***
— Вот же ж бред, ну что ты как ребёнок, в самом деле! — укоризненно говорит Киёши, притискивая к себе мокрого и уставшего Ханамию после. — Какого чёрта ты вообще слушаешь этого Ямадзаки… А, кстати, он-то откуда знает, что я вчера задержался в зале? Насколько я знаю, наши школы в разных районах, а он даром предвидения или ещё чем-то в этом роде не обладает. — Он рассказал, что встретил вчера этих ваших… Кагами и Куроко. Они были в парке развлечений, катались на колесе обозрения… И как-то разговор зашёл какой-то про то, что они тут гуляют, а ты с Хьюгой остался ещё… Да не знаю я, вот пристал с тупыми вопросами… И хватит меня лапать уже! — Точно бред, — с ещё большей убеждённостью говорит Киёши, даже не думая выпускать Ханамию из рук. — А вот какого хрена эти два потерпевших гуляют сладкой парочкой средь бела дня в другом районе… Он спохватывается и прикусывает язык, сокрушённо понимая, что уже слишком поздно. И, судя по расширившимся зрачкам довольного Ханамии, прокололся он капитально. Ну тут уж ничего не поделать. — Макото, это между нами, — предупреждает он, зарываясь носом в тёмную макушку. — Это не наш секрет. — Конечно, между нами, мой наивный друг, — чуть ли не мурлычет Ханамия. Как обычно, когда он задумывает какую-нибудь гадость. — До поры до времени. Киёши вздыхает, но усталость и радость от примирения и хорошего секса перевешивают озабоченность уровнем вредности характера Ханамии. В конце концов, использовать против Света и Тени эту информацию будет затруднительно, поскольку они особо её не скрывают. И такая их открытость — хорошая защита сама по себе. Как в баскетболе. Но на всякий случай надо провести профилактическую беседу с этими двумя любителями романтических аттракционов, чтоб не гуляли демонстративно по общественным местам. И за Ханамией следует следить, а то он давно не интриговал, мало ли… — Ещё раз придёшь домой поздно — можешь не приходить вообще, — вдруг предупреждает его Ханамия. — Я не люблю переживать из-за чего бы то ни было. Много чести. — Позвоню заранее, — покладисто соглашается Киёши, понимая, что буря миновала и в их доме снова тепло и уютно. До следующего скандала, который обязательно будет. И всё закончится так же, когда Ханамия забудет обо всём, прижимаясь к нему всем телом. — Знаешь, я самый счастливый дурак на свете, — внезапно говорит Киёши, глядя в глаза слегка смутившемуся Ханамии. — Догадываюсь, хотя слово «дурак» здесь основополагающее, — кивает Ханамия и подставляет шею для поцелуя.— Пользуйся моментом, пока я добрый. Он любит, когда Киёши смеётся, прикрыв глаза, и обнимает его за плечи. Только никогда не признаётся. Ну или, по крайней мере, в темноте и шёпотом. Пока хватит и этого.Хватит и этого
20 марта 2014 г. в 22:56
— Вали уже к себе домой, а? — Ханамия почти шипит от ярости, а Киёши приходит в голову, что он разговаривает с аспидом. Красивым, злобным и смертельно опасным. И это ужасно заводит. Кроме того, ему интересно, чем же он заслужил такой скандал. Первый за их пятимесячное совместное проживание.
— Это ещё почему? — спокойно спрашивает Киёши, стараясь не обращать внимания на зло сверкающие зелёные глаза Ханамии, которые готовы в нём дыру прожечь. И судя по его злости — не одну. — Может, объяснишь?
— Ты мне надоел… Не хочу тебя больше видеть! — пренебрежительно бросает Ханамия, и это реально больно. Такого Киёши не ожидал, особенно после вчерашней ночи, которая была такой… такой… в общем, которая была. Собственно, других у них не бывает, начиная с того момента, когда Ханамии сняли гипс после аварии и они смогли получить друг друга в своё полное распоряжение. Отсосы и взаимная дрочка не в счёт… Вернее, на фоне настоящего секса их уже было до безумия мало. И когда они дорвались друг до друга, обоим снесло крышу очень качественно и надолго. По крайней мере, Киёши так считал до последнего времени. Но, может, Ханамии просто не нравится быть постоянно снизу? Хотя он ему уже неоднократно предлагал поменяться ролями, на что тот отвечает неизменным: «Вот ещё, я что, нанялся тут над тобой пыхтеть, что ли? Сам трудись, у меня ещё ноги не зажили до конца, и вообще…».
Что «вообще» — Ханамия не говорит, потому что обычно после подобных выступлений у них и случается самый зашибенный трах. Он знает, что такие вот дурацкие фразы, сказанные с пренебрежительным превосходством, заводят Киёши больше всего. «Извращенец хренов!» — нарочито укоряюще говорит Ханамия, когда они оба, мокрые и уставшие, лежат вдвоём после. А ещё: «Ты ужасно тяжёлый, слезь с меня, болван» и «Опять мне твои засосы замазывать на шее, сколько раз просил аккуратнее, идиот». Но Киёши счастлив, потому что сразу видно, что Ханамия доволен. Ну а про него самого и говорить нечего. У него есть Ханамия, а это уже — небывалое завоевание, и достижение, и обладание, и чёрт знает, что ещё.
Он знает, что Ханамия не может быть другим и никогда не будет, но этого и не нужно. Достаточно того, что он впивается ему в спину ногтями, и закрывает глаза, и бормочет что-то типа: «Ещё, Теппей, сволочь!». И кончает, прикусывая его плечо. Или пoдушку. Но плечо чаще — они оба любят лицом к лицу больше.
