Записки ученика

*** — Одно из двух, — говорит Тамлен. — Либо мы перебрали с эльфийским корнем, либо это пиздец. Махариэль даже не морщится, он впервые не может найти цензурного эквивалента в своём лексиконе. Небо над их головами расцвечивают зеленые искры, и облака вихрятся по кругу. — Выбираю первое, — говорит Терон, задирает голову к небу и тянет задумчиво: — Это дыра? — Скорее дырень, — поправляет Тамлен. — Дырища. Королева всех дыр. Дыралева. Я все ещё надеюсь, это от корня, потому что если нет... Он замолкает, хмурится и трогает тетиву лука — так Тамлен успокаивается. — Надо сказать хранительнице, — вздыхает Махариэль. — О том, что мы курили? — О Дыралеве. *** Когда Тамлену семь, он садится на ежа. Это так смешно, что Терон в прямом смысле чуть не умирает, подавившись орехом, который жуёт. Тамлен вопит и бегает кругами, а Махариэль задыхается, испытывая одновременно болезненное веселье и оглушающую панику. Пайвел тогда додумывается хлопнуть его по спине, Тамлена потом останавливают и вытаскивают иголки из задницы, но Махариэль до сих пор убеждён — не все. Одна точно остаётся, потому что иначе объяснить его неугомонную тягу к приключениям Махариэль не может. — Мы идём к Дыралеве, — так Тамлен говорит Хранительнице. Сразу после того, как она возвещает чётко и ясно — мир в дерьме. — Будто ты чем-то там сильно поможешь. Из тебя охотник, как из меня кормилица, — фыркает Таниэль. — И кто это "мы" вообще? — "Мы" — это я и Терон, — отвечает Тамлен невозмутимо за них двоих. Махариэлю он выбора не дает. *** — Выбор есть всегда, — говорит Тамлен, стягивая с ног сапоги, без которых работать в мастерской глупо, а за ними штаны из плотной кожи, прожженные во многих местах искрами от жаровни. — Ты мне его не оставил, — отвечает Терон. Тамлен мажет по нему взглядом — глаза у него голубые, слабо мерцают в темноте, и валласлин на нахмуренном лбу собирается в причудливый узор. Махариэль вздыхает, тянет Тамлена на себя, тот возится, упирает подбородок Терону в грудь и подцепляет пальцами цепочку с кольцом-обещанием на его шее. У Тамлена есть точно такая же — холодит Махариэлю кожу рядом с сердцем и горьковато-точно символизирует их отношения. — Ты можешь не идти со мной, — вздыхает Тамлен. Смотрит на него внимательно из-под ресниц. Махариэль кладёт обе руки на его ягодицы — кожа под пальцами гладкая и горячая, мышцы каменные от напряжения — слегка подтягивает его выше и говорит отчаянным шёпотом, почти касаясь губ Тамлена своими: — Это не выбор. *** Выбор — это когда два оленя пасутся рядом, а Терон накладывает на тетиву стрелу и думает, куда ее послать. Это когда Ашале даёт ему сразу две миски с похлебкой — для него, и для Тамлена, — и пока Махариэль идёт к костру, он решает, из которой будет есть сам. Это если на свист отзываются сразу все дети, и Махариэлю нужно выбрать, кому он даст поручение, а кого отправит назад. Одно из двух или одно из многих — это выбор. Что-то из ничего — нет. Когда Тамлен говорит, что любит Махариэля больше жизни, но любовь его совсем другого рода, а потом протягивает на ладони Обещание — круглое и гладкое, выполненное с ювелирной аккуратностью — это не выбор. Когда Тамлен со злостью бросает, что Махариэль может либо смириться, либо взять с него пример и завести плотские отношения с кем-нибудь из клана — это тоже не выбор. Когда Тамлен сообщает, что пойдет к Дыралеве с ним или без него — Махариэлю просто не из чего выбирать. *** К моменту, когда они переплывают Недремлющее море, Дыралева пропадает. Тамлен очень расстраивается, но все равно тащит Махариэля в горы, просто чтобы посмотреть, что от нее осталось. Днем они идут лесами, держась подальше от Имперского тракта и поселений шемленов, по ночам жарят крольчатину и говорят о том, о чем раньше не решались. Тамлен никогда не зовет Махариэля "Сердцем", хотя предполагается, что связанные Обещанием становятся друг для друга всем раз и навсегда. — Ты — скорее мои руки, — поясняет Тамлен. — Почему руки? — удивляется Махариэль. — Без сердца кто угодно жить может, посмотри на Таниэля, — Терон издает смешок, и Тамлен улыбается шире, берет его ладони в свои и гладит большими пальцами ободранные костяшки. От этого Махариэлю одновременно немного больно и душно — в груди сворачивается горячий комок нежности, щекочет глотку, из-за чего хочется сказать что-то веское, что-то по-настоящему