Брандмейстер и бражник

      Мертвые бабочки кружатся по комнате, судорожно мечутся из стороны в сторону, то приближаясь к трепещущему язычку искусственного пламени, то судорожно, выписывая острые углы, дергаясь в сторону и уходя в штопор. Огонь отражается бликами от их крыльев: пепельно-седыми крапинками, рыжими подпалинами, алыми отсветами — всеми оттенками пламени, золы и угольной тьмы.       Здесь нет ни одной такой бабочки, которая залетела бы в этот склеп из живого летнего дня — ни одной белой капустницы, бледно-желтой лимонницы, пестрой галатеи — только тускло-черные траурницы, парусники, бражники и адмиралы.       Щелк. Щелк. Щелк. Щелк. Тяжелая платиновая зажигалка клацает, словно челюсти голодного хищника, когда огонь вспыхивает снова и снова. Страницы занимаются пламенем одна за одной, и в рое бабочек прибывает. Мертвые бабочки шелестят, сталкиваясь друг с другом крохотными тельцами, и тишину разрывает тихий треск. Уже нет и не будет таких цветов, которые напоили бы этих насекомых сладким нектаром досыта, поэтому они, обессилев, падают на пол и сразу же рассыпаются на крохотные чешуйки серого праха.       Щелк. Щелк. Брандмейстер Битти смотрит на темный плавный вихрь поверх маленького синтетического солнца, восходящего и закатывающегося над корпусом "форменной" зажигалки пожарного. Металлическая саламандра следит за такими же настоящими и живыми, как она сама, насекомыми. Бабочек не было и нет — только пепел обгорелых страниц, крупный, пушистый, неспешный, как первый невинный снег, глядя на который хочется слагать стихи — метафоры сами лезут в голову. Прах и кости, и бражник мертвая голова, и лепестки вишен, и мягкие, словно сахарная вата, облака, выгорающие дочерна в грозовые тучи. Страница за страницей: зола старинных манускриптов похожа на экзотических махаонов, угольки толстых переплетов сборников детских сказок — на крапчатых шашечниц. Разве можно было хотя бы на секунду предположить, что источники стольких распрей, войн цензоров, стычек между недовольными, ненависти не понявших, обожания знающих, ревности одних к другим, что это может превратиться в нечто настолько красивое?..       Щелк. Битти усмехается: все, о чем он только что подумал, уже почти полностью исчезло. Нет тех иллюзорных объектов зависти, что существовали раньше. Теперь их вытеснили материальные вещи — автомобили, одежда и, конечно, телевизорные стены — так что уже никто не смотрит косо на соседа, который грамотнее пишет и тоньше чувствует перепады настроения этого мира. Никто не испытывает настоящей опаляющей ненависти, и даже пожарные толком не понимают ее природы и не задумываются о своей профессии, пугающей всех, кроме них самих. Впрочем, если бы они не чувствовали инстинктивно ту величественность и, одновременно, святотатственную опасность своего ремесла, если бы их не подгонял слабо тлеющий интерес, пожарные давно бросили бы свою работу — у них, людей современности, любопытства и увлеченности, как у золотой рыбки. Поэтому в каждой пожарной части должен быть тот, кто знает и не дает уголькам потухнуть.       Щелк. Старые машинописные страницы цвета слоновой кости окрашиваются текучей охрой, тут же выцветающей в черноту. На одном из листов бумаги еще можно прочесть остатки заголовка: "Трактат о з… их… литературного наследия. Докт… ософии, профессор… рститета… Битти".       Пепельно-пламенный бражник мертвая голова садится на рукав форменной тужурки и ухмыляется оскаленным черепом прямо в лицо брандмейстера.