Маленькое недоразумение

— К’к вышл’, чт’ Вм по ’шбке отд’ли чжог’ рбенк’ в дтскм с’ду? Гильберт выдохнул, снимая с этого самого ребенка шарф. Аккуратно. У Людвига был такой же. А в участке было тепло, даже жарко, поэтому и себя, и чужого мелкого Гильберт поспешил извлечь не из всех вещей, так из их уличной части, попутно рассказывая, что случилось. — Товарищ майор, воспитательница очень спешила, было холодно, а я припозднился: работа. Вот так, молодец, теперь правый рукав, хорошо… Извините, это я не вам. Так сложилось, что моя мать еще не пенсионерка, и ей было бы дальше ехать после работы, зачем такой крюк нужен, поэтому Людвига всегда забираю я. Так зовут моего сына. Не знаю, кто его забрал и во сколько. Теперь мать Гильберта сходила с ума от беспокойства в родной квартире. На всякий случай там осталась, вдруг кто позвонит на домашний телефон, сообщит что о Людвиге. Нет, волновать свою маму Гильберт не хотел, но дело серьезное. О котором он ей и рассказал в двух словах по телефону мобильному, пока заводил мотор под возмущения Цвингли, чтоб поскорее уже добраться до ближайшего отдела полиции, хотя ее в России по привычке называли милицией через раз многие. В том числе и сам Гильберт, конечно. А что конкретно говорил в машине братец его покойной Эрики?.. Гильберт не вслушивался. Потому что игнорировать дражайшего шурина как можно чаще было наверняка полезно для качества душевного здоровья, это и без психологов ясно. Чужой мальчик жизнерадостно агукнул, будто соглашаясь с такими мыслями Гильберта. Во всяком случае, Гильберт предполагал, что сейчас его галстук очень заинтересованно ощупывал и обнюхивал как раз мальчик, радостно приговаривая что-то на своем детском языке. Ну… Девочки же редко бывают настолько крупными в этом возрасте, наверное, да и точно такой же комбинезон, какой был у мелкого незнакомца, он, Гильберт Байльшмидт, сыну выбрал на зиму в мальчиковой части магазина детских товаров. — Протестую! Этот безответственный сам не того ребенка забрал, так и занесите в протокол. Конечно, Цвингли протестовал на немецком. Он хорошо если здороваться и прощаться умел по-русски. А произношение у милиционера при явно родном ему русском языке было какое-то странное, вероятно, челюсть повредил, раз теперь в бинтах по самые уши. Было как-то неудобно способствовать затягиванию разговора, вдруг человеку говорить больно? А если сожрет женина родня… Вот и сиди тут, переводи кому-то доставучему, что спросил страж порядка да как ему ответили. Гильберт и сидел. И переводил. Дико, страшно волнуясь за Людвига. Понятное дело, не вслух. Смысл зря воздух сотрясать? …А потом он заметил уже постфактум, что чужой карапуз перестал изучать его галстук и как-то чересчур сосредоточенно уставился на чемодан Цвингли, будто обдумывая нечно сверхважное. И владелец чемодана такое пристальное внимание заметил. — Байльшмидт, зачем этот ребенок?.. Гильберт улыбнулся родственничку своей Эрики. Широко. Неприятно. — А я знаю? У него и спроси, вдруг просветит. Родственничек шутку юмора, похоже, не оценил. — Ну да. Очень смешно. Чужой ребенок закряхтел. Солидно так, сосредоточенно… Гильберт улыбнулся еще шире. — Как знал, что в магазин стоило заехать. Цвингли, слушай сюда: в левом верхнем кармане моей куртки брелок с ключами от авто. Шурин вздернул бровь. Правую. — И? — И сейчас ты оторвешь свой банковский зад от стула, выйдешь на улицу, а потом вернешься обратно. С покупками из багажника Моего Великолепия. Шурин враз нахмурился. Возмущенно и удивленно, разумеется. — Это еще зачем? Гильберт улыбнулся еще лучезарней, чем раньше. — Угадай. Ребенок закряхтел еще солиднее. …Как вскоре стало известно всем присутствовавшим, это действительно был мальчик. Гильберт мысленно похвалил себя за внимательность. Не зря все-таки он рассматривал таблицу возрастных параметров детского роста и веса на стене в поликлинике, когда бывал там с Людвигом, и нужно было как-то скоротать время, пока не подошла их очередь. — Точно есть не охота? — Гу. Чужой мальчик даже не посмотрел на смесь в новой бутылочке, которую ему предложили. Только что. Овощное пюре его тоже не заинтересовало. А вот к исследованию галстука он вернулся охотно. С чисто детским энтузиазмом. В прошлое кормление объелся? Или его родители покупали детское питание другой фирмы, вот ребенок и… — Если передумаешь, обращайся. Гильберт очень старался, чтоб в его, Гильберта Байльшмидта, голос не просочилось и намека на панику. Чего доброго, напугает еще мелочь эту пузатую. Мысли о Людвиге всё равно обрастали мрачными вариациями на тему. Как-то сами собой всплывали в памяти обрывки сообщений о чрезвычайных происшествиях, ведь бубнил же телевизор о чем-то эдаком, когда Гильберт брал дополнительную работу на дом и кодил себе спокойно, время от времени поглядывая на Людвига, который мирно дрых или играл с бабушкой. Или рассматривал Фройляйн, даже не пытаясь дёрнуть ту за хвост. Или… А ведь маленькие дети без еды долго не живут. Людвиг пропал совсем недавно, всё так, но сколько его будут искать? Когда найдут? Куда и кто утащил его сына?! — У Вс ’сть тл’фны дрг’х р’дитл’й? Гильберт отрицательно покачал головой. Старательно давя панику. Да, изо всех сил! Вредная воспитательница оказалась не-абонентом. Или просто не захотела взять трубку, когда увидела, что ей позвонил Гильберт. Но ведь и на звонок с телефона майора полиции она не пожелала отвечать. И драгоценнейшего Цвингли проигнорировала. Вот же!.. Сотовый Гильберта завибрировал. Входящий видеозвонок. — Халё, мам. Слушай, я как только, так сразу тебе наберу, пока ничего не… Что? До Гильберта не сразу дошло: мама улыбалась ему. Пусть слегка заплаканная, но определенно чем-то очень довольная. Он видел, как на экране смартфона ее изображение поворачивалось к кому-то. Слышал, как мама кого-то звала и… — Здравствуйте. Я вернула вашего мальчика. Верните и вы моего, пожалуйста. Смутно знакомая Гильберту молодая женщина посмотрела на него с экрана телефона, бережно прижимая к себе Людвига. Живого и невредимого!