Кровавое небо Шерлока Холмса

Очевидно, Адриана, вынашивая идею вколоть наркотик под моим контролем или без, не была готова к этому внезапному, невольному хождению по острым теориям, являясь объектом пристального внимания, разрезанным насекомым на стекле под револьвером с объективами. Она пыталась возражать, возмущаться, старалась, как прежде, отражать выпады и упрямо лепить аргументы, и если Мэри и Джон были отчасти довольны её поведением, естественной защитной реакцией, то я в каждом слове Адрианы угадывал оттенки безразличия, чудовищной усталости: для неё не имело весомого значения всё, что происходило в те минуты в гостиной, какие звучали вопросы, интонации, подозрения. Она любезно выделила крохотный участок сознания взаимодействовать с нами, реагировать на перемены в разговоре и формировать высказывания, исполненные живых эмоций, в то время как оставшаяся часть была занята совершенно иными вопросами. Адриана поняла, насколько напрасными оказались надежды на то, что я вновь соглашусь беспечно выстраивать ей дорогу к гибели, и поэтому стала обдумывать дальнейшие действия, которые должны были захлопнуть за ней дверь Бейкер-стрит. Адриана злилась и настаивала на том, что её родила именно Аннабелль Фицуильям, что она чувствует родственный «запах крови» и не может ошибаться. Мэри, сомневаясь в такой непробиваемой уверенности, предусмотрительно не стала просить Адриану вскрывать её сознание, копаться в памяти, чтобы та ненароком не обличила слишком болезненный секрет, что покрыл бы трещинами образ Мэри Морстен. Однажды она сделает это сама, так же случайно, одним неосторожным движением, обнажит правду, решив, будто я с пулевым ранением способен только на примитивные фокусы… Вместо этого Адриана довольно вяло и скомкано, как измученное, забитое цирковое животное, исполняла свой коронный номер в качестве доказательства: прожигала сверкающим от отчаяния и немой злости взглядом лоб Джона, вскользь обозначала выхваченные из воспоминаний события, цеплялась за мелкие детали, словно рассматривала быстро сменяющие друг друга картинки, разные отрывки времени. Рассказывала о перегоревшей лампочке в прошлый четверг, остром чёрном камне в траве на газоне, о бессмысленных звонках сестре, десятке сообщений на автоответчике, о весёлом сержанте, которому взрывом оторвало ногу… Когда стали всплывать мучительные мгновения войны, зарытые в песок, кровь и поражённую плоть расстрелянных солдат, Джон поспешил остановить Адриану, и на этом нервный разговор постепенно обрывался, затихал, приводил к выводу – Адриана действительно могла влезть в голову, расцарапать сознание невидимыми когтями и выхватить отдельные эпизоды, вертеть их, как куски киноплёнки. Мэри в поддержку своей теории с довольно мрачной улыбкой отметила, что забираться в грязь чужой жизни значительно проще, чем заглянуть в собственную, и тогда Адриана призналась: за семь лет она лишь несколько раз пыталась прочитать мысли Ариса, проникнуть в воспоминания об убийстве матери и бабушки, но всякая попытка оборачивалась нахлынувшей жуткой головной болью. Она была убеждена, что убила только одноклассника Фрэнка, одержимая тенью, и поэтому не сомневалась в словах Ариса, верила его пугающим рассказам. Он, воспитанный без любви, в злости и равнодушии, приложил немало усилий и взрастил в её сердце гнилое зерно глухой ненависти, искажавшей восприятие. Арис удобрял это зерно чистой жестокостью, унижениями и ударами, которые Адриана научилась только молча терпеть, замыкая боль и ярость внутри, и потому она с лёгкостью поверила, что именно властный и безжалостный отчим виновен в убийствах дома Фицуильям. Сидя в