Кровавое небо Шерлока Холмса

С недоумением и ужасом вслушиваясь в слова Адрианы о необходимости погрузиться в неподвластное пониманию состояние, я опирался на доводы бунтующего разума, что выплёвывал саму скверную и отвратительную мысль о существовании некого пограничного пространства между видимым миром и смелыми фантазиями о непостижимой обители мёртвых. Если бы Адриана, прежде чем я стал невольным свидетелем буйства хищника, заговорила о столь сомнительной прогулке по самому жуткому и невообразимому из мест, куда может забросить жизнь и извращённое воображение, я бы без всякой жалости и раздирающего сострадания высмеял её веру и ни за что бы не стал перешагивать через возмущённый рассудок. Тогда же с зажившими ранами и не стихшими воспоминаниями о ненавистных обрядах, холодной воде, стискивавшей грудь, я допускал наличие миров, чья природа недостижима, устроена по иным законам, жестоко разрубавшим рамки человеческого разума, сплетена из такой необъяснимой, загадочной материи, какую невозможно воспринимать привычным способом. Она не касалась слуха, настроенного на ограниченный спектр звуков, она ускользала от самых внимательных и ясных глаз, проходила сквозь кожу, кровь и кости и едва ли становилась назойливой помехой человеку, стремящемуся к жизни без причины, осознания цели, просто потому, что однажды мать вытолкнула его наружу. Выхвати человека из толпы заведённых кукол, настроенных на унылый ритм будней, затащи его по лестнице в нашу квартиру – и он, вне всяких сомнений, сочтёт нас сумасшедшими и нырнёт обратно в заглотившее его болото. У него не было необходимости вслушиваться, вникать, выискивать в словах Адрианы то, что можно принять за оттенок истины, с чем можно согласиться. А Джон хотел верить Адриане, верить в здравость её рассудка. Мэри, поддавшись власти сострадания, искала ответы на вихрь вопросов. И я тоже хотел верить Адриане… Разум – безвольный, послушный ребёнок, формирующий и разрушающий себя лишь в том направлении, какое задаст человек, взрастивший чуткий ум или же ядовитый сорняк глупости. Не подумайте, будто я с гордостью и одновременно с мрачным чувством поражения противопоставил Адриану обречённому стаду ослеплённого человечества. Я отнюдь не превозносил её способность ощущать ту незримую ткань, из которой созданы пересекающиеся миры. Я лишь с досадой отметил, что жизнь почти заставила меня согнуть колени перед неведомыми, неподвластными разуму силами. Почти. Это ключевое слово. Однако несмотря на вымученное допущение незримых проходов между так называемыми мирами (хотя мы с вами едва ли с жаром поддержим Адриану в этом убеждении и легко откажемся от прежних взглядов), я был возмущён, возможно, даже оскорблён до глубины души её бессовестной просьбой. Отчаянная мольба, звенящая от безысходности и бессилия, меня злила, прожигала изнутри: ощутив вкус жизни Адрианы, её трепет и страсть, я должен был вновь с чудовищным усилием вживаться в жестокую роль палача, издевающегося над жертвой, готовой погибать медленно, мучительно от нанесённых ран. Адриана бы, не раздумывая ни секунды, отдала голову на отсечение, сломала шею в перекрученной верёвке, вышибла бы себе мозги – и это не сумасшествие, не патология, не душевный изъян. В Адриане настолько крепко переплелись жажда жизни и жажда смерти, что грань между двумя состояниями размылась, затуманилась, и разницы уже не существовало. Она на протяжении долгих, потрошивших сердце лет поила себя ядом горькой связи с Арисом, кровью собственной уязвлённой души, и теперь соглашалась принимать лишь ту помощь, что служила её целям, ведущим ли к могиле или спасающим жизнь. Адриана взвалила на себя тяжесть долга, ответа за проклятую семью и пыталась оградить от удара всех, кто оказался замешан в это жуткое дело. Джеральдин. «Правительница с копьём» – так звучало её настоящее, отвергнутое имя. Она вонзила копьё себе в грудь и ждала, пока сквозь разломы рёбер не просочится и не высохнет её жизнь. Какая безумная жертвенность! – Шерлок, здесь нельзя выкрутиться, – Адриана поднялась на ноги. Я встал следом. – Осознание скорой смерти наводит на мысль о том, что оставшееся время не следует тратить