Кровавое небо Шерлока Холмса

Эта запись не покажется достаточно объёмной и, возможно, даже огорчит краткостью изложения, пренебрежением подробностями, но у меня есть оправдание: час, выкроенный для превращения воспоминаний в рассказ, истекает скоро. И я вынужден спешить и жертвовать красочностью текста. В дополнение отмечу, что описываемое событие, как бы я ни напрягал память, не представлялось мне чётко и ясно, а неизменно возникало, покрытое густым туманом, скрывавшим детали. Потому и украшать размытые образы – значит выдумывать им цвет и обманывать, искажать реальные факты и плодить больший кошмар. Прошу довольствоваться тем блеклым видом следующей картины, какой навсегда врезался в мой мозг… Теперь, когда с вежливой прелюдией покончено, я вправе задать вопрос: вы считаете, я застрелил мисс Флавин? Если вы действительно так считаете, то, в таком случае, моя задумка оказалась блестящей западнёй, цепкой ловушкой, перекусившей жилы и вашего разума. Фокус, сотворенный гостьей, что стоил Джону целости черепа, не сделал меня заложником недоумения и ужаса настолько, чтобы я поддался безумию и отважился на убийство. Однако мой следующий смелый шаг вполне мог указывать на разлад ума и поведения. Я поверил Адриане Изабелле Флавин, будь она проклята во второй раз, если свидетелем последствий первого проклятия мне поневоле пришлось стать. Я не был безнадёжно ослеплён страхом. Нечто иное, едва ли объяснимое застлало мои глаза и взялось по собственному велению управлять руками, стоило мне лишь допустить мысль о завершении изгнания по инструкции мисс Флавин. Пуля впилась в стену, расколола плитку на расстоянии двух дюймов от головы мисс Флавин. Оглушающий звук выстрела на секунду сбил её с толку, чем я и планировал воспользоваться. Не успев распознать хитрую уловку, она издала яростный крик, и я, отшвырнув «браунинг», набросился на неё, на пределе физических сил вдалбливая мисс Флавин в дно ванной. Она вырывалась и рефлекторно хватала перекошенным ртом воздух, а я толкал её обратно, отчего непокорная гостья глотала и вдыхала воду, по-прежнему ледяную. Мои пальцы онемели. Её затылок глухо ударялся о литьевой мрамор, в попытке дотянуться до меня она беспомощно извивалась, выгибалась, словно разрываемая изнутри на части. Я сковывал её сильные руки, и мисс Флавин в отместку колотила ногами мою грудь, да так свирепо, что я всерьёз опасался: эта женщина раздробит мне рёбра, превратит внутренние органы в месиво, выбьет лёгкие наружу. Откуда мисс Флавин черпала столько неиссякаемой мощи, где в её истощённом теле таился источник бурной энергии, я не имел и понятия. Несколько раз она, прежде полуслепая и похожая на мерзко обтянутый кожей скелет, едва не вывихнула мне челюсть и не выбила левый глаз. Но я не позволял рою вопросов ослабить хватку, я топил её с бешеной решимостью, будто она была исчадием Ада, если можно так выразиться… Жуткое умение разбрасывать людей, как невесомый мусор, никак не встречало логического разъяснения: предположение о невидимых тросах, резко потянувших Джона к стене, было смехотворным, а сам он не стал бы кидаться назад, собираясь подойти к гостье и навязать свою помощь. Тогда всё, что не посчастливилось видеть, складывалось на чашу весов в пользу мисс Флавин и указывало на хищника, завладевшего её телом и наполнившего невероятной силой. Уяснив, что разум бессилен в этом балагане, я положился на слова гостьи, наказавшей поступать именно так. С трудом совладав с её неукротимой яростью, я старался перекричать бесконечные всплески и приглушённое рычание: – Из истоков одних пробила русло кровь наша, – я лихорадочно вспоминал содержимое измятого листа, на котором она оставила престранный отрывок, что обладал полезным свойством. Усмирял гнев хищника, делал его уязвимым, – от одних корней питались наши сады, их плодами мы утоляли голод. А ты рождён мёртвым чревом, реки твои отравлены грязью греха, и деревья тонут в гнили! Ты оглохнешь от грома, разрывающего небо, тебя испепелят стрелы молнии, и пусть дождь вовеки не остудит твои ожоги, и ты растворишься в глубине сырой земли! Мне казалось, я воспроизвёл текст в точности, но язык не подчинялся и