Тихая поступь

      Прошло несколько лет с того момента, как Гарретт окончательно потерял Эрин. Вместе с ней исчезли и галлюцинации, мучавшие его продолжительное время. Он чувствовал, что вместе с Эрин пропала и частичка его самого, отчего Гарретт только сильнее увлекся воровскими заказами, забывая хотя бы изредка навещать старого друга Бассо. Вор сам не особо понимал, зачем продолжает всё это – скорее всего его жизнь без воровства и ощущения себя «тенью» среди людей стала бы совершенно бессмысленной. В его доме уже красовались несколько картин из особняка покойного Барона, а также несколько десятков не особо ценных, но красивых редкостей. Не позабыл Гарретт и своего самого ярого врага – Генерала, который за прошедшие годы не только не свалился с карьерной лестницы, но укрепился еще более, за счет таких же продажных людей, которые после смерти Барона пришли к власти. Гарретт совсем не жалел, что не воспользовался возможностью его убить, когда такая представилась: он не позволил бы себе опуститься до уровня убийцы. Однако вор был бы совсем не против заглянуть «на огонёк» к старому врагу для того, чтобы обчистить особняк, особенно сейчас, когда он получил анонимный заказ на некоторые старинные редкости, хранившиеся у Генерала.       Быстро собравшись, Гарретт решил не тянуть с выполнением заказа, поэтому сразу после наступления полночи он направился в Город. Он выглядел также безлико, как и раньше: тёмные узкие улочки, на которых в большинстве случаев даже человеку не было места; отсутствие вообще кого-нибудь живого, кроме городской стражи; маленькие дома, «наляпанные» строителями буквально друг на дружку, создавали замечательное поле деятельности для воров; вместе с Прималью исчез и Мрак, его сменил всеобщий голод – те, кто не мог на рынке приобрести даже самое недорогое человеческое мясо, по ночам сбивались в стайки и, словив ни в чем неповинного прохожего, заживо кидали его в огонь для последующего употребления в пищу; грязные, страшные люди полностью соответствовали душевному состоянию Города, служили гармоничным его дополнением – постоянные потасовки, в народе называвшиеся революциями, не приводили ни к чему, кроме смены одного богача на престоле другим. Гарретт пообещал себе больше никогда не лезть в дела, имеющие хотя бы один «политический угол», будучи уверенным в том, что он несомненно окажется острым и может ранить его, на этот раз смертельно. Никто не понимал, насколько болен город – простые люди, винящие во всем продажную власть, не видели огромного гнойного образования на всем теле, когда как развившуюся гангрену на опорных конечностях власти замечали все, без исключения. –       Гарретта не волновали проблемы Города, он, присев на краешке высокого дома, наблюдал отнюдь не за «красотами» нищенской жизни, а искал более безопасный путь в особняк Генерала. Дорога по крышам к нужному месту заняла у него порядка нескольких десятков минут и, к счастью, вор не привлек внимание ни одного стража на пути, хоть и приготовил дубинку и стрелы на такой случай. Подобравшись к заднему входу в особняк, через сад, Гарретт огляделся – охраны в этот день было чересчур много, что совсем его не обеспокоило. По какой-то причине он не выбросил из головы идею обокрасть особняк именно сегодня, видимо, желание поживиться на и без того ворованном золоте Генерала, превозмогло над здравым смыслом, а сотни удачных краж только усилили его уверенность в себе. Надо сказать, что в обычную ночь сад охраняла от силы парочка человек – ведь ничего ценного там не хранилось, да и никто «дорогой» там не жил.       Со стороны сада в особняк вели несколько окон: одно слишком высоко для того, чтобы забраться туда не привлекая внимания, и второе довольно низко, да и по размеру подойдет, чтобы проникнуть без особых проблем.       