напрасно. И я обязана сделать всё возможное и невозможное, чтобы оборвать цепь проклятия. Ступив на порог Бейкер-стрит, я едва ли предполагала, будто ты окажешься ключевым элементом этого нескончаемого ужаса… Уже жалеешь, что не отправился в Кенсингтон на несколько минут раньше и не избежал встречи со мной? – Особенно жалею, когда ты ведёшь себя слишком глупо, – ответил я. – Ты не бессмертна, – недоумение Джона, вызванное резкой переменой в настроении Адрианы и её немыслимой просьбой, быстро сменилось столь характерным для него приступом отчаянной заботы о чужом здоровье. – Пережив клиническую смерть, сотрясение мозга, множество промываний, переливаний крови, ты захотела взорвать организм передозировкой? Ты хотя бы раз принимала наркотики? – Нет, – она смотрела мне в глаза жестоко и твёрдо. – Но я не желаю слушать нравоучения… – А я бы кое-что другое с удовольствием послушала, задав вполне логичный вопрос, – с лёгким опасением вступила Мэри. – Что здесь происходит? На подобные вопросы в сложившейся ситуации было весьма непросто отвечать кратко, выбирая из переплетения фактов самые главные, превращая обстоятельства в несколько ёмких фраз, рваные наброски полноценной картины, какую невозможно выразить словами. Однако мы постарались посвятить Мэри в эту невероятную тайну, хоть Адриана и утратила былой энтузиазм и желание биться о чужой скептицизм. В тот день запасы её терпения казались ничтожны, и едва ли она предполагала, что придётся его расходовать на спонтанные разъяснения человеку, не готовому мгновенно принять сказанное за сомнительную, хрупкую, но всё же истину. Адриана не стала в качестве доказательства проникать в сознание Мэри и хвататься за выцепленные факты. Правду о будущей жене доктора Ватсона было неуместно вскрывать, и Адриана понимала, что не имело смысла смешивать в единое месиво грязное, тёмное прошлое двух женщин в гостиной на Бейкер-стрит. Джон, охваченный тревогой, сидел в своём кресле напротив окна – мутного пятна света – и подтверждал отдельные наши слова оживлённо и горячо. Мэри устроилась в кресле, какое обычно занимал я, и с недоверием и лёгкой полуулыбкой молча следила за рассказом. Мы с Адрианой расположились на диване на некотором расстоянии друг от друга. Боковым зрением я видел, как она то сжимала узел бинта, затянувшего ладонь, то выдёргивала белые нитки, и это зацикленное движение, отражение накалённых нервов и нетерпения очень раздражало. – Давайте начнём по порядку, если вы не возражаете, – напичканная несколько путаными объяснениями, брошенными вскользь ради экономии времени, сказала Мэри, и на её слегка побледневшем лице отразился изнурительный мыслительный процесс. Переварить подобное на первых порах казалось затруднительно. Узнав, что травма головы Джона была вовсе не результатом погони за преступником, она не спешила верить на слово. – Вы, – она кивнула в сторону Адрианы, сдерживавшей накопленное раздражение, – родились в проклятой семье, где каждая женщина обречена однажды во сне увидеть собственную смерть, что неизбежно произойдёт через три месяца, и при этом вы обретаете сверхъестественную силу… – Я бы не стала так громко называть обострённую чувствительность, лишь позволяющую видеть больше остальных. Любой человек в той или иной степени может считаться экстрасенсом, – сдержанно пояснила Адриана. – Допустим, – настойчиво продолжала Мэри, обдумывая каждый вопрос, каждое направление разговора. Джон удивлённо наблюдал за тем, как его невеста принялась с осторожностью потрошить историю дома Фицуильям. – Вы догадывались, что вашу бабушку убил отчим, но всё равно решились расследовать её ужасную смерть и отправились к Шерлоку в Лондон. – Вы собираетесь пересказывать всё, что услышали? – возмущённо прервала её Адриана. – А вы представьте себя на моём месте, мисс… – Мэри замолкла в растерянности, не зная, какую фамилию произнести. – Можете звать меня Адрианой. – Тогда и ты обращайся ко мне как к Мэри, – приветливая улыбка будто бы разбавила возникшее между ними напряжение. – И представь, так ли легко ты бы восприняла столь, казалось бы, абсурдные, невероятные вещи, предмет нескончаемых и бессмысленных споров. – Прости, Мэри, но