И вот сейчас — хрень какая-то. Киёши не понимает, в чём дело, но знает, что уходить без объяснений не собирается. Какого чёрта? Отпустил его на пару часов поприсутствовать на тренировке в его собственную команду, и вот, пожалуйста, — пришёл и выгоняет. Ещё чего.
— А теперь сядем и поговорим, как взрослые люди, — рассудительно говорит Киёши, хмурясь, и злой Ханамия остановившимся взглядом зависает на складке между бровями любовника. — И учти, бессмысленные фразы не принимаются. Я слушаю.
— Слушает он, — взрывается Ханамия, но так по-своему. Другие люди, когда злятся, кричат, а Ханамия — шепчет. Громким драматическим шёпотом, которого боятся все в команде Кирисаки. — Я не собираюсь ничего объяснять. Сказал же, ты мне надоел!
— Как-то быстро, — Киёши чувствует, что с каждым словом он становится спокойнее. Потому что, когда люди перестают любить друг друга, между ними остаётся равнодушие, но никак не ненависть. А Ханамия его сейчас ненавидит, он всей кожей это ощущает. И хочет. Что видно по его стояку в домашних штанах. И Киёши успокаивается почти полностью. Значит, дело не в том, что Ханамия его больше не любит, причина в чём-то другом. И не менее идиотская, чем озвученное «Ты мне надоел!».
Очень в духе Ханамии: зачморить какой-нибудь хренотенью, а потом гордо удалиться с многозначительной ухмылкой, оставив позади недруга полностью озадаченным и с чувством собственной никчёмности. Но только не в этом случае. Соперники они только на баскетбольной площадке, а удалиться не получится, из своей-то квартиры. Поэтому Киёши не беспокоится. Ну, по крайней мере, хотя бы за это.
— Макото, ты же знаешь, что я не отстану, — говорит он, делая вид, что всё в порядке. Если обращать внимание на льющийся со стороны его партнёра яд, то выйдет себе дороже. А Киёши нужна сейчас как минимум ясная голова. И как можно меньше прилива крови в области паха, что, честно говоря, затруднительно контролировать. — В чём дело? Что случилось на тренировке, что ты пришёл сам не свой? И не говори, что ты резко меня разлюбил за эти несколько часов, всё равно не поверю. Ну?
— Не «нукай» тут, — шипит Ханамия чуть тише, и Киёши понимает, что он услышит сейчас что-то необычное. И в душе какое-то смутное ожидание. — Ты вчера где вечером был?
— На тренировке в школе, ты же в курсе, — недоумённо пожимает плечами Киёши. — Я же сказал ещё вчера, когда пришёл. А в чём, собственно, проблема?
— Ни в чём, — высокомерно бросает Ханамия, отворачиваясь к окну, а сам мучительно думает, как бы это всё озвучить так, чтобы выглядеть достойно. Он и так ведёт себя как истеричка, но после услышанных намёков от скотины Ямадзаки сдержаться не может. И то, насколько сильно ему небезразличен Киёши, поражает его самого. — Ты поздно пришёл.
— Ну да, — подтверждает Киёши, начиная смутно подозревать, в чём дело. — Задержался ещё на час. Мы с Хьюгой отрабатывали одну комбинацию.
— Представляю себе какую, — на грани слышимости шипит Ханамия, ненавидя самого себя за слабость. — Вы с вашим Хьюгой вообще не разлей вода, сладкая парочка, нах…
— Макото! — Ханамия в шоке от того, насколько быстро Киёши оказывается рядом с ним, прижимая его к стене. А через секунду они уже целуются как сумасшедшие, кусая друг друга. И Ханамия ненавидит себя ещё сильнее за идиотскую ревность и за то, что не может послать эту скотину куда подальше… Комбинацию они отрабатывали, охуеть! Нет, надо прекратить это раз и навсегда!
— Что у тебя с этим… с Хьюгой? — спрашивает он без обиняков, наплевав на реноме высокомерного и холодного ублюдка. Ревность страшнее, как оказалось.
А Киёши, сволочь такая, вдруг начинает смеяться как ненормальный и снова целует его, куда придётся, тычась губами в щёки, губы, шею и глаза. И это слегка расслабляет, но не до такой степени, чтобы великий и ужасный Макото Ханамия размяк, как последний лузер, и отказался от того, чтобы получить ответы на свои вопросы. Он с трудом отстраняется и вопросительно смотрит. Ледяным, как он полагает, взглядом. Но подозревает, что взгляд недостаточно ледяной для бьющегося, как хренов мотор, сердца и конкретного стояка, прижимающегося к такому же рядом.
— С Хьюгой у меня дружба, — терпеливо объясняет Киёши любовнику, улыбаясь до ушей. — А с тобой — всё остальное, что только может быть в этом мире у влюблённого по уши, до потери пульса человека. Всё самое лучшее, понял?
И он, считая, что сказанного вполне достаточно, тащит Ханамию в их крoвать. Впрочем, Ханамии, кажется, тоже достаточно слов и объяснений. Он знает, что более честного и прямодушного кретина, чем Киёши, трудно найти во всей Японии. Поэтому, если он сказал, что ничего у них с их придурковатым Хьюгой нет, значит — так оно и есть. И Ханамия полностью удовлетворён. По крайней мере, морально. А остальная часть удовлетворения проходит в следующие полчаса в спальне. Проходит просто охуительно. Как всегда.