Декабрь 1825

Зима подступала медленно и незаметно. Сырая осенняя погода упорно держалась до восемнадцатого ноября включительно, однако вечером того же дня столбик термометра неожиданно упал, и спустя какое-то время обильно пошел снег. На следующий день улицы уже заполонили зимние экипажи. Русский народ, которого нисколько не смутило понижение температур, напротив, ликовал по случаю такой перемены. Чистый, совсем недавно выпавший снег куда больше радовал глаз, нежели грязь и слякоть, из-за которых не хотелось лишний раз носа из дому казать. Особенно если на днях изволил приобрести новые ботинки. Бесцельно шагая по тротуару Невского проспекта и глубоко вдыхая свежий воздух, Иван на ходу читал газету «Русский инвалид или военные ведомости», в которой располагалась огромная статья о Таганроге. Пробежав ее глазами, Брагинский со вздохом свернул газетенку и устало посмотрел на небо, где сквозь серые облака упрямо пробивались лучи солнечного света. Отчего-то ныне обывателей крайне заботил вопрос об отъезде Его Величества Государя императора в Таганрог, и многие даже самостоятельно наводили справки об оном городе. Пресса, улавливая народные настроения и интересы, спешила их удовлетворить. Земля полнилась слухами, и Брагинскому это не нравилось. Не нравилось ему и формирование тайных обществ и организаций, о которых он не мог не знать, но с которыми притом не мог ничего поделать. Он – воплощение духа своей Родины, квинтэссенция народного единства. Однако в последнее время он чувствовал себя неспокойно. Население страны явно разделилось на множество отдельных мнений, наиболее схожие из коих формировали этакие коалиции – секретные и нелегальные образования и группировки с неприемлемыми антиполитическими целями. Раздираемый изнутри противоречиями, Иван чувствовал, что вскоре перед ним наверняка встанет сложный выбор. И предопределенность решения вовсе не умоляла его сложности. Сколько раз Брагинский ни докладывал Александру о том, что происходит в столице, тот оставался – по крайней мере, внешне – совершенно спокоен и непоколебим, словно это его ничуть не трогало; словно раз уж на то воля божья, так ничего и не попишешь. «Бессмысленный фатализм», – в очередной раз говорил себе Иван, покидая государев дом не солоно хлебавши. Впрочем, он уважал Александра, хотя и не всегда понимал. Император слишком многое держал при себе. Даже в собственном дневнике он делал лишь сухие фактические записи. А потом его не стало.