим словам значения. Чушь это все! Чтобы этот отморозок, и оказался «нормальным парнем»! Какое там «жизнь потрепала»! Да у него на лощеной роже так прямо и написано, что он в жизни не вкалывал так, как кто-то из нас. Да явно уж сынок богатых родителей, которому все на блюдечке с голубой каемочкой прилетало. Аса, старый хрыч, упоминал как-то, что Набоков десять лет работал со сбрендившим Стравицким, когда тот еще был на пике славы, и я даже порылся в старых номерах вестника «Surgeon’s Mirror» и откопал пару статеек с фотографиями, на которых хлыщ лучился самодовольством, стоя за плечом гения-хирурга. А тут – «жизнь потрепала»! Пф! Я Лукину не поверил, девочки тоже. – Ты ему больше верь, простота святая, – блеснула очками Изольда Юлиановна, и девчата одобряюще загалдели. – Мало ли, что он тебе говорит, Николай. Нельзя же буквально все принимать на веру! – Он и не говорит ничего, – встал на защиту приятеля Ник. – Я, может, по глазам его вижу, что жизнь у него не сахар... – А ты у нас из акушеров в психологи заделался?! – взъелась на него Стрелецкая. – Или у тебя с ним уже до постели дело дошло?! – Ты за языком-то следи! И вообще! Говорите, да не заговаривайтесь! – ощетинился Лукин. – Одно у вас на уме, чертовы стервы! Из кафедры Николай вылетел, сердито хлопнув дверью, и больше к нам не заглядывал. Зато с Набоковым частенько пил кофеек между парами, как выяснила вездесущая Крися. Так вот все мы потеряли общего друга...***
– Да я до сих пор Лукину за все хорошее благодарен, – печально улыбнулся папа, когда отец отвлекся на минуту от рассказа, чтобы сходить на кухню за водой. Как-то незаметно для самих себя все мы переместились в гостиную, на тот самый диван, где сидели вчера вечером. Только сегодня папа сидел между мной и сестрой, растерянно держа меня за рукав свитера, а Лену за полу кофточки, словно боялся, что мы куда-то уйдем, стоит ему нас отпустить. – Если бы не Николай тогда, у нас не было бы такой семьи. Это он нас, можно сказать, свел, а вообще... Ха, да Ник... Он мне даже жениться в свое время предлагал... Я нечаянно вздрогнул, стоило мне подумать, что было бы, если бы папочка тогда согласился за... Папиного тезку, дядю Ника Лукина, мы с Ленкой знали хорошо, он часто заходил к нам домой, когда мы еще жили в городе, да и теперь бывало заезжает на выходных. Он симпатичный, мягкий и добрый, и почти всегда улыбается. У него есть муж, кажется, его зовут Мартин, и двое девочек младше нас с сестрой. Приезжая, он всегда привозит нам сладости и подарки, и я думаю, что он хороший отец для своих детей... Но стоит мне представить, что он мог бы быть моим отцом... Нет, не сомневаюсь, что он был бы таким же добрым и хорошим. Но ведь тогда не было бы Лены, а отец... Даже думать об этом я не хочу! – Но ты же замуж вышел не за дядю Ника, а за нашего отца! – перебила ход моих мыслей Лена. Папиных, видимо, тоже, потому что он вдруг странно вздрогнул и перевел на сестру тяжелый взгляд. – Да, замуж я вышел за вашего отца, – ответил он неожиданно грубо, и я со страхом заметил в его голосе нечто очень похожее на разочарование. – И я... – Я продолжу, с вашего позволения, – отец вернулся в гостиную очень вовремя, потому что я очень не хотел, чтобы папа закончил свою мысль. – Да, давай, что там дальше с дядей Ником, – я поторопил его вернуться к рассказу, ловя на себе удивленные взгляды сестры... и папы. – К черту Лукина, не о нем речь! – отмахнулся отец, опускаясь в кресло. – К середине зимней сессии случилось кое-что посерьезней...***
– Ребятки, у нас почти что ЧП! – весело оповестил всех нас Астахов, врываясь на кафедру без стука и предупреждения. Он на секунду остановился в дверях и смерил каждого странным взглядом, наконец, останавливая глаза на пустом столе Набокова. – Николай Александрович где? – А у него пары только во второй половине сегодня, – сверилась с расписанием Лиза, и Аса неожиданно совсем переменился в лице. – Вот и славненько, успеем без него все обсудить, – чуть задумчиво выдал он, усаживаясь за набоковский пустующий стол и отвлеченно ковыряя ногтем следы подсохшего клея на столешнице. – Это чего у него тут? – Да так, – махнула рукой Оля, которая явно была мало того, что в курсе, но еще и, кажется, виновницей этой порчи имущества колледжа. – Вы не отвлекайтесь, что обсудить-то хотели? – Один из наших студентов подал на