продолжал лепетать подобие заклятья, будто я был заворожён непрекращающимися метаниями мисс Флавин и поэтому более не знал, что следует делать, и как понять – перестало ли существо её мучить. Я, изнывая от холода и боли, что сотрясала меня с каждым ударом, начинал путаться в последовательности произносимых слов. Мисс Флавин, к несчастью, сама не подозревала, когда хищник вырвется вон. Потому я обрывал её отчаянным попытки побороть меня, отгонял мысль о том, что уже успешно покончил со злобной сущностью и с остервенением убивал человека, душил, как зверь… Очередное сравнение с безжалостным животным отнюдь не радовало, но страх ошибиться и уступить дорогу безумию, бесчинствам, принуждал терпеть боль и подавлять натиск отрезвляющих мыслей. Однако вскоре мисс Флавин, как кукла со сломанным механизмом, замерла с пугающей внезапностью и спокойно погрузилась на дно ванной. Я, восстанавливая дыхание, отпустил её плечи и тяжело вздохнул, но испуганно отпрянул, когда из уголков сомкнутых глаз и полуоткрытого рта засочилось чёрное вещество, извиваясь струёй дыма. Мисс Флавин выглядела умиротворённой, губы застыли в безмятежной и благодарной улыбке, и лицо, несколько минут назад искажённое злостью, теперь ничем не напоминало об ошеломляющем эпизоде. Следы безумства казались навсегда смытыми. Если бы не темневшая вода, что заглотила её в свой немой, холодный плен, можно было бы предположить, что она просто уснула, а не задохнулась. Джон застонал, схватившись за ушибленную голову, и я очнулся от оцепенения. Клиническая смерть продлится не более шести минут, и каждая безвозвратно утекавшая секунда стоила слишком дорого. Я был движим не страхом отвечать перед законом за убийство, а искренним желанием спасти эту странную женщину. Желанием, что сорвало пелену с глаз и уняло дрожь ужаса. Я не стал терять время и, опустив руки в чёрную муть, какой стала чистая вода, вытащил мисс Флавин. И когда я поднял её на поверхность, уже подоспел Джон, открыл дверь и помог вынести гостью из тесной ванной комнаты. Необходимость действовать быстро, не растрачивая силы на раздумья, затмила головную боль Джона, и кровь, рдевшая на затылке, нисколько его не волновала. Я наблюдал, как Джон со знанием дела исследовал бездыханное тело мисс Флавин, осторожно положенное на пол. Джон проверял реакцию зрачка на свет, а тот был слишком расширен и никак не реагировал, и я содрогнулся: прекратилось кровоснабжение мозговых центров и нерва, ответственного за движение глаз. Расширение зрачка являлось наиболее поздним свидетельством клинической смерти, и меня охватил предательский испуг. Что если вероятность оживления свелась к нулю? Синюшный цвет кожи говорил об истинном утоплении. Я не мог и пошевелиться, беспомощно глядя на Джона. Он освобождал дыхательные пути от воды, вместе с которой изо рта вытекала красноватая пена – признак отёка лёгких. Я наивно ожидал, что мисс Флавин закашляет, распахнёт глаза и обыкновенно осудит меня пронзительным взглядом. Но она не шевелилась, а только безвольно вздрагивала от непрямого массажа сердца. – Шерлок, вызывай скорую! – приказал Джон, удивляясь моей бездеятельности. – У неё нарушено сердцебиение и отсутствуют дыхательные движения, но мисс Флавин ещё можно реанимировать! Он вложил в голос всю уверенность в положительном исходе реанимации, однако нотки сомнения прозвучали отчётливей. Джон старался вдохнуть в неё жизнь, на пороге гостиной возникла разбуженная шумом миссис Хадсон, но её вопросы остались без ответа. А я не отрывал остекленевшего взгляда от мисс Флавин, покорно принимавшей вдуваемый воздух, но тот, вероятно, бесполезно оседал в остывающей плоти. Стряхнув оцепенение, я бросился к мобильному телефону и прокричал в трубку адрес, который диспетчер, не расслышав, потребовала повторить. Среднее время прибытия скорой в Лондоне не превышало десяти минут, но и это было возмутительно долго. Бросив телефон на диван и отмахнувшись от любопытства напуганной миссис Хадсон, я вернулся к Джону. Он бормотал отчаянные мольбы, а мисс Флавин никак не реагировала на старания вырвать её из когтистых лап смерти. Я бы и хотел думать с прежней беспечностью: пройдёт пара