гостиной, подобраться к разгадке казалось несколько затруднительно, особенно когда раздражённая Адриана, пусть и почти незаметно, но сопротивлялась постороннему обострённому любопытству, назойливому вмешательству. Фицуильям она или нет, но пришлось признать эту способность, хоть я и продолжал думать о четырёх портретах и тщетно пытался совместить раскрытые факты так, чтобы миновать ошибку. Однако этот разговор не был бесплоден, его извилистое русло устремило меня обратно вверх по хрупким ступенькам шаткого моста, раскинувшегося над зияющей бездной предрассудков и обмана. Почему её портрет остался целым? Я с подозрением припомнил слова Ариса, зная, что верить ему бывало опасно: «Джессалин утверждала, что Джерри суждено замкнуть круг умерших и оборвать цепь проклятия, но для этого нужно ей помочь». Если допустить, что Арис, желая раздавить меня страшными небылицами, сбить с толку, ослабить бдительность, обратить чувства в смертельное оружие, вдруг расщедрился на крупицу правды, может быть, среди безумной речи старой Джесс он различил что-нибудь ещё, что Адриана с дикой самоотверженностью собралась искать на острие иглы. Арис, приучивший Адриану к роли безропотной жертвы, покорной куклы, использовал её дар в своих махинациях и вряд ли был заинтересован в том, чтобы она утратила столь полезное качество… И поэтому, устранив препятствия в виде жены и тёщи, увёз её в Германию, устроил там комфортабельную темницу, откуда Адриана не могла сбежать, удерживаемая патологическим, въевшимся страхом за мою жизнь. Знала ли Адриана, перечитав «Тайны болот» вдоль и поперёк, что ей завещала сумасшедшая бабка, какое предназначение навязывала в едва разборчивом бреду? Или же Адриана вполне самостоятельно пришла к решению избавить семью от древней заразы, взяться за бездонный мешок с трупами Фицуильям, чтобы он утягивал её разодранную жизнь в пропасть, замыкал верёвку на горле? Последнюю книгу Джессалин она нашла в её спальне, внутри вспоротого матраса, однако страницы финальных глав были вырваны, и найти их так и не удалось. Адриана, заявляя, что может уловить несколько слов и общую идею любой неизвестной книги, в случае с зашифрованными записями бабушки не видела ничего, тщетно пытаясь обнаружить местонахождение страниц или выявить их содержание. Я ощущал омерзительный приступ тошноты, пока сознание беспощадно терзал вихрь вопросов, возвращавших под ливень среди пожелтевших склонов, швырявших на пол лаборатории, ослеплявших блеском ножа… Заново меня прожигало насквозь недоумение, зачем Арис, пусть и не одарённый безупречным, крепким умом гений, задумал расправиться с Джессалин практически на виду у семьи, оставляя цепочку очевидных подсказок, подставляя руки под наручники, от каких, естественно, отвели большие деньги? Внезапно я понял – из всех рассыпанных в голове вопросов, именно этот предполагал необходимый, решающий ответ, искомый ключ, что без остатка рассеял бы густой ядовитый туман, сквозь который мы отчаянно всматривались в дрожащие силуэты исчезнувших лет. Я же убийца, мистер Холмс, так вы считаете? Это вы хотели от меня услышать? Таким меня представила Джерри? Я соответствую образу деспота, последней мрази, господин детектив? Я собирался убить вас, совершить первое в жизни убийство ради покоя Джерри… Никто не заботился о тебе лучше, чем я, никто не полюбит тебя сильнее, чем я! Могло ли случиться так, что эмоции деформировали и моё восприятие, переплавили ощущения, каким я доверял, и вылепили из Бенджамина Ариса безобразное чудовище, неведающее жалости? Неужели гнев и стремление защитить Адриану, какой-то неведомый дикий инстинкт, ослепили и оглушили меня, и