у меня не было шанса избежать столкновения с проклятием, а у тебя же был весьма справедливый выбор: я предлагала уйти, уберечь себя от внутреннего коллапса, но любопытство взяло верх. – Хорошо, – Мэри выдержала паузу. – Тогда расскажи, каким образом ты намерена переместиться в так называемый Сумеречный мир? – Мой дар практически с каждым днём, приближающим смерть, обретает новое качество. Когда-то я не могла управлять процессом проникновения в сознание, не умела читать мысли и всячески отталкивала свои способности, боялась их, готова была поверить, что я действительно схожу с ума... Но я по-прежнему остаюсь слаба для осуществления таких опасных перемещений. И я не могу быть уверена, что мне удастся полностью контролировать перемещение Шерлока, как того, вероятно, хотела бабушка, – Адриана вздохнула и сдавила запястье. – Если я открою в своём сознании проход, который с годами научилась запечатывать, и затяну туда себя, то, скорее всего уже не вернусь обратно. Слишком тяжело одновременно находиться в двух разных измерениях, а наркотическое воздействие избавляет от необходимости пользоваться чёртовым проходом. – И как тебе поможет передоз? – Джон был скорее взбешён, нежели взволнован тем, что Адриана неизменно стремилась к хождению по краю. – Как ты можешь знать, что наркотик сквозь галлюцинации, нарушения ритма сердца и вопреки удару по нервной системе приведёт тебя именно в этот чёртов мир, а не попросту убьёт? – А я и не знаю, – бесцветно улыбнулась она. – Это же всего лишь теория, Джон, предположение, выведенное на основе скупых данных, и есть только один способ её доказать или опровергнуть. – Неужели не существует другого выхода? – Джон, задумчиво поджав губы, немного помолчал и продолжил: – Обратиться к архивам, выяснить, кому твои предки перешли дорогу… – И где-нибудь на полочке в пыли непременно застряла объеденная веками бумажка, на которой указана памятная дата и имена тех, кто проклял мою семью, а мелким шрифтом кем-то милосердным и дальновидным оставлена инструкция о том, как отменить проклятие! – раздражённо отозвалась Адриана. – Я уже давно исследовала всевозможные источники, вырвавшись из-под контроля Бенджамина, и единственное, чем довольствоваться можно на данный момент – это скудные упоминания о жадности и жестокости Эдварда и Хелен Фицуильям, которые в промежутке между 1596 и 1601 годами перерезали столько невинного народа, сколько хватило бы на целую деревню. Примерно в это же время в Венгрии Елизавета Батори*, если вы наслышаны о её кровавых деяниях, прокладывала себе путь в память потомков массовыми беспощадными убийствами девушек. Жизни Елизаветы и Фицуильямов никак не связаны друг с другом, по крайней мере, я не встречала ни единого намёка на какую-либо связь. Мне лишь показалась любопытной этой аналогия, хотя богатство и власть зачастую питает в человеке его хищное начало, – Адриана вцепилась в узел, глядя на горсть углей в камине, и заговорила дальше: – Эдвард был осуждён в 1602 году и приговорён к смертной казни через повешение, Елизавете же не удалось так быстро уйти из жизни. Она встретила смерть в темноте и одиночестве собственной комнаты, куда её заключили, как в тюрьму, – Адриана едва заметно задрожала. – Многие документы были уничтожены, утеряны, всякого рода подсказки, начерканные на страницах книг и дневников свидетельствуют о том, что Эдвард некогда владел землёй, болотистыми пустошами в Девоне, что теперь занята опустевшими деревушками… Та самая земля, Шерлок, – она взглянула на меня, терзаемая ужасом находок и бивших по сердцу воспоминаний, – на которой теперь стоит наше поместье. Фицуильямы вернули себе всё, что было потеряно и распродано за позор и долги, когда, едва ли не обезумевшие от грязного богатства убитого султана, продвигались из Хэмпшира. Говорят, Эдвард и Хелен, разгневанные на быстро гибнущий сад, вешали беременных служанок или похищенных в близлежащих городках нищенок на ветвях дуба, и любовались вместе таким омерзительным урожаем: девушки задыхались со сломанными шеями, пытались звать на помощь, умирали, становясь плодами с замурованным в теле семенем. Затем Эдвард снимал повешенных, вспарывал животы, Хелен с не менее жутким удовольствием вытаскивала нерождённых детей, потрошила их, расчленяла и закапывала останки под дубом. Так они удобряли почву, надеясь, что вместо желудей с ветвей будут сыпаться младенцы… И сам Эдвард погиб с петлёй вокруг шеи. А Хелен в ночь перед арестом слуги нашли в петле на ветке дуба, однако Эдвард утверждал, что непричастен к этому убийству. Его арестовали после того, как одной из девушек удалось освободиться и бежать в деревню, где она подтвердила страшные слухи, медленно расползавшиеся по округе, и подозрения испуганного народа. Той сбежавшей девушкой, согласно сохранившимся письмам, была Джейн Мэттьюс, дочь обыкновенных бедных крестьян, которую удалось пристроить служанкой в дом Эдварда. Она была влюблена в конюха и вскоре забеременела от него, однако Джейн, вырвавшейся из петли, было суждено родить сына в чужом доме и умереть спустя три месяца. Я не знаю, кто именно из беззащитных жертв направил свой гнев против семьи Фицуильям, но время жизни Джейн после повешения и до смерти совпадает с тем сроком, какой проживает каждая из рода Фицуильям, увидев роковой сон. Поэтому мне кажется, что именно жажда возмездия Джейн Мэттьюс запустила эту адскую мельницу… Второй жертвой, запертой на чердаке, стала сгоревшая трёхлетняя Маргарет. Рассказы о пожаре, увиденном во сне, Мария, её мать, не восприняла всерьёз и даже к видению, предсказавшему её собственную смерть, она не стала прислушиваться. Вскоре Мария стала жаловаться на кошмары, бессонницу – близость к миру мёртвых сводила её с ума. С тех пор многих женщин нашей семьи называли сумасшедшими и прятали от света, швыряли на дно грязных лечебниц… Муж решил увезти Марию как можно дальше от сплетен, липких щупальцев коварного высшего общества. В том же году Карл Мэттьюс, отец Джейн, ведомый местью, проломил ей камнем череп, когда напал на карету Фицуильямов, – Адриана вдруг побледнела, словно мучительное откровение высасывало из неё силы, опустошало изнутри, разрывало, скреблось и жалило в груди. Она догадывалась, что её заставят выскрести из памяти всё без остатка, как под действием сыворотки правды. – Нынешнее поместье появилось в восемнадцатом веке на месте развалин дома Эдварда, чьи злодейства и недовольство местных жителей не стали непреодолимым препятствием для строительства. Дуб, эта громадная виселица, поразила молния в июле 1947 года, когда родилась моя бабушка… На сегодняшний день она последняя из рода Фицуильям, кого мучили лекарствами в психиатрической клинике, не подозревая, что никакой препарат не избавит от проклятья. И с тех пор многие женщины нашего рода погибали в огне, не имея шанса выбраться, или были найдены с проломленной головой, а расследование заходило в тупик. – Незавидные гены, – хмуро отметил я, а затем уточнил, будто с жадностью схватившись за её трепыхавшуюся душу, обрывок мыслей, причинявших боль: – Значит, Арис убил и Джессалин, и твою мать Аннабелль? – Да… – Адриана отпустила узел и сцепила пальцы в замок. – Но все, даже Бекки, считают, что мама совершила самоубийство, вскрыла себе горло. Полиция не обнаружила в комнате присутствие кого-либо ещё, форма раны так же указывала на тот факт, что мама сама взялась за нож. – Мне известно, насколько всемогуща полиция Эксетера. Когда это произошло? Учитывая твою ложь, с какой ты переступила порог Бейкер-стрит, я уже не думаю, что с момента её смерти прошло именно пять лет и что могилу следует искать в Нью-Йорке. Адриану трясло от сдерживаемых слёз, губы беззвучно шевелились. Мы казались ей обезумевшими стервятниками, готовыми в любую секунду наброситься и разорвать её на части. – Семь лет назад… Мама начинала вести себя странно: разговаривала в темноте сама с собой, часами сидела перед зеркалом будто и не моргая вовсе, Бекки никуда не отпускала её одну… Мы с Бенджамином вернулись из Лондона… Поехали в поместье, я не помню ясно, как всё случилось… Он не пускал меня в комнату, где лежала мама, я даже не могу быть уверена, что там вообще находились полицейские. Может, это очередная выдумка Бена, ловушка, обман, каким я жила так долго. Боже, какая теперь разница?! – Почему ты не рассказала об этом сразу? – чуть притихшим голосом растерянно спросил Джон. В его мрачном, настороженном взгляде читалось болезненное изумление – откуда это исхудавшее, угнетённое создание черпало силы, что берегло осколки её измученного сердца, защищало разум от бесчисленных ударов? Тогда я вновь стерпел неприятное, жгучее ощущение своей ошибки: она казалась мне слабой, безрассудной идиоткой потому, что уже давно не жила, она дышала, кровь циркулировала по сосудам, но эта проклятая женщина уже была мертва. Адриана умерла давно, и теперь всякая попытка добраться до правды превращалась для неё, как для заблудшего путника, в поиск заветного пути, ведущего к спасению, к землям, где она заново обретёт себя. – Шерлок едва ли был настроен воспринимать меня как разумного человека, – Адриана небрежно растёрла лицо напряжёнными ладонями, бледная кожа слегка покраснела, как снег, сквозь который проступала кровь. – Хватило и всего ранее сказанного, чтобы он с удовольствием запер меня в какой-нибудь одиночной камере Бедлама**. – Я и сейчас сомневаюсь в целости твоего рассудка, если ты решила поболтать с родственниками в наркотической коме. – А чем просьба обезопасить меня от смертельной передозировки, накачав нужным раствором, существенно отличается от предыдущих? – Лимит исчерпан, Адриана, я больше не соглашусь на безумные эксперименты, угрожающие твоей жизни. – Совсем недавно ты был полон решимости выставить меня на улицу и бросить обратно в плен Бенджамина! – О, так мне теперь можно разъяснять одарённой очевидные факты и насильно заталкивать в её гениальную голову, какого же это чёрта я отказываюсь быть палачом?! Столкновение вещества и антивещества. Адриана бы иначе не назвала этот внезапный взрыв между нами, бессмысленный спор, накал вспыхнувших эмоций, срыв швов с кровоточащих шрамов, разлом защитных механизмов. – Мы бы с радостью оставили вас и дальше наедине обмениваться комплиментами, – вмешалась Мэри с хитрой, почти заговорщической улыбкой, – но хотелось бы сначала во всём разобраться. Если экстрасенсорные способности появлялись только после вещего сна о грядущей смерти, почему ты с раннего детства замешана в эту дьявольщину? – отчаянно недоумевала она. – Не знаю, – Адриана, несомненно, улавливала ход её мыслей, и потому понемногу злилась. – Возможно, каким-то образом подобная аномалия объясняется тем, что я – результат супружеской неверности, ребёнок от любовника под кодовым именем «Джордж Пол». Мать солгала Бенджамину: ни один человек с таким именем не мог находиться в Девоне в момент моего зачатия, а пределы графства мама не покидала. – А может быть, ты и каплей крови не связана с семьёй Фицуильям, – предположила Мэри, скрестив руки на груди и продолжая анализировать с выработанной годами хваткой и скоростью. Нам определённо не хватало ещё одного звена в цепи посвящённых в тайну. – Что? – в голосе Адрианы зазвучал гнев. Во взгляде на мгновение промелькнуло сомнение, тень досадного предчувствия некого обстоятельства, с каким не хотелось мириться. – Я бы почувствовала, если бы не имела родства с людьми, окружавшими меня с рождения. – Занимательное предположение, – заключил я со снисходительной улыбкой и взглянул на Адриану. На мгновение память протащила меня по взрытым холмам пустоши, забросила в пустую гостиную утонувшего во мраке поместья и вырвала ящик из старого пыльного комода. На пол высыпался бесполезный мусор и четыре портрета. Адриана, несомненно, умела проводить свет, подталкивать к разгадке, но в то время её безупречный талант затуманивать разум проявлялся значительно чаще, отчего я, ведомый желанием сохранить её жизнь, не замечал и других возможных версий. – Вспомни, у Фицуильямов же есть нечто вроде потусторонней генетической экспертизы. На холсте с твоим изображением нет трещин. Ты можешь возразить, сказав, что эти дефекты лишь некие индикаторы скорой смерти, но портрет Бекки был испорчен уже семь лет назад, и, знаешь, для ходячего мертвеца она слишком продуктивно действует. – Это… – Адриана едва не онемела от нахлынувшего ужаса и повторила испуганным шёпотом слова, произнесённые минутами ранее с пустой улыбкой, – всего лишь теория. – Тогда опровергни её.