минут, и гостья самостоятельно вдохнёт и станет выплёвывать остатки воды, как случается в фильмах и книгах, обещавших в награду за тревогу непременно счастливый финал. И как же бессовестно они лгали, искажали, обертывали реальность в красивую упаковку, за которой пряталась правда. Жизнь, увы, не давала обещаний, ничего не решала за нас. Мы либо подчинялись, либо восставали против, нескончаемо что-то отстаивая, выгрызая право жить. И как смешна, глупа была бы гибель мисс Флавин, что боролась за мистическую истину, ведомая отравленным разумом. Эти абсурдные идеи не стоили ничьей жертвы, а всё, что я видел, всё неестественное и непонятное померкло в момент болезненного напряжения, оказалось вытеснено, задвинуто прочь из сознания. Значение для меня имели лишь две вещи: мисс Флавин и навязчивое ощущение единственной вины в убийстве. Я будто предоставил ей право управлять мной, а Джон не сумел разбавить своей здравостью воцарившийся бред, но он и был менее устойчив. Помнится, Мориарти удалось и в его голову внести хаос, посеять неуверенность. А той ночью нам довелось столкнуться с серьёзным испытанием для рассудка. Я захотел высказать этой сумасшедшей каждую мысль, не страшась оскорбительных выражений. Если она выживет… Тогда я размышлял, что бы существенно изменилось, какие бы перемены произошли в неравномерном течении моих дней, если бы мисс Флавин умерла. Она пробыла рядом всего лишь сутки, но эти часы насытили бессмысленностью фантазий, всколыхнули неуместными беседами. И я даже не успел ни привыкнуть к такому чудачеству, ни возненавидеть без единой возможности быть снисходительным. Время тянулось медленно, но я знал, что так мне только мерещилось от мучительного ожидания и терзаний. Минуты либо приближали смерть, либо восстанавливали жизнь. Мы застряли на промежутке между двумя непримиримыми состояниями. Миссис Хадсон обессиленно прислонилась к дверному косяку, прижимая ладони к щекам, Джон продолжал сражаться за спасение, убеждая самого себя в том, что не упустит жизнь проклятой ясновидящей. Я взял расслабленную ладонь мисс Флавин и крепко стиснул: – Ты не можешь умереть, Адриана. Не прежде, чем я произнесу твоё настоящее имя, – говорил я под давлением острого, щемящего чувства, иглой встрявшего меж рёбер. Это чувство я принимал за последствия яростных ударов обезумевшей гостьи, а не за плод коварных сантиментов. Кроме того, отсутствовала забава в разгадывании мёртвой женщины. Тогда исчезал шанс запечатлеть в памяти её неповторимое выражение лица, когда тайное стало явным. – Я чувствую пульс! – ликовал Джон, приложив палец к сонной артерии мисс Флавин. Сердечная деятельность могла возобновиться, но я не спешил с радостными выводами: клетки головного мозга начинали отмирать спустя считанные минуты без поступления кислорода, а я давно сбился со счёта и боялся ошибиться в продолжительности гипоксии. Мисс Флавин не отличалась навыком целесообразно расходовать ресурсы мозга, а необратимые процессы, будучи запущенными, привели бы к более удручающим последствиям, чем мистическое надругательство над разумом. – Неплохо, Адриана, – вымученно улыбнулся я. Наивные надежды обретали смысл. – Докажи, как сильно ты хочешь нервировать меня своими нелепыми рассказами! Машина скорой помощи остановилась напротив двери 221Б, известив о прибытии оглушительным воем сирены, и далее события завертелись в бешеном темпе. Воспоминания наслаивались друг на друга, путались и пропадали в туманной бездне, и виной тому было моё чудовищное душевное истощение и невыносимое напряжение. Звуки постепенно затихали, а образы – стирались, поглощались темнотой… Миссис Хадсон бодро сбежала вниз по лестнице, впустила двух врачей, с топотом ворвавшихся в гостиную. Я видел, как на бледное лицо мисс Флавин надели дыхательную маску, потом мы с Джоном уже очутились в отъезжавшей машине, где она, не приходя в сознание, подверглась электрической дефибрилляции. Я сосредоточился на вздрагивающих показателях угасающей работы сердца и не сразу различил голос Джона: – Отпусти руку мисс Флавин! Ты сломаешь ей запястье! Глянув вниз, я удивлённо заметил, как жёстко мои пальцы вдавились в её хрупкую ладонь.

