Декабрь 1825

Cтоило Николаю наконец решиться и объявить себя императором, как тайные сообщества дали о себе знать. Накануне Брагинский целую ночь провел в Сенате, заседание которого было посвящено вопросу престолонаследия. В конечном счете юридические права на трон были признаны за Николаем Павловичем, и наутро измотанный Россия, красуясь пред благородным собранием живописными синяками под глазами, смиренно выслушивал приказы своего нынешнего начальства с застывшей на лице улыбкой и скептическим прищуром. И только нервно дергающаяся бровь выдавала его истинные настроения. «Убью всех, – все так же улыбаясь и кивая, твердил он про себя. – Убью всех, по чьей вине я не выспался». Глядя на выстроившиеся и нелепо стоящие на Сенатской площади, словно ожидая с моря погоды, полки восставших декабристов, Брагинский все прочнее укоренялся в мысли, что их честолюбивым планам не суждено сбыться. Первая проблема, с которой столкнулись бунтовщики – неявка их лидера. Смешно было смотреть, во что это вылилось, однако же потенциальной опасности положения от этого убавилось отнюдь не существенно. Загодя предупрежденный Брагинским о планах заговорщиков Николай как-то заявил ему за стопочкой водки: – Знаешь, Иван, революция уже топчется на пороге нашей страны, но, клянусь, она не проникнет в нее, пока во мне есть дыхание жизни. Пока я – император. Помоги мне не дать ей разрушить то, что мы так долго и усердно строили. – Непременно, – просто отвечал Брагинский, натягивая перчатки. Данной позиции государя относительно революции предначертано было стать едва ли не основополагающей во внутренней политике России, а подобным словам – фактически сформировать девиз николаевской программы. С одной стороны, Иван был не в восторге от мысли, что в процессе подавления мятежа ему наверняка придется стрелять в собственных граждан. С другой же стороны, он полагал, что русский – это не тот, кто родился и вырос в России, а тот, кто любит свою страну. А любящий свою страну никак не должен становиться причиною беспорядков в ней; любящий свою страну обязан быть послушным властям и уж никоим образом не дозволять мыслей и намерений по изничтожению всего царского рода. Разумеется, Иван допускал исключения из сего негласного правила, но нынешний случай под оные в его представлении явно не попадал. С наступлением темноты восстание было подавлено. Произведя последний выстрел картечью, Брагинский кровожадно потер руки, наблюдая, как раскалывается лед под полками Михаила Бестужева, все еще пытавшегося построить войска и дать отпор. А затем резко обернулся к генералу Сухозанету и бодро отдал честь.