В действительности, никто «дорогой» не жил в тёмной маленькой коморке, окном выходившей на сад. Леди Морриган хоть и была дочерью Генерала, но практически никогда не видела его. Двадцать два года назад он узнал, что одна из проституток, которых он приобрел для своего пользования как недорогое, но несомненно интересное развлечение, по неосторожности забеременела, да и родила неприметную девочку, которую Генерал забрал к себе. Естественно, сделал он это, руководствуясь лишь холодным расчетом: при удачном стечении обстоятельств, а генеральские дочки всегда пользовались неплохим спросом, он смог бы продать её, получив взамен приданое и влиятельный круг богатых «друзей», заправлявших всем в Городе, в который Генерала не пускали из-за отсутствия у того нужного количества капитала. Таким образом, ребенок был отобран у матери и отдан на воспитание уличной нянечке Зельде, которой платили куском хлеба за работу. Девушка росла не глупой, но очень уж потерявшейся в реальном мире – её попросту не выпускали из коморки, в которой она обитала. Уна, так называла девушку нянечка, никогда не видела ничего из того, что творилось за холодными стенами: ни людских зверств, ни насилия, ни крови; всё, чем она занималась – читала литературу, которую ей изо дня в день приносила нянечка, начиная от грязных бульварных романов и заканчивая набожной религиозной литературой.       Уна заметила, что в эту ночь увеличилось количество стражи, охранявшей особняк. Естественно, причины этого ей были неизвестны, но любопытство одолевало, и девушка на протяжении двадцати минут неустанно смотрела в слегка приоткрытое окошко, желая развеять хотя бы один туман неизвестности. Однако ничего необычного не происходило. Бессонница не давала спокойно провести оставшуюся часть ночи, но девушка решила не забивать этим голову – мало ли для чего усилили охрану, возможно, Генерал готовится к приёму какого-то очень важного гостя. Уна решила не медлить со сном и переоделась в ночное простецкое платье, которое несколько лет назад подарила ей нянечка, видя, что выбор нарядов у ребёнка невелик: лишь одно платье, которое ей досталось после смерти очередной горничной, да и то в заплатках. Увидев девушку в таком повседневном одеянии, обычный человек никогда и не подумает, что перед ним не уличная девка, а сама генеральская дочка; подарок нянечки стал чем-то необычным и очень приятным для девушки, и она с радостью приняла его. Уна уселась перед зеркалом, которое находилось напротив полуоткрытого окна, и начала медленно и осторожно расчесывать длинные волосы. На ее шее красовался серебряный медальон, который она в день своего рождения получила от матери и никогда не снимала. В свете полной луны медальон выглядел необычайно прекрасно: гладкая серебряная поверхность блестела, словно тысяча алмазов, несомненно, радуя глаз обладательницы. Рассматривая в зеркале столь полюбившуюся, хоть и не дорогую, но всё же драгоценность, девушка заметила, что окно в её комнате распахнуто настежь. Разум убеждал, что всему виной лишь ветер, однако задним местом она почувствовала, что что-то здесь не так. В комнате стояла полная тишина, а в воздухе витал как-то незнакомый запах: еле различимый, странный для девушки, проведшей всю жизнь в каморке, так как чувствовала помещение, словно оно было частью ее самой. Девушка встала и тихо подошла к вечно закрытой двери, чтобы зажечь две свечи, стоящие рядом. Сердце её стучало, словно она не свечки зажигала, а решила спалить весь дом. Одну Уна оставила на столе, чтобы было немного поспокойнее, а вторую взяла в руку и стала подходить к окну, намереваясь его закрыть. Обернувшись и сделав лишь шаг вперед, она заметила на полу рядом с окном несколько капель крови, которые легли прерывающейся тонкой дорожкой на холодном каменном полу, ведя в темный угол комнаты. Девушка не на шутку заволновалась: её кожа покрылась мелкими мурашками, а руки непродолжительное время тряслись, но перестали, как только Уна более-менее успокоилась и сжала подставку свечи сильнее.       - Мне страшно, выходи, - полушёпотом сказала девушка, смотря в пустоту, - или я закричу.       Девушка подошла к окну и закрыла его на замок. Обернувшись, она заметила, что свеча, зажженная ею, странным образом потухла: и на улице было полное безветрие, и она стояла достаточно далеко, чтобы потушить свечу неаккуратным движением. В противоположном конце комнаты со стола упала деревянная чашка, не на шутку испугав жительницу комнаты. Поначалу она решила подойти и поднять, но ей было до жути страшно от того, что кто-то неизвестный и желающий ей смерти может вмиг подкрасться сзади и претворить желание в жизнь, поэтому она стояла неподвижно около окна. Через мгновение Уна услышала шаги и крики нескольких человек за пределами комнаты. Люди остановились рядом с её дверью, и один из них начал шумно рыться в кармане, приговаривая: «Наконец-то я придушу эту доверчивую крысу». За дверью послышался смех нескольких людей. Уна поняла, кто так шумно подошел к её комнате. Искренне недолюбливая Генерала и всё то, что он сделал с ней, она буквально подбежала к книжной полке, стоявшей вплотную к стене, и дернула за одну из книг, после чего открылось небольшое помещение, которое Уна нашла за время жизни в особняке и оборудовала в нём свой личный уголок, в который не имел доступ никто, кроме неё. Услышав стук ключа по замку и дёргание за ручку, Уна отбежала к окну и подтёрла обувью остатки крови на полу.       - Кто бы ты ни был, если не хочешь быть пойманным, то беги в комнату в книжном шкафу, - еле слышно протараторила девушка и спешно поправила рваную ткань на окне, которую даже стыдно назвать занавесками.       Уна услышала, как звук открывшейся входной двери заглушил звук закрывающейся потайной двери, отчего в какой-то степени успокоилась. Генерал демонстративно пнул дверь и вальяжно вошёл в комнату. За ним зашли охранники, освещая всё помещение яркими факелами. Девушка с испуганным видом уставилась на отца и прижала к себе подставку для свечи.       - Морриган, а ты чего не спишь в такое позднее время? – Генерал сделал несколько шагов вперед, приблизившись вплотную к дочери.       - Я собиралась, просто решила проверить, насколько хорошо закрыто окно, - девушка нелепо улыбнулась сквозь страх, видя, что Генерал жестом приказал страже обыскать комнату.       - А ты никого рядом не замечала? – Генерал попытался подойти к вопросу о воре, как можно больше оставив в неведении Уну. – Ну, например, большие тени или, например, чудные шорохи?       - Я бы закричала от страха, увидев или услышав что-нибудь подобное, - девушка сглотнула слюну и уперлась спиной в окно.       Генерал осмотрел ставни окна, которые были хорошо закрыты, и всё помещение целиком – в итоге ничего не обнаружил. Девушка, дрожа, наблюдала за его действиями, и только когда Генерал ушел, отчитав бранными выражениями стражника за нелепое предположение о том, что вор залез в окно к девчонке, Уна глубоко вздохнула, переведя дух.       Гарретт бесшумно сидел в тёмной комнатушке, дверь в которую открыла странная девушка в сером мешковатом одеянии, но что казалось ему более необычным, так это помощь со стороны: он не надеялся на какую-либо подмогу вообще, прекрасно понимая, куда направляется. Глубокая рана в плече не давала сосредоточиться, а стрела, пронзившая его тело, была до сих пор не вынута – в состоянии, когда он должен быть полностью сосредоточен на том, чтобы быть как можно более скрытным, Гарретт боялся, что неосторожным резким движением может оставить кусок стрелы в теле, что для него означало несвоевременную и мучительную смерть. Зрение постепенно ухудшалось – стены в его глазах начинали медленно расплываться; головная боль усиливалась с каждой минутой – Гарретт знал про то, что некоторые «добродушные» стрельцы намазывают наконечники стрел медленнодействующим ядом. Суть действия отравы заключается в том, что при попадании в организм яд словно «выключает» его на некоторое время, и человек находится без сознания, что делает его, по сути, очень легкой добычей. С учётом того, что сравнительно давно Генерал обязал лучников использовать только такие стрелы, у Гарретта не было сомнений, хоть и раньше на такую стрелу он не попадался. Однако в комплекте с проникающей раной, действие яда было бы смертельным – человек мало того, что постепенно «выходит из строя», так еще и не имеет возможности остановить кровотечение. Гарретт уже тысячу раз мысленно похвалил себя за столь удачный выбор в поиске укрытия – сбежать с территории поместья не представлялось возможным: по запаху свежей крови его бы запросто обнаружили сторожевые псы, бдящие на улице, благо в само здание животные, в том числе и сторожевые, доступа не имели; заходить в двери – априори не его стиль, а вот залезть в одинокое тёмное окошко, чтобы отсидеться, показалось ему единственно верным решением в данной ситуации, хоть он и не рассчитывал на то, что в комнате кто-то живет.       Гарретт посмотрел на свои ладони: зрение обманывало, не давало «чёткую картинку». Он услышал, как дверь открылась, и в нее спешно вошла девушка со свечой в руке, также нетерпеливо закрыв ее. Он не почувствовал в ней прежнего страха, с которым она смотрела в темноту и фактически умоляла показаться ей, скорее всего, сейчас она испытывала лишь волнение. Девушка перевела дух, протерла глаза, которые до сих пор болели от яркого света факелов «ночных клоунов», ворвавшихся в её комнату, и стала небольшими шагами подходить к Гарретту, осматривая издалека. Вор тоже пытался рассмотреть её лицо, но, к сожалению, в его глазах оно расплывалось, образуя одно бледное пятно. Уна, увидев его рану, прикрыла рот ладонью. Гарретт совсем обессилел – войдя бы в комнату его враг, вор бы не смог себя защитить. Здоровой рукой он потянулся к стреле и, попытавшись осторожно вытянуть её, ощутил такой прилив острой боли, который заставил его убрать руку и полностью откинуться на жесткую деревянную кушетку, которую Уна оборудовала для более-менее удобного пребывания в комнате.       Девушка сразу сообразила, что нужно делать, ведь совсем недавно ею была дочитана наискучнейшая книга о первой помощи при самых разных случаях: начиная от простого синяка и заканчивая постепенным гноением живых тканей организма. К сожалению, именно случая с проникновением отравленной стрелы в конечность в книженции не было, однако опыт вытаскивания острых предметов из организма у неё был – в подростковом возрасте она случайно проткнула ножницами руку насквозь. Да и все необходимое для первичной обработки такой раны у неё имелось – с того самого момента стояло и, к счастью, пылилось на верхней полке. Вернувшись со всем необходимым к потерявшему сознание незваному гостю, она и не задумывалась о том, что он может оказаться человеком ещё хуже Генерала, в какой-то степени она совершенно не дорожила своей жизнью, в той же степени была по-бытовому глупа – в такие времена действительно разумно называть милосердие глупостью.       Тело Гарретта лежало достаточно удобно для того, чтобы безопасно извлечь стрелу и причинить ему минимальные неудобства. Хотя, во время действия такого яда, он бы не почувствовал даже если б достаточно большой кусок стрелы остался в его организме вследствие неаккуратных действий Уны. Однако девушка действовала вполне по-научному для того времени: отломив оперение, она протащила стрелу насквозь. Благо из-за обилия крови стрела буквально «выскользнула» из раны, не повредив ткани. Моментально обработав рану, девушка попыталась остановить кровотечение, крепко перевязав раненому плечо. Убедившись, что с мужчиной все порядке, насколько это было возможно, девушка решила не тревожить его до утра, да и сама она устала, провозившись часть ночи с гостем.