***

В больнице сознание прояснилось, но я воспротивился настырному врачебному осмотру, хоть и позволил залепить рассечённую бровь. Мисс Флавин, чьи крепкие удары я вытерпел и поплатился ссадинами и синяками, была переведена в общее лечебное отделение, и её жизни почти ничто не грозило. Вероятно, эта мысль благотворно отразилась на моём встревоженном состоянии, и я облегчённо покинул палату мисс Флавин. Дышалось мне теперь гораздо спокойней. Бритву отняли у безумца… Джону поставили диагноз сотрясение мозга, и поначалу он отказывался от госпитализации. Но Мэри, приехавшая по первому зову, настояла на соответствующем качественном лечении, убеждая, что порой и докторам приходится становиться пациентами. Мэри – вот кому удалось вернуть нас в русло обыденной жизни, не потревоженной возмутительным экспериментом. Мы отложили объяснения до более подходящего момента, когда будем способны ответить нечто вразумительное и внятное. Джон проводил меня взглядом заговорщика, позабывшего выдуманную историю, какой мы условились скрывать правду. Отчасти я понимал его озадаченность: если бы он сказал, что черепно-мозговую травму нанесла одержимая мисс Флавин, невообразимым образом ударив о стену, то Мэри бы скорее посоветовала прилечь, чем поверила… Я вернулся на Бейкер-стрит, нуждаясь в уединении и отдыхе, в приведении мыслей в порядок. Не будет преувеличением следующее: едва ли мне доводилось разбираться в деле запутанней и невероятней. Даже Баскервиль с его жуткими мутантами не был так загадочен, а туман, мрачно окутавший тайны, рассеялся при первом дуновении разума. Однако размышление не вывело меня ни к чему убедительному. Я вынужденно признал, что за ночь слишком ослаб, чтобы ожидать от старательного анализа событий весомый толк. На утро, около шести, я уже потерял надежду уснуть и вдруг услышал громкий, настойчивый стук во входную дверь. Кто-то упрямо сдирал кожу о гладкое дерево, неистово стуча и желая шагнуть за порог квартиры. Я поднялся с постели и прежде миссис Хадсон кинулся в коридор, не терзаясь подозрением встретить неприятного, незваного гостя. Честно говоря, я догадывался, чьи кулаки выбивали назойливый ритм, но решительно отталкивал эти нелепые домыслы. Открыв дверь, я отшатнулся назад, поймав человека, ввалившегося внутрь. – Мистер Холмс, – донёсся хриплый, точно простуженный голос. – Шерлок… – Мисс Флавин? – обомлел я, чуть отстранив от себя женщину и изумлённо оглядывая её внешний вид: на неё было наброшено чёрное пальто грубого покроя, под ним белел больничный халат, а голые ноги скрывались за высокими сапогами на плоской подошве. Запавшие тёмные глаза, ярко выделявшиеся на болезненно бледной коже, смотрели испуганно и жалостливо. Я не сумел сдержать взволнованной улыбки, вызванной потрёпанными нервами и крохой радости. Совсем недавно рваные молитвы Джона звучали над её полумёртвым телом, а теперь она вновь, относительно живая, внезапно возникла на Бейкер-стрит. – А вам понравилось прижиматься ко мне, – произнёс я, изучая её внешность до малейших изъянов, что убеждали в ухудшении расшатанного самочувствия, в напрасно загубленной работе врачей, научивших это измученное сердце биться заново. Проделав такой долгий путь пешком, мисс Флавин только нарочно навредила себе. – Вы сбежали? – Я не могу рисковать, оставаясь в палате, – с трудом отвечала она, перебирая пуговицы моей рубашки. – Ты единственная надёжная опора для меня, Шерлок. Прошу, позволь остаться здесь. – Я не вправе выгонять тебя, Адриана, – с этой поры мы отбросили вежливую форму обращения, – домовладелицей является миссис Хадсон, и моё мнение вряд ли пересилит её доброту и жалость. Миссис Хадсон умна, но наивность оттеняет всякий ум. В тебе она не различает прямой угрозы, да и ты была достаточно ловкой в рассеивании любых опасений… – я замолк, зажмурившись, а потом продолжил с еле заметной дрожью: – Чёрт возьми, неужели возможно разговаривать с тобой так спокойно после всего, что произошло?! Я опущу пока вопросы о нашем общем ночном кошмаре и начну с более актуальной проблемы: что ты вытворяешь? Ты пережила клиническую смерть, тебе необходимо восстанавливающее лечение, а вместо этого ты наряжаешься в чужую одежду и мчишься к своