Хватит и этого

Новый год злит Ханамию. Нет, не сам факт его прихода и празднования, а то, что Киёши всегда шумно радуется ему, украшает дом, готовит, ползает с тряпками по всем углам и постоянно что-то мурлычет себе под нос, периодически улыбаясь недовольному Ханамии. Который, конечно же, считает все эти всеобщие праздники чушью собачьей и полным бредом в голову укушенного их поколения. И нескольких десятков предыдущих. - Ну и зачем ты тут надрываешься? – Ханамия отрывает глаза от монитора и снимает очки, устало потирая глаза. Чёртов Киёши все-таки заставил их носить, хорошо еще, что очки Ханамии идут. Он втайне считает, что они делают его изящнее и стремительнее… по крайней мере, Киёши они заводят на раз. Ханамия снисходительно усмехается и довольно щурится, вспоминая тот вечер. Впрочем, и об остальных ничего плохого он сказать не может. Дни, вечера и ночи с его придурком всегда разные, хотя как они умудряются не повторятся за столько-то лет совместного существования, для Ханамии, который всегда стремится к точным объяснениям до сих пор остается загадкой. - Для нас? – полуотвечает-полуспрашивает Киёши, и Ханамия раздраженно дышит через нос. Всё как всегда, радостно-дебильная улыбка Киёши бесит как обычно, и мироздание балансирует на весах их нестабильной ячейки грёбаного общества, с которым Ханамия мирится, но не считает лучшей системой мироустройства. - Вот уж без твоего маханья тряпками у меня под носом я точно мог бы обойтись, - пренебрежительно фыркает Ханамия. – Боишься, что Тошигами не придет и не принесет тебе удачу, бедненький Киёши? - Традиции еще никто не отменял, - смеется Киёши, вытирая пыль в углах. – Мало ли… а вдруг всё правда? А мы со своим рационализмом испортим себе год? - У тебя нет рационализма, - ехидствует Ханамия. - И как я полжизни жил без всей этой бессмысленной ерунды? - Плохо, - Киёши игнорирует сарказм и мимолетно улыбнувшись, идет в их небольшую кухню, попутно чмокнув Ханамию в макушку. Ханамия зло передергивает плечами – нарочно же так делает, знает же, что Ханамия не любит таких прикосновений. Слишком небрежных. Или полностью, до крови и умопомешательства, или не трогай вообще. – Плохо ты жил, Макото. И я тоже. Не могу сказать, что совсем, но до тебя было очень… пусто. Никак. Только я сразу этого не понимал, думал, мне просто скучно и спокойно. - Мало острых ощущений, Теппей? - тянет Ханамия, гадко улыбаясь улыбкой времен противостояния Сейрин и Киридая… вернее, их с Киёши первого знакомства, тянущего на палату с мягкими стенами где-нибудь в тихом пригороде Токио. – Еще бы, до меня ты жил, как в теплом первичном бульоне, набитом простейшими организмами. Даже не верится, что такому недотёпе так повезло. - Мне тоже, - миролюбиво соглашается Киёши. – Но только везением всё не объяснить, правда? Ханамия зачарованно слушает, как шуршит рис, который Киёши сыпет в рисоварку. Ханамии иногда кажется, что так шуршала бы земля, которой засыпают его могилу, но он находит этот звук довольно уютным. Социопатия – удобный термин, которым можно объяснить абсолютно всё. Даже его патологическую тягу к Киёши Теппею примерно последние двадцать лет. Но после того, как он недавно вслух признал это при самом Киёши, что-то объяснять или рефлексировать, зло ощериваясь по каждому поводу и без, кажется уже совсем бессмысленным. Ханамия смутно ощущает, что всё это больше похоже на оправдания перед самим собой за невозможность обходиться без Киёши. Слабость человека перед обстоятельствами. Или насмешкой мироздания, что, в общем-то, одно и то же. Смириться с фактом все же пришлось и в момент признания жить стало неизмеримо легче. Хотя, Ханамия вынужден был признать, что основная его проблема была именно в доверии. Его собственном доверии. У сволочного Киёши, как оказалось, этой проблемы не было вовсе. Безусловная любовь, демон бы его побрал. - Везением вообще ничего нельзя объяснить, - четко произносит Ханамия и идет в кухню. Его раздражает, что он общается с Киёши через всю квартиру, как будто эти несколько метров превращаются в вакуум, через который трудно докричаться, как раньше. Вакуум за двадцать лет сжался до минимума, но иногда Вселенная показывает, что она сильнее Ханамии, который тут же бросается исправлять эту возмутительную ситуацию. Киёши слышит шорох за спиной и улыбается – ему нравится, когда Ханамия спорит с ним, пытаясь оказаться как можно ближе. Наверное, чтобы лучше все контролировать. Или хотя бы как-нибудь, задыхается от злости и бессилия Ханамия, когда Киёши вжимается в него, обхватывая обеими руками как можно крепче. А потом Киёши вмазывается губами в его губы, и Ханамия может только чувствовать соль, и ярость, и влажный язык, вылизывающий его рот. Он задыхается и готов вырвать из груди сердце, правда, точно не знает, своё или Киёши. Но если бы он желал смерти, то, наверное, выбрал бы именно такую. Ему кажется, что он вонзает пальцы в спину Киёши, как нож в масло, и готов все сильнее сжимать их, пока не доберется и не сожмет изо всех сил в ладонях его печень, легкие, сердце и все остальные жизненно важные органы, которые принадлежат только ему. Ханамия не может по-другому, хоть и боится своей обсессии. Но, как любой умный маньяк, объясняет такую одержимость излишней эмоциональностью. Только вот саму зацикленность на Киёши Теппее объяснить рационально не может. - С Новым годом, Макото, – Киёши переводит дыхание, отрываясь от губ Ханамии, и ловко слизывает кровь вокруг своего рта. – Что бы я без тебя делал? - Сдох бы давно, и дал мне жить спокойно, - бормочет Ханамия, пытаясь вернуть зрению четкость, а мозгу - умение думать. – Но ты же везучий сукин сын. - Еще какой, - соглашается Киёши. Разжимать руки он явно не собирается. – Ты даже не представляешь, Макото. И снова целует Ханамию так, что у него темнеет в глазах. Потом Ханамия долго сидит на табурете и наблюдает, как Киёши готовит целую вереницу традиционных блюд. Этот процесс происходит из года в год и стал уже их собственным ритуалом - думает Ханамия, беспомощно залипая взглядом на крупных ладонях Киёши. А к вечеру Киёши вытаскивает из какого-то богами забытого угла кораблики таракабунэ и засовывает их под подушки на футоне под уничижительным взглядом Ханамии. - Пусть вещие сны приснятся, - объясняет он свой идиотизм, как всегда, улыбаясь до ушей, и Ханамия, к своему удивлению молчит. Ладно, пусть будут эти хреновы кораблики, если Киёши такой болван. Они полночи занимаются сексом, и Ханамия, улучив момент, злорадно отшвыривает таракабунэ вместе с подушками в угол. А потом до утра ему снится Киёши. Как и всегда.