прозрение наступило только сейчас, когда эта чёртова женщина удосужилась развеять недосказанность? Я вновь обращался к отметинам ботинок Ариса в лаборатории и сосредоточился на уже подмеченном факте: следы без частиц земли, оставленные утром, являлись отпечаткам той же подошвы, но указывали на разницу в походке. Тот, кто наследил в ночь убийства, явно ступал мягче… И едва в мысли ворвался укрытый пылью лет загадочный «тот», я вдруг вздрогнул от резкого удара стекла. Слегка испуганно оглядев безмолвную гостиную, освещённую четырьмя лампами, я осознал, что Джон и Мэри уже давно ушли, а за окном стемнело. Я задумчиво потёр переносицу, возвращаясь на несколько часов назад, но так и не смог разобрать слова, звеневшие в этих стенах, потому как был полностью поглощён размышлением, громоздящимися друг на друга воспоминаниями. Всё остальное на время утратило звук и цвет. Я сдавил пальцами подлокотник дивана, Адриана поправляла свороченный чайник на чёрном металлическом подносе. Капли молока стекали по изогнутому горлышку маленького кувшина, что секунду назад выскочил из её рук. Над широкими золотистыми краями двух чашек поднимался пар, как бесплотные щупальца, извивался, тянулся вверх и таял. Адриана теперь была одета в серые джинсы, на плечи накинула тёмно-синюю вязаную кофту с болтающимся пояском. В противоположном углу дивана лежал её рюкзак, прикрытый кожаной курткой, той самой, в какой она настойчиво колотилась в дверь, преследуемая людьми Ариса. Она покидала Бейкер-стрит. Я поднялся, обошёл стол, не касаясь замершей Адрианы, остановился напротив задвинутых ящиков, и произнёс с безразличной усмешкой: – Сколько? – Что? – Адриана сделала шаг назад и изобразила истинную растерянность. – Я хотел задать два вопроса, но уместил всё своё любопытство в один, – я потянулся к блестящей круглой ручке ящика, а Адриана следила за каждым движением, с трудом вдыхала и скрывала охватившую её дрожь. Мы оба знали, чем закончится этот тихий весенний вечер. – Так сколько? – Шерлок, я не понимаю… – Брось, ясновидящая и не понимает, о чём я говорю! – усмешка была горькой, мрачной, почти отчаянной, жалкой попыткой казаться прежним и целым. – Сколько ты подсыпала снотворного и сколько украла кокаина? Или ты действительно принимаешь меня за идиота? – Шерлок… – Я ещё помню собственное имя, это не ответ на вопрос, который при всех твоих удивительных способностях приходится повторять дважды, – я не собирался скрывать злость, обиду, что клокотали внутри. Догадка отозвалась тупой болью в груди, щемила меж рёбер, как застрявший нож. Мы вертимся на одной орбите. Настоящее – перевёрнутое, разбитое, вывернутое наизнанку отражение прошлого. – Впрочем, не торопись отвечать, продумай хорошенько, как станешь мне лгать, – я едва не сорвал с петель ящик и схватился за «браунинг», заваленный мятой бумагой и пожелтевшими газетными вырезками. – Ты могла добавить снотворное, позаимствованное у доверчивой миссис Хадсон, в обе чашки, но тогда бы бездарный подвох оказался слишком очевиден, поскольку в таком случае ты бы не притронулась к чаю и выдала свою глупость. Следующий вариант, – я взвёл курок. – Размешать снотворное в той чашке, какую мне, двигаясь со стороны дивана, будет удобней взять, однако ты учла и эту версию, – я вцепился в пистолет, металл впивался в кожу. Я медленно прицеливался. – Ты поставила поднос таким образом, что обе чашки были расположены на одинаковом от меня расстоянии. Итак, два возможных исхода мы уже успешно исключили, швырнули в мусорное ведро, туда же следует отправить и третий: ты знаешь, что я пью чай с сахаром и предпочитаю накладывать его сам, а здесь же, – я