важное, но слов нет. — Без своих рук я перестану быть собой, — продолжает Тамлен. — Все, что я умею, — вообще все — я умею руками. Для меня руки — важнее сердца. — Если сердце не бьется, руки не работают, — возражает Махариэль. — Скажи это тем ожившим скелетам, которых мы встречали в лесу Брессилиан, — смеется Тамлен. Терон в этом вопросе менее конкретен. — Ты у меня под кожей, — говорит он, когда Тамлен задает встречный вопрос — У тебя под кожей есть много чего, — фыркает тот в ответ. — Мышцы, например? Или кости. Или кровь, много крови. И еще куча-куча всего. Ты хоть раз видел, как кормилицы разделывают оленьи туши? — Нет, это другое, — возражает Терон. Он делает неопределенный жест рукой, хмурится, не в силах подобрать слова и пытается пояснить: — Сердце — тоже просто мышца. И руки — это же кости с мясом, но ты вовсе не это имеешь в виду. Тамлен понимающе хмыкает, задумчиво хмурится. Спрашивает серьезно: — Так глубоко? Махариэль кивает. *** В горах они находят Убежище. Шемленов вокруг так много, что Махариэль целую вечность заставляет Тамлена оставаться в отдалении, пока обходит все по периметру. Инквизиция, Вестник Андрасте, демоны и разрывы — все эти слова, слышимые из каждого уголка лагеря, порождают только одно желание: взять Тамлена за шкирку и утащить так далеко, как это только возможно. У Тамлена на все, как всегда, свое мнение. Когда солнце садится, он, не выдержав давления иголки в своей заднице, выходит из укрытия и приближается к шемленам. Терон, ругаясь, нагоняет его через пару шагов, напряженно держит в руке лук, готовый вскинуть его в любую минуту. На них никто не обращает внимания. — Кто тут главный? — спрашивает Тамлен у конюшего. Мужик машет большой рукой в сторону церкви, так же поступает плоскоухий, тащущий таз с водой. Перед тяжелыми церковными дверьми Тамлен останавливается, смотрит на пергамент и говорит: — Похоже, Хранительница, как всегда, оказалась права — мир в дерьме. Терон согласно хмыкает и думает, что еще не поздно уйти. Тамлен оборачивается. Вокруг горит много костров, факелы у церковных дверей чадят, и пляшут языки пламени на промасленных головнях. Кожа Тамлена в этих отсветах кажется неровной, линии валласлина ловят отсветы от огня и чудятся Махариэлю золотыми. — Мы же останемся? — спрашивает Тамлен. На этот раз он оставляет выбор или, по крайней мере, его иллюзию. Махариэль вздыхает и делает свой очередной (не)выбор: — Если хочешь. *** В целом ничего не меняется. Знакомый с детства принцип "кто не работает, тот не ест" проявляется и здесь. Тамлена забирают в кузницу, а Махариэль с другими охотниками добывает пропитание для всей этой кучи людей. Дичи в горах не очень много — костлявые наги или толстошкурые буффало, но выбирать не приходится. У них с Тамленом, как и раньше, одна палатка на двоих, и Тамлен все так же редко в ней ночует. Это обижает до боли в сжатых кулаках, встает в горле комом. Мир в дерьме и вот-вот захлебнется в нем окончательно, а между ними не меняется ничего. Любовь у них все такая же большая и абсолютно взаимная, а желание — нет. Хотеть Тамлена так привычно, но видеть, как он хочет других... — к этому привыкнуть невозможно. — Я не хочу делать тебе больно, — шепчет Тамлен на ухо. Он приходит под утро, прижимается грудью к спине Махариэля, обнимает так сильно, что тяжело дышать. Терон поворачивает к нему голову, смотрит в глаза и немного на припухшие губы. Он мог бы поцеловать Тамлена здесь и сейчас, требовательно и жестко или показывая всю нежность, на которую способен. Тамлен обязательно ответит, но это совсем ничего не изменит. Махариэль закрывает глаза и шепчет с тихим отчаянием: — Так не делай. Тамлен не отвечает, потому что ему нечего сказать — сжимает руки сильнее, утыкается носом в ложбинку между плечом и шеей. И молчит. Это его выбор. *** Когда выпадает много снега, стада буффало спускаются ниже в поисках пропитания, и охотиться становится тяжелее. Махариэль не появляется в Убежище по несколько дней, а однажды, когда уходит слишком далеко, чтобы пригнать стадо к заставе охотников у подножия, задерживается на пару недель. Он возвращается уставшим, но сытым, на небе брезжит рассвет — кроваво-красный, какой бывает только после бури зимой — и не сразу понимает, что застает пепелище. Разрушенное Убежище щетинится остовами сгоревших домов, в нос забирается запах жженного мяса. Крыша кузницы