***
Данте захлопнул за собой дверь. В голове его все еще стоял густой туман, а мысли разбредались в неизвестных направлениях. Он прислонился к твердой поверхности, слегка прикрывая ресницы и успокаивая сбившееся дыхание. Подобный французский спорт не был его сильной стороной. Элай и Дагон сочувственно смотрели на вошедшего, словно прощались с глубоко больным человеком на больничной койке. — Что, насладились шоу? — Дантаниэл кисло глянул на них. — Порадуйтесь. Это был последний раз. Больше такого не повторится. — Конечно. Мы ничего не говорим. — Животное вернулось? — вместо ответа спросил Данте, злобно слизывая языком кровь с губы. Мальчишка не пожалел сил прихватить его побольнее. Братья указали ему в сторону ванной, откуда доносился шум воды. На момент Дантаниэлу стало жаль, что он не мог подзеркалить мысли Мэла и понять его настроение, потому пришлось дожидаться, когда тот покинет убежище. Через полчаса Марлоу вылез из санузла в облике пантеры и захромал к себе, вверх по лестнице, уныло волоча хвост. Задняя лапа все еще была в нерабочем состоянии, он сильно переваливался и еле смог дойти до комнаты, чтобы посмотреть, во что она превратилась. Конечно, Элай и Дагон вынесли все трупы. Мэл недовольно окинул свою заляпанную запекшейся кровью опустевшую обитель, в которой никому не разрешал ковыряться. Его жилище было осквернено. Оглядевшись, он обернулся человеком и тяжело улегся на кровать. Пружины жалобно скрипнули под его весом. Ничего в этом мире не вечно — и дружба, в которой не сомневаешься, могла дать трещину; и даже труп не собирался остаться просто поболтать. Через пару минут компания для Мэла нашлась. В его святыню, осторожно ступая, закрался Данте. Он опустил глаза, не зная, как подойти к другу и что ему сказать. В этот раз они дрались, как последние животные, павшие ниже, чем свиньи в грязи. Данте припомнил только пару таких серьезных стычек, но причины их уже давно канули в недра памяти. Сейчас же раны были все еще свежи, а Мэл не смотрел на него, хотя приближение врага не было для него сюрпризом. Данте тихо подкрался к кровати и опустился на одно колено, созерцая страшные раны и шрамы, оставленные его когтями. К старым добавилось несколько новых, более глубоких увечий. Они блестели на свету, обнажая кровавое нутро и напоминая о том, что друзья иногда могут ранить гораздо больнее, чем злейшие враги. Данте провел время, осмысляя их с Марлоу горячую глупость. Ведь в мире не было никого ближе них, не было никого более тесно связанного. Марлоу был его божеством, самым лучшим человеком, на которого хотелось походить во всем. Данте чувствовал себя провинившимся щенком, видя его изуродованную спину. Теперь, когда Мэл был в поле зрения, Данте чувствовал колоссальное облегчение и в душе осталось лишь желание помириться с ним, чтобы молчание не висело между ними напряженной нитью. — Мэл… — Данте осторожно погладил его по боку. — Пошел вон из моей комнаты! Данте прищурился. Он знал, что заслужил это. — Мэл, тебе надо промыть раны… — Пошел вон. Из. Моей комнаты, — свистящий, как змеиное шипение, голос. Что ж, Мэл явно не нашел в себе способ примириться с горящей в его сердце обидой. — Нет. Не пойду, не поговорив. Можешь наподдать мне второй раз. Ты сам-то дрался не хуже голодного леопарда… Марлоу повернулся к нему с искаженным от бешенства лицом. — Какая часть словосочетания «отвали от меня» тебе непонятна? — Вся, — Данте упрямо смотрел на него. Мэл тоже смотрел на него с нескрываемой злобой. Его известково-белое лицо было твердым. — Я не хочу тебя видеть. Проваливай. Уходи. Чтоб духом твоим здесь не пахло. Катись к Дьяволу. Выметайся, — однообразно сыпал синонимами Марлоу. — Перестань, — Данте потянулся и сжал его плечо. — Ну прости меня. Ты тоже не подарок… Я просил тебя не таскать сюда мертвяков… Ты меня не слушал. — Я не в настроении сейчас говорить, — Мэл резко скинул руку друга, а в воздухе, как дым горьких сигарет, снова повис запах ссоры. — Нет, ты в настроении… Ну пожалуйста. Я совсем не видел тебя в последние дни. — Мне же лучше, — темная бровь изогнулась ломаной линией. — Не лучше. Я не рад, когда ты не рад. — Данте настойчиво оттолкнул его руки и забрался на кровать, обнимая точеные плечи, мощную шею и подаваясь вперед, чтобы ощутить тепло знакомого тела. От Мэла свежо пахло гелем для душа и немного осенними листьями и горечью. — Мне скучно без тебя. Разве это так трудно понять? — Пошел вон с моей кровати, псина. Марлоу был серьезен. Он гневно отпихивал его от себя, совсем не в шутку. — У тебя уже есть массовик-затейник, который ради тебя готов хоть раком встать. Ты даже меня готов уделать из-за злобы на него. — Нет, мне нужен именно ты, — Данте продолжал гладить непокорную пантеру. — При чем тут все другие? — Дантаниэл навис над ним, ероша темные волосы. Он отодвинулся и заглянул в глубокие изумрудные глаза. — Тебе очень больно? — Нет, мне щекотно. — Давай я все поправлю? — Ты не поправишь. Ты сделаешь хуже. Лучшее, что ты можешь, Данте, просто не трогать меня… — Ты не думаешь так на самом деле. В одиночку ты не справишься. Ведь мы с тобой как две половины. Я — одна. А ты — вторая…Это то, что заставляет боль уйти, Но не смогло удержать тебя. Мы слишком сломаны, И нет ни волшебного клея, ни трюков, Наша связь утеряна. Глядя на твою улыбку, мне хотелось чихать, — Тогда мы были неразлучны, как сиамские близнецы. В тебе столько грации, Все бы отдал, чтоб быть рядом. (Placebo — Lay Me down)
— Где ты вычитал эту ересь, придурок? В книжке о Ромео и Джульетте? — Мэл протестующе вертелся в объятиях, желая лишь одного: чтобы его оставили и не трогали то, что болело при каждом касании. — Нет. Я это вычитал в тебе. Данте избавил его от необходимости лишних телодвижений. Он встал на колени и медленно освободился от своей футболки, расстегнул джинсы, отбросив в сторону и их. Он примагничивал взгляд своими действиями, а Мэл, ругая себя на чем свет стоит, поддавался и следил за его руками. — Лежи смирно, — было последнее, что изрек Данте, перед тем, как превратиться в волка; Мэл обреченно отвалился на подушку. Не было никакого спасения от этой холеры, но ведь выбора никто не предлагал. Никогда. Огромный волк тихо заскулил, склонившись над ранами, чувствуя боль того, кому он совсем недавно наносил их. Он принялся осторожно зализывать рубцы, чтобы склеить обратно все то, что он сломал, облегчить агонию ободранной души. Пушистая шкура болезненно ласкала кожу, и Мэл невольно улыбнулся. Он медленно провел по его шерсти, погружаясь в транс от прикосновений колючих волосков. Пропуская выдохи, он ощущал теплый бок животного рядом и слишком быстро сдавался. — Перестань. Так щекотно, — проговорил Мэл, сжимая покрывало, но Данте все равно продолжал. Расстилаясь, как дымок перед рассветом, он вылизывал его теплую, пахнущую морской свежестью кожу, тыкался влажным носом в его живот и грудь, закрадываясь дыханием в душу, ложился сверху, обнимая Мэла лапами и ласково подметая хвостом по его ногам. Все тот же радостный щенок, которого в нем временами было больше, чем вдумчивого, сознательного человека. — Когда же ты повзрослеешь, — выдохнул Мэл еле слышно. Он не хотел прощать, но зачем-то все равно запускал пальцы в жесткую шкуру, гладил острые, довольно подергивающиеся уши, касался коротеньких усов и растворялся в ядовитых объятиях, которые отравляли его вечность и заставляли пресмыкаться в унижении слишком долго. Мэл непроизвольно потянул носом, принюхиваясь к черной шкуре. Его запах уже стал иной. Больше не горький и отдающий свободой ночных дорог и безрассудством. Теперь он пах привязанностью и чем-то чужим. Этот острый дух перемен заставлял хотеть чихать. Не следовало тешить себя надеждами, что этого не случится в один день, ведь было