прикоснулся к завитку белой ручки, – ты уже размешала сахар, однако ложку положила на другое блюдце, к той чашке, края которой сухие, – я направил дуло точно в лоб Адрианы. – Берёшь пример с таксиста из «Этюда в розовых тонах», разыгрываешь передо мной ситуацию выбора? Тогда играй до конца, Адриана, позволь только изменить правила. Я знаю, в какой чашке снотворное. Если ты обманешь меня, я выстрелю. Так скажи, из какой же чашки не стоит пить? Адриана молча усмехнулась, опустила потухший взгляд и подвинула чашку, дно проскоблило по узору на подносе. Я отвёл руку в сторону и, охваченный гневом, нажал на спусковой крючок. Пуля за пулей взрывали тишину, застревали в стене, образуя хаотичную россыпь дыр на обоях – погасшее созвездие, расколотая, выпотрошенная Вселенная. Портрет наших душ. Миссис Хадсон лишь хлопнула внизу дверью, не стала подниматься, затаив возмущение, какое обязательно обрушит после. На миг мне стало интересно, почему она столь равнодушно отнеслась к внезапной стрельбе, обычно побуждавшей её немедленно выразить своё крайнее недовольство таким вопиющим злоупотреблением её бесконечного снисхождения. Может, она предполагала, что без дикого громыхания выстрелов с этой странной женщиной невозможно разобраться. – Неправильно, – я прижал дымящееся дуло «браунинга» к груди Адрианы. Внутри пистолета раздавалось безумное биение её растравленного сердца. – Остался один патрон. – И теперь ты не промахнёшься. Джон вряд ли шутил сегодня, советуя пристегнуть меня наручниками покрепче, но ты уже не слышал этого наставления. – Ты не воспользовалась шансом, не сбежала, дожидаясь возможности уйти, глядя мне в глаза, раздражая прощальной речью, пока я буду проваливаться в забытье под действием снотворного. Омерзительная сентиментальность и столь же отвратительная наивность. – Правда? А ты уверен, что четыре года назад выбрал правильный пузырёк? – Но сейчас же я не собираюсь глотать чай… – Боишься допустить ошибку, свой самый ужасный грех? Я решил перенаправить русло разговора прочь от выяснения верного ответа, лишив Адриану возможности торжествовать и сомневаться в моих выводах. – И куда ты направишься? Колоть кокаин в квартире на Хай Холборн? – Знаешь, Шерлок, хочется быть честной… – Неужели? – тут же встрял я, показывая подлинное удивление. – Вероятно, мне давно следовало превратить тебя в мишень, чтобы достучаться до правды? – Не перебивай. Хватает и того, что ты целишься мне в сердце, – Адриана стояла спокойно, не шевелилась, лишь тяжело вдыхала и смотрела на меня, сдержанно и серьёзно. – Кажется, это наша последняя встреча, Шерлок, я по горло увязла в кошмаре и напрасно втянула тебя, заставила мучиться, вспоминать то, что унижало и ранило, мириться с противными тебе вещами… Это моя непоправимая ошибка. И я не могла уйти, не сказав ни слова. Звонил Бенджамин… Он здесь, в Лондоне, сказал, где его искать, если мне нужны недостающие страницы «Тайны болот». Ты же допускал идею о том, что последняя глава бабушкиной книги может отвратить от путешествия в Сумеречный мир? Вот она, та самая лазейка, которую неизменно находит Шерлок Холмс. Я подозревал, что загадочные страницы ещё зашелестят поблизости. – Арис вырвал их? – спросил я, будто услышал только о восставшем из прошлого фрагменте зашифрованной книги. – Этого он не сообщил. В любом случае, Бенджамин понятия не имеет об истинном содержании и назначении этих страниц, но уверен в их важности. – Значит, сотрясение мозга не помешало твоему отчиму догадаться, на какую приманку ты беспечно клюнешь, – меня взбесила мысль о том, что Адриана вздумала сбежать к Арису. – Очевидно же, это очередная