Хватит и этого

      Ханамия всю жизнь был уверен в том, что он ни за что и никогда не поддастся слабостям, присущим обыкновенным смертным. Ревность, свидания, совместные походы в магазин — вся эта бессмысленная суета не для него, даже сомневаться не стоит. Но, к его неудовольствию и даже возмущению, всё оказалось с точностью до наоборот. А всё этот болван Киёши. Приучил его заниматься сексом по утрам, ходить вместе за продуктами, сидеть по вечерам в обнимку и готовить совместно. Смотреть противно.       Ханамия раздражённо постукивает пальцами по столу, внимательно следя глазами за раскладывающим еду по тарелкам Киёши, с которым он, великий Макото Ханамия, живёт уже второй год по какой-то непонятной прихоти судьбы. И то, что он залипает взглядом на его больших руках и длинных пальцах, тоже бесит и раздражает просто ужасно. Особенно когда он невольно вспоминает, что именно творит с ним по ночам этими своими лапами бывший сейриновский нападающий, а ныне — тренер этой же паршивенькой команды, которая, очевидно опять по какой-то извращённой усмешке фортуны, в этом году заняла второе место в национальном чемпионате. «Ракузан» нахрапом с первого раза взять не получилось и не получится. Правда, проиграли они с минимальным счётом, чего Ханамия не просчитал, думая, что разрыв будет как минимум в два раза больше.       Ханамия довольно фыркает, вспоминая, как говорил всё это Киёши ещё полгода назад, разложив по полочкам стиль ведения игры команды Акаши и объясняя, что шансов против них у «Сейрин» пока нет. И удовлетворённо думает, что оказался прав от первого до последнего слова. А вот так вот! Нечего делать из него сентиментального идиота, у которого логика отключается, когда Киёши к нему прикасается. Он ещё не все мозги растерял, и так идеально предсказывать ход игры не умеет никто, кроме него! Пусть Киёши не думает, что Ханамия — ничтожное существо, которое только и может, что стонать и царапать ему спину по ночам.       — Почему покраснел? — голос партнёра выводит Ханамию из желчных и пошлых раздумий, и он вздрагивает, выныривая из отвратительного киселя жалких слезливых мыслей, в которых вязнет, как муха в паутине. В той самой пресловутой паутине, которую он так мастерски всегда плёл сам. Но, как оказалось, хорош он только в стратегических баскетбольных хитростях. В быту и совместной жизни Киёши обыгрывает его моментально, на раз. И всё у них в квартире идеально и на своём месте, еда приготовлена, одeжда постирана, а счета оплачены. Ну вот как этому бестолковому идеалисту всё удаётся? Ведь он с утра до обеда учится, а вторую половину дня работает, приходя домой почти затемно.       — Не выдумывай, ничего я не покраснел, — шипит Ханамия в своей обычной манере, подозрительно прищуриваясь. Хотя умение читать мысли в таланты его придурка не входит, но мало ли… А вдруг догадается, о чём он думает и из-за чего краснеет? — Режь уже морковь давай и не отвлекайся, а то ножом по пальцу долбанёшь, а я потом бегай по всему дому, кровь оттирай. Ножи очень острые, я сам точил утром.       — У тебя отлично получается, — смеётся Киёши, быстро шинкуя морковь и упрямо не отрывая взгляда от расфыркавшегося Ханамии с двумя ярко-красными пятнами на скулах. — Перец не класть?       — Знаешь же, что нет, — Ханамия поджимает губы, делая страшно недовольный вид. — И вообще, какого чёрта ты позвал гостей, да ещё и своих тупиц? Я не люблю, когда в нашем доме кто-то чужой.       — Я тоже не люблю, — согласно кивает Киёши. — Но если мы будем сидеть дома и ни с кем не общаться, то станем совершенными социофобами. Особенно ты.       Он очень аккуратно откладывает нож в сторону и цепким взглядом смотрит на мгновенно окаменевшее лицо Ханамии. Он готов к скандалу, ругани и тонким издёвкам, на которые Ханамия тот ещё мастер. Он каждую минуту их общего существования готов к чему угодно.       Ханамия знает, что их совместное проживание и взаимовосприятие друг друга держит Киёши именно этим своим умением вовремя остановиться, подойти, дотронуться, как надо. И Ханамия тогда успокаивается и замолкает.       И насчёт социофобии всё верно… После аварии он ещё так до конца и не восстановился. Хотя и начал играть понемногу, но что-то в нём надломилось, он сам не может понять, что именно и почему. А ещё — он часто думает, что если бы не Киёши и не его забота, то неизвестно, что бы с ним было теперь. В общем, Ханамия всё-таки верит Киёши, который с железной уверенностью говорит, что всё будет хорошо и Макото придёт в себя, насколько это вообще для него возможно.       — И кто будет? — с деланным безразличием произносит Ханамия, хотя прекрасно знает, кто именно.       — Рико и Хьюга, Куроко обещал забежать… Может, Кагами заглянет, — осторожно добавляет Киёши, напряжённо ожидая уничижительной ругани. Про Тайгу, положа руку на сердце, он заранее не сказал, зная, что Ханамия его терпеть не может. Правда, он их всех не терпит, но Кагами особенно. Впрочем, тот платит Ханамии тем же.       — Вот как? — цедит Ханамия сквозь зубы, а Киёши почти физически ощущает, что ему не хватает воздуха, как будто его душат. — Интересно, почему я об этом слышу только сейчас?.. Это так, вопрос к чаю, в порядке общего бреда…       — Я не думал, что он придёт, — честно говорит Киёши, незаметно отодвигая нож на противоположный от Ханамии край стола. — Но Куроко был рад приглашению, а Кагами сказал, что одного его сюда, в наше медвежье-змеиное логово, он не пустит.       — Полагаю, спрашивать, кто есть кто, смысла нет? — шипению Ханамии в этот момент позавидует любая кобра. — Впрочем, как нет у вашего красноглазого идиота и чувства юмора. Попроси его не шутить, пожалуйста. Или, по крайней мере, избавь меня от необходимости слушать его тупые потуги на остроумие, у меня от него зубы ноют.       «И яд портится!» — думает Киёши, едва заметно улыбаясь. Естественно, этого он не скажет, сейчас уж точно. Пусть Ханамия успокоится, поест, вволю выговорится, а потом уже можно шутить. И то осторожно. И вообще, Макото сегодня в хорошем настроении, Киёши ожидал гораздо более серьёзных разборок.       Ханамия резко встаёт со стулa и молча удаляется в спaльню. А Киёши растроганно думает о том, как же изменился Ханамия за последний год. И надеется, что в этом есть и его заслуга. Ханамия стал гораздо мягче и пакостей почти не делает, что для него — дело практически немыслимое. Хотя бывший центровой команды Сейрин знает, что интригует Ханамия не из злобы или подлости, а из любви, так сказать, к искусству. Он очень умён, а его интеллект острый, как бритва, и просто не может развиваться без каких-нибудь хитрых козней, комбинаций и ухищрений. Но в последнее время он вроде как без этого не страдает. Вот и сейчас: ушёл молча, не стал даже гадостей говорить, а мог бы.       Киёши ссыпает мелко нарезанную морковь в кастрюлю, моет руки и идёт в спaльню мириться. Ему по-настоящему плохо, когда они в ссоре, хотя это бывает не так часто, как он ожидал. Но он принимает всё, как есть, и помнит, что никто не обещал, что им будет легко. Он слишком любит Ханамию для того, чтобы не знать все его недостатки.       Ханамия сидит на крoвати и читает книгу. Или, скорее, делает вид. Для внимательного читателя у него слишком прямая и напряжённая спина. И Киёши понимает, что он ждёт. И будет упрямо сидеть, молчать, думать всякую хрень, но сам первым не заговорит. Ну и пусть, Киёши не гордый. Не в этой ситуации. Сам подойдёт и сам сделает так, чтобы всё было хорошо.       Ханамия чувствует, как на плечи ему опускаются тёплые большие ладони, и сразу расслабляется. Он почему-то до последнего боялся, что Киёши не придёт. Ну не боялся, конечно, Ханамия не боится почти ничего. Кроме того, что он останется один. Вернее, один без грёбаного Киёши.       — Чего тебе? — для порядка артачится Ханамия, чувствуя, как по спине ползёт знакомая слабость, а в паху скручивается узлом возбуждение. — Иди, давай, готовь для гостей.       — Гости будут только вечером, — возражает Киёши, улыбаясь одними глазами, и касается губами затылка под отросшими чёрными прядями. — А ты что, так и собирался до вечера тут сидеть в гордом одиночестве? Ну так я не согласен.       — Мало ли с чем ты там не согласен, — Ханамия делает вид, что отстраняется, а Киёши в который раз успевает изумиться тому, как у него получается в такие вот спорные моменты льнуть к нему ещё больше. Вроде бы выскальзывает из рук, а оказывается настолько близко, что лезвия ножа между ними не просунуть. — У тебя руки холодные… И вообще, чего тебе?       — Хочу. А ты? — говорит Киёши, целуя Ханамию в лоб. И почему-то именно вот такие поцелуи рвут Ханамии крышу. Или это короткое и деликатно-бесстыдное «хочу». Или сам Киёши. В общем, совокупность всех факторов и, как следствие, каменный стояк.       — Что, сам не видишь? — злится Ханамия, забираясь обеими ладонями под футбoлку Киёши и жадно оглаживая его по бокам. — Ты совсем, блядь, непонятливый…       — Тогда не ругайся, — и Киёши заваливает его на крoвать со всеми последствиями.       А Ханамия, проваливаясь в ощущение полного кайфа, успевает только с мстительным удовольствием подумать о том, что сволочной Кагами останется без ужина, который, конечно же, Киёши приготовить не успеет. Они всегда занимаются сексом долго и основательно, не отвлекаясь ни на что. Киёши вообще любит делать всё основательно, и пoстель — не исключение. Пусть даже вся команда Сейрин рвёт и мечет, ожидая опаздывающего на два часа тренера, а небо на землю валится. Небо подождёт, пока Киёши любит Ханамию.       Он же намного важнее.       И самое интересное, что они оба так думают.