обваливается прямо на кузницу, из-под крупной чернюшной от копоти балки к его ногам тянутся скрюченные горелые пальцы. Эти пальцы хватают сердце Махариэля и сжимают так сильно, что его тошнит жирной похлебкой из буффало на черный снег. Поверить в то, что Тамлен может быть там, под этой самой крышей, просто не получается. Терон разыскивает палатки — избежавшие огня, но все смятые так, что понять, где чья уже не представляется возможным. Затем идет к церкви, но на полпути разворачивается и возвращается к кузнице. Несколько часов Махариэль бездумно таскает балки, вглядывается в единственный горелый труп и ищет рядом с ним цепочку с Обещанием среди пепла и углей, а когда не находит, радуется так, как не положено при виде умершего ужасной смертью. Вечером он чует приближающуюся бурю, которая вынуждает подняться выше, к каменистому ущелью. Там Махариэль находит недавнее кострище и несколько скончавшихся от глубоких ран шемленов, уже окоченевших. Буря заметает напрочь все следы, но как только она заканчивается, Терон идет наугад, предполагая, куда могла направиться орава людей, потерявших все. Ему холодно, мерзнут пальцы на ногах, несмотря на то, что он стянул с одного из мертвых шемленов сапоги. Мерзнут уши, и лицо болит от холода так, как никогда раньше. Руки мерзнут тоже — все еще черные от копоти, с грязными разводами в местах, где он пытается обтереться плотной тканью бывшей палатки, которая теперь служит ему плащом. Разводить огонь коченеющими пальцами с каждым разом становится все сложнее, и дичи так высоко в горах почти не попадается, только воют где-то вблизи голодные волки — они тоже идут по следам Инквизиции. Ночами Терон слушает их песни, кипятит в железной фляге снег, долго жует откопанные под снегом корешки черновицы и старается ни о чем не думать, ничего не выбирать. *** Через три дня Махариэль находит труп. Он лежит лицом в снегу, из-под светлой копны волос торчат длинные уши. Махариэль роняет в снег свое сердце и дрожащими окоченевшими пальцами переворачивает мертвеца на спину. Лицо неузнаваемо, но черно-синяя обмороженная кожа лишена валласлина. Махариэль на всякий случай скользит по щекам пальцами, пытается почувствовать дорожки узора, и одновременно с этим вернуть сбившееся дыхание. Не он — стучит сердце в груди: болезненно, гулко, веско. Облегченно. Не он — вздыхает ветер. *** Инквизиция оставляет за собой дорогу из трупов. Отыскивать тропу становится все легче. Вглядываться в лица мертвецов все равно страшно. Крепкие мужчины, худые или пышнотелые женщины, дети... мороз и голод отнимает жизни у всех, не щадя никого. Махариэль вдруг ясно понимает — вот это Инквизиция. Не люди, которые за неё сражаются, а люди, которые за неё умирают. Как никогда Махариэлю хочется, чтобы Тамлен никогда не был её частью. *** Махариэль нагоняет их перед самой бурей — голодных, замерзших, но не отчаявшихся. Люди набиваются в пещеру под утесом, жмутся друг к другу, разводят небольшие костры тут и там. Махариэль впервые за последние дни чувствует, как отступает вечный холод, немного отогреваются уши, а когда он вынимает руки из шерстяных платков, пальцы начинает покалывать, и от это одновременно больно и хорошо. Терон ходит от группы к группе, зовёт Тамлена вслух, не обращая внимания на любопытствующие взгляды, отмахивается от вопросов. Он обходит все по кругу несколько раз, и охрипший на морозе голос тонет в вое ветра снаружи. Махариэль боится, что не найдёт Тамлена здесь, что он все-таки остался лежать в снегу, среди других мертвецов, или там, под крышей сгоревшей кузницы; боится так сильно, что, когда все-таки видит Тамлена, не сразу это понимает. Тамлен врезается в него всем телом, смотрит — глаза в глаза, дышит в рот и говорит без умолку — как он рад, что Терона не было в ту ночь в лагере; и что у Махариэля обморожены обе щеки, и что эти красные пятна выглядят ужасно, и что Тамлен любит его, так сильно любит, что это почти больно. — Я боялся, что мы теперь потеряемся, — говорит Тамлен. — Представить себе не мог, как это — жить дальше, если ты не рядом. Он сжимает ладони Терона в руках, трет их, дышит на них, подносит к губам пальцы, а потом снова трет. — Одно из двух, — выдыхает Махариэль. — Либо ты меня сейчас целуешь, либо я тебя. — Разве это выбор? — улыбается Тамлен. — Выбор есть всегда, — говорит Махариэль. И тянется, и целует, и делает свой.