ловушка. – Я вовсе не безоружна, Шерлок, и серьёзная опасность мне не грозит. – Ах да, дремлющий хищник – идеальная взрывчатка в твоей крови, таинственный козырь! – я опустил пистолет, разрядил и швырнул в стопку бумаг на углу стола. – Создаётся впечатление, что ты с каждым днём всё больше восхищаешься его присутствием, чем страдаешь. – Хищник отнюдь не моя безграничная сила, решение всех проблем, а чудовищная слабость, и существует соблазн подчиниться ему, растерять себя окончательно, но рядом с тобой я всегда чувствовала себя человеком из плоти и крови. Простым человеком, способным любить, бороться и дышать свободно, которому повезло лишь однажды, тогда на Монтегю-стрит, – Адриана протянула было руку, но в то же мгновение отступила назад, мрачная, истерзанная отчаянием и борьбой. – Я хотела убить Бенджамина, и это разрушительное чувство оставило во мне глубокую рану, и хищник, пусть и ослабленный, поверженный, может найти ниточку и дёрнуть, поглотить сознание… Будет стоить невыразимых усилий контроль над яростью, но я должна выдержать, чтобы с ясной головой закончить начатое дело. Даже сейчас я подавила желание защищаться, заглушила рёв хищника внутри, прошла это испытание с дулом в рёбрах, хоть и знала прекрасно, что ты в меня никогда не выстрелишь, – она улыбнулась, словно собрав все увядшие, покидающие её силы. Улыбнулась с тоской и нежностью. – Никогда… – повторил я чуть слышно, и голос прозвучал, как расколовшееся далёкое эхо. Конечно, я не собирался её убивать, мне бы не стало легче, если бы источник моей тревоги, замешательства и гнева исчез в граде выстрелов, задохнулся от крови в глотке. Нет. Я схватился за единственное оружие, которое у меня оставалось против всего, что угнетало и резало. И оно оказалось бесполезным. Одним ударом со слепящей злостью отбросив поднос на пол, я приблизился к Адриане и сжал до боли, до затихающей ярости. У этого объятия точно был звук разбитого стекла, перемешанный с всплеском пролитого чая и лязгом металла. С таким звуком мы ломались и срастались заново. – Почему я обязан несколько раз твердить одно и то же женщине, что называет себя ясновидящей и с лёгкостью прогрызает людям сознание своим невыносимым даром, но самое главное оставляет без внимания?! – я собрал в кулак её мягкие волосы, сцепил пальцами затылок, а она сдерживала слёзы, вздрагивала и вдавливала ногти в ткань пиджака. – Сумасшедшая, это теперь наше дело, – я обнял её крепче. – Наше, понимаешь? И если ты захочешь уйти, то сделай это тихо, без предупреждения, растворись, как любимые тобой призраки, не вынуждая меня унижаться и повторять то, что тебе давно известно и на что ты готова наплевать при первой возможности. Сделай так, чтобы я уже не смог тебя остановить. А иначе даже и не смей. – Может, мне просто нравится это слушать? – она прижалась ко мне и рассмеялась на грани рыдания. И показалось, что в те минуты она успокоилась, избавилась от раздражения, что жгло её в течение выяснения кровавой истории семьи Фицуильям. Утром мы добрались до Уолворта, тёмного, грязного района, как высохшее дно испорченного безобразного моря, заваленное ржавым металлом, кусками бетона и покорёженными деревьями, где Арис устроил себе временное убежище. Башенные краны торчали из земли застывшими горбатыми скелетами, возвышаясь над жизнью среди битых лоскутов асфальта и малоэтажных застроек. Я остался в такси неподалёку от дома, что виднелся вверх по улице в цепочке однотипных строений, укрытых тенью, позвонил Адриане и велел не сбрасывать вызов, чтобы была возможность следить за их разговором. Адриана и Арис стали двумя голосами, прорывающимися сквозь треск помех.