***

      Тёмная комнатушка без окон, освещенная лишь тусклой маленькой свечкой, казалась Гарретту смутно знакомой. Первые несколько секунд он попросту не понимал, кто вытащил стрелу из его тела и перевязал раны, да и зрение его до сих пор не полностью восстановилось – вор решил не медлить в ожидании полного прозрения и, достав головку мака, съел его. Осмотрев комнату получше, Гарретт не нашел ничего ценного, даже отметил, что его окружал какой-то мебельный мусор: рядом с кушеткой, на которой он очнулся, стоял небольшой прикроватный столик, на нём лежала развёрнутая книга, страницы которой по краям были запачканы кровью; рядом с книгой валялись окровавленные тряпки; недалеко от кушетки находился деревянный табурет; кроме этих нехитрых предметов обстановки в комнатушке ничего не было. Через некоторое время в комнату вошла та самая девушка, которую он видел перед тем, как потерять сознание. Гарретт решил поначалу не показывать, что он пришел в себя, а понаблюдать за её действиями. Уна подошла вплотную и, усевшись на стул, дотронулась до руки Гарретта, чтобы проверить пульс. Убедившись, что человек жив, девушка подвинула свечу поближе, желая рассмотреть вчерашнюю рану. Уна легонько дотронулась до повязки, и тут же её за руку схватил Гарретт, сжав довольно сильно.       - Зачем ты помогла? – Гарретт сильнее сжал руку, при этом медленно притягивая к себе отстранявшуюся от испуга девушку. Она даже внутренне, самой себе не могла ответить на этот вопрос, не то что чужому человеку. Девушка молчала; тем временем Гарретт перешел из лежачего положения в сидячее, тем самым приблизившись на то расстояние, на котором он мог сполна рассмотреть её лицо: бледный оттенок кожи совершенно не придавал её лицу какого-либо шарма, хоть и считался признаком «голубых кровей», а неестественно-голубые глаза совсем не подходили человеку, живущему в таком смрадном месте, как Город. Девушка подняла глаза, и вор понял, что он немного погорячился с прямыми вопросами.       - Кто ты? – продолжил расспросы Гарретт в уже более мягкой форме.       - Довольно странный вопрос от человека, запрыгнувшего вчера ночью ко мне в окно, - усмехнулась девушка, услышав столь неоднозначный вопрос.       Понимая, что она права, Гарретт отпустил её руку и попытался пошевелить раненой конечностью. Удалось ему это совсем непросто: мало того, что резкое движение доставило ему гораздо больше дискомфорта, чем ранее, так еще и повязка на плече окрасилась в кровавый цвет сильнее. Гарретт оставил в покое руку, позволив Уне начать накладывать дополнительную повязку.       - Я просто поняла, что некоторые ненавистные мне люди охотятся именно за тобой, и только поэтому решила помочь. - Уна нехотя улыбнулась.       - Окажись я убийцей, ты бы давно истекала кровью на холодном полу.       - В наше время убийцы нападают на дома, словно шакалья стая, а шакал в одиночку никогда не пойдет даже на равного по силе зверя.       Услышав ответ, Гарретт усмехнулся.       - Если нечем питаться, то шакал нападет даже на себе подобного, не то что на беззащитную лань.       Гарретт приметил на шее девушки серебряный медальон и, как бы ни хотел его прикарманить, всё-таки не стал трогать. По крайней мере, в тот момент. Продолжая заниматься перевязыванием руки, Уна краем глаза заметила недвусмысленный взгляд вора на её украшении. Сложившуюся ситуацию девушка решила использовать для своих целей.       - Понравился? – спросила девушка. – Хочешь, отдам? Только взамен на услугу.       - Ты удивительно быстро готова расстаться со своими украшениями, я могу тебе в этом помочь, даже не утруждаясь выполнять услугу.       Девушка достала из широкого кармана платья небольшую буханку пресного хлеба, оставленного нянечкой на ужин, и, отломив половину, поделилась едой с гостем. Не ожидав такой безразличной реакции на его высказывание, Гарретт всё же принял кусок хлеба от девушки – честно сказать, он уже и не помнил, когда питался чем-то более-менее съедобным, да и рана без пищи заживала бы гораздо дольше.       - Чего ты хочешь, чтобы я сделал? – прервал Гарретт нависшее молчание. Девушка опешила от внезапной перемены позиции вором. Положив остатки хлеба в карман, Уна убрала с шеи волосы и двумя руками стала расстегивать медальон.       - Очень хочу хоть раз увидеть Город, - сказала, смущаясь, девушка и протянула медальон.       - Я что, так сильно похож на человека, который устраивает барышням прогулки под луной?       - Не очень, - девушка засмеялась и от смущения закрыла рот ладошкой.       Гарретт был удивлен столь странной «платой» за украшение, однако не желал более расспрашивать лишнего. Он отодвинул протянутый девушкой медальон, поднялся с кушетки и, прихватив свои вещи, направился к выходу. Девушка спешно поднялась и пошла за ним. Поняв его намеренье уйти именно сейчас, Уна открыла окно и отошла, ожидая дальнейших действий гостя. Гарретт подошел к окну и, оглянувшись, натянул «маску» на лицо и сказал: «Завтра, в полночь».