Николая Александровича жалобу, – с места в карьер сообщил Аса. – Якобы за вымогательство взятки. Немая сцена вышла похлеще, чем в финале «Ревизора» – Гоголь бы рыдал от зависти. Конечно, не велика невидаль, и кто из нас когда был без греха, но от хлыща-то мало кто подобного ожидал. Да и Астахов такого не любит – если правда, то головы полетят, несмотря на слухи и дурную молву. Набоковская так точно. Аса в определенных вопросах принципиален и упрям. – Почему якобы? – взять обсуждение на себя решил я. Девочки, ошарашенные такой новостью, смотрели на декана глазами вытащенной на берег рыбы, хорошо что ртами еще не хлопали. Кристина продолжала поливать почти двухметровый фикус – гордость нашей кафедры, по имени Дядя Степа – совсем не замечая, что вода в горшке уже льется через край. Изольда Юлиановна сжала дужку очков так, что побелели пальцы, а Лидия, заскочившая к нам за каким-то делом, от неожиданности смяла в ладонях одну из неизменных анатомических схем. Похоже, из всех присутствующих я остался самым адекватным, чтобы задать интересующий всех вопрос. – Почему якобы, Андрей Сергеевич? – Да потому что информация-то пока непроверенная, – вздохнул Аса, бросая на набоковский стол смятую бумажку. – Из доказательств у нас только слова этого, как его, – он сверился с листом, нахмурив брови, – Дмитрия Каневцева... – И в чем проблема? – Хочу узнать, можно ли верить этому... мальчику, – чуть помедлив произнес Сергеевич, и атмосфера стала чуть напряженней. – А Вы не верите ему, Андрей? – Зорге перевела на Астахова острый пронизывающий взгляд, и всем сразу стало понятно, чью сторону в споре заочно приняла наш доктор наук. Не подумайте чего лишнего, просто Изольда Юлиановна, как специалист старой закалки, всегда слишком отрицательно относилась к взяткам, а в особенности к грешным на руку преподавателям. – Я не знаю этого Дмитрия, но... у Вас есть основания ставить под сомнения его слова? Астахов молча отвел взгляд. – Что тебе уже наплел Набоков?! – влезла в разговор Стрелецкая, прекратив, наконец, заливать многострадальный фикус. – Как он уже успел отмазаться?! – Успокойся, Кристина, и не забывай про субординацию на работе, – уверенно одернул ее Аса, – Николай Александрович ничего мне не рассказывал. Я собирался побеседовать с ним после выяснения кое-каких фактов. – Каневцев – прилежный студент, он перевелся к нам в этом году из частного колледжа с довольно высокими оценками, и как куратор его группы, я пока не замечала за ним никаких проблем, – отчиталась Оля, и теперь взгляды сошлись на ней. – И я не имею никаких оснований ставить под сомнение его слова! – Значит, Вы считаете, что Набоков способен... – Оля зыркнула в ответ настолько выразительно, что сомнений у Астахова не осталось. Тяжелым взглядом он обвел всех, собравшихся на кафедре. – Кто еще считает так же? Почему-то в тот момент, не сговариваясь и даже не переглядываясь, все мы пришли к общему выводу. Тяжелое молчание не требовало подтверждения вслух – это было звучное несомненное и бесспорное «ДА». – Ясно, – только и сказал Аса, возвращаясь к себе в кабинет. А вечером я стал свидетелем занимательного разговора между деканом и Николаем-заноза-в-заднице-Александровичем. – … вот сложилась ситуация, – Аса ободряюще сжал плечо Набокова, задавая тревожный вопрос. – Николай, у Вас есть что сказать в свое оправдание? Я не слышал, что лепетал, оправдываясь, Набоков, но перед Астаховым он стоял с опущенной головой, как провинившийся школьник. – Вот значит как, – в полумраке коридора Астахов выглядел как никогда внушительно, а его голос звучал вполне отчетливо. И в нем читалась какая-то горькая решимость с ноткой разочарования. – Вы уверены, что все именно так, а не иначе? Я видел, как медленно, словно заторможено, качает головой хлыщ. Хотя, какой к черту хлыщ – даже издали выглядел этот ублюдок паршиво, если не сказать хуже. И мне даже почти стало его жаль. – Тогда другого выхода у нас нет, не обессудьте, – пожал плечами Аса, отстраняясь от Набокова с неожиданно презрительным выражением лица. – Я сделаю Вам одолжение и не буду требовать увольнения по статье, но после окончания зимней сессии Вы у нас больше не работаете! Заявление об уходе «по собственному» должно быть у меня на столе вовремя. Эту приятную новость на следующий день знал с моей легкой руки почти весь наш факультет.