невозможно держать дикого волка при себе вечно. И заплатить за то, чтобы он оставался рядом, тоже было невозможно. Никакие деньги или магия не способны купить волю хищника; животное, свободное, как Данте, не предназначалось для содержания на привязи, даже если сам волк еще не понимал, во что он ввязался… Данте терся о лучшего друга мордой, покорно, как ручной пес. Он покрывал все раны блестящей пленкой слюны, которая должна была немного облегчить боль, убрать все черные мысли. Новый тычок влажным носом Мэлу в живот и взгляд, скользнувший чуть ниже. Мэл был возбужден от его прикосновений, а Данте нагло пользовался его слабостью. Его волчий язык прошелся по тонкой кожице, задевая головку налитого кровью органа, от чего Марлоу немного подался вперед. — Данте… перестань, — он вывернулся, стараясь отползти на живот. — Это лишнее… — Это никогда не бывает лишним. Я сказал, лежи, — уже не лапы, а ладони ласково ползли по груди темноволосого колдуна. Дантаниэл с улыбкой заглянул в его лицо, напоминая о том, что все еще было в их руках и о том, что прежде всего они были лучшие друзья, а не враги, готовые загрызть друг друга, как Каин и Авель. В их запасе все еще могла найтись магия, чтобы поправить то, что они наломали. Данте не хотел отрываться от того, кого он считал своим сиамским близнецом. Своим братом по крови и в душе. Своим идеальным партнером. Он лег на Мэла, нежно целуя его в висок и осторожно касаясь его волос. — Ты простишь меня? — шепотом спросил он в его ухо. Но Мэл ничего не ответил. Да и что на это можно было сказать? Он никогда не мог всерьез злиться на Данте. Никогда не мог твердо сказать ему «нет», даже если это было жизненно важно, не мог просто закрыть перед его носом дверь, когда он был лишним. Он не был лишним. И в этом была проблема. Вместо этого Мэл лежал обнаженный и подверженный его влиянию больше, чем когда-либо; он не знал, что теперь делать с тем, к чему они пришли. Поэтому просто выдохнул: — Закрой дверь. Сквозит из окна. Разные глаза волка пристально изучали его в ответ. Мэл до сих пор помнил, когда в последний раз видел их серыми. В моменты вроде этого он ненавидел улыбку Данте, как сам Ад, от которого вечно спасался в ее уголках. Данте кивнул. Окно в комнате Мэла все еще скалилось острыми зубьями разбитых стекол. Ворлок вытянул руку и, не глядя, запустил в дверь заклинанием. Она захлопнулась, как по волшебству. — Тебе нужен постельный режим, — промурлыкал черноволосый парень. Облизнувшись, он спустился вниз, к концентрации возбуждения Мэла, которое явно требовало к себе внимания. Пожалуй, он бы дорого отдал, чтобы видеть его таким как можно чаще. Тихое рычание Марлоу отдалось вибрацией по кровати, когда горячий рот прошелся по всей длине его ствола. Знакомый вкус и запах заполнили рецепторы, вызывая нескончаемое удовольствие; за многие столетия Данте привык к цвету его кожи и глаз, к изгибу его улыбки. Он мог безошибочно найти его тело среди других, даже если бы его лишили зрения; он прекрасно знал форму и венки на протяжении всех девяти дюймов чистой эстетики Мэла. Данте нравилась его беспомощность — он слышал сбивчивые стоны и участившийся пульс и ощущал горячие ладони на своих плечах и шее. Было легко представить, как Мэл запрокидывает голову и тяжело дышит от наслаждения, уже не контролируя свои порывы. Темноволосый ворлок ненамеренно сжал коленями ребра парня и толкнулся бедрами вперед. Конечно, Мэлу пришелся по вкусу такой способ дарить свое прощение. Данте он тоже был по вкусу. Он выпрашивал его дюйм за дюймом, вылизывая каждую пульсирующую венку, всасывая все до конца и заставляя Мэла утробно хрипеть. Громче. Они никогда не стеснялись своих животных сущностей, а Данте не стеснялся заглатывать его орган по самое горло, лаская языком по всей длине. Он просунул руки под его подтянутый зад и смял его ягодицы, впиваясь в них ногтями. Вскипевший Мэл глубоко толкался в его рот, так, что Данте пришлось чуть попридержать тигра. Он нарочно прикусил его зубами, небольно, отрезвляя страсть, нахлынувшую на темноволосого парня, затем погладил языком уздечку и снова проскользнул до самого основания, вырвав из груди Мэла судорожный хрип. — Данни… — в голосе пантеры послышались мягкие характерные вибрации и почему-то отчаяние. Этим стоном Мэл повернул ключ в зажигании. Он точно простит. После такого даже мертвый простил бы. Дантаниэл сделал еще одно резкое движение головой, так, что нос его коснулся лобка друга. Он не выпускал разгоряченную плоть изо рта. Мэл произнес его имя, значит, правда хотел этого. Данте не собирался останавливаться ни в каком случае. Он чувствовал его член языком — гладкий и такой приятный на ощупь. Мэл опять грубо уперся в его горло. Чувствовалось, что он был на пределе возможностей. Данте ощущал ртом его пульс, который колотился в ритме с сердцем. Еще пара движений и горячая струя наслаждения ударила в гортань, заставляя волка довольно улыбнуться. Он обхватил Мэла плотнее и сделал еще движение, пока Мэл по-змеиному изгибался и вился в его руках. Затем Марлоу расслабился. Его зеленые глаза распахнулись; они были абсолютно опустошены. В последний раз чувствительно лизнув его, Данте довольно вытерся и завалился рядом, любуясь усталым, чуть взмокшим лицом друга. — Уф. Ну, что скажешь? Я все так же хорош в этом, как и сто лет назад? — Ты… себе… льстишь… — Марлоу еле дышал. — Я никогда не говорил тебе, что ты хорош. С трудом открыв глаза, Мэл считал звезды. То ли в комнате стало облачно, то ли Данте выпил из него все силы, в буквальном смысле этого слова, но задымление мешало видеть ясно. — Да, ты прав. Я лучший, — спокойно заметил он. — К тому же, ты произнес мое имя. — Я хотел посоветовать тебе убрать зубы. — Ерунда. Тебе нравится, когда я делаю это с зубами, у тебя спина взмокает, и ты кончаешь, как подросток. Мэл махнул рукой и не стал ничего отвечать. Было безумно лень вести споры сейчас, когда уже не имело смысла. Они пролежали недолго, любуясь заскорузлым потолком. Потом Марлоу повернулся и посмотрел на Данте, все еще ждавшего ответа. — Ты простил меня? — Еще пара твоих оглушительных минетов, и я подумаю, — со вздохом сдался Мэл. — Ты простил. Ты просто не хочешь признавать. — Если ты такой умный, зачем спрашивать? — Я не такой умный. Иногда ты для меня загадка, Мэл. — Например в чем? — Например, ты точно не ревнуешь меня к мальчику? Ты всегда можешь мне сказать, я сделаю все, что ты скажешь мне. Твое слово для меня закон. В серьезных случаях, конечно, — на всякий случай подчеркнул Данте. Марлоу ровно посмотрел на него. Все же иногда Данте бывал удивительно несмышленым. Даже несмотря на свой, казалось бы, не юный возраст, он все равно не понимал, что иногда наступали такие ситуации, когда любые слова, любые законы, какими бы суровыми они ни были, уже не имели значения. Мэл знал это не понаслышке, наверное, теперь пришла пора и Данте выучить этот урок. Марлоу прикрыл веки: он дико устал… — Данте… Задолбал, реально. Мы уже это обсудили. Я ничего не чувствую. Я даже не уверен, что у меня еще есть сердце… Оно сгнило, когда ты на свет не родился. — Не ври мне. У тебя доброе сердце, если ты позволяешь ему быть таковым. Но ты сам не свой последние дни. Что с тобой? Уж мне ты можешь сказать? Молчание некоторое время висело в комнате рваным покрывалом. — Ничего. Нет настроения и все. Мне не нравится этот городок. Я мру здесь от скуки. — Но пока мы вынужденно тут, я могу тебя попросить соблюдать осторожность? Пожалуйста. Не плоди дома все эти трупы, ладно? И позволь Элаю затянуть твои раны. — И тогда что случится? — поинтересовался расслабленный Мэл. — И тогда ты будешь моей любимой кисой, — пошутил Данте и взъерошил его темные волосы. Он знал, что теперь Марлоу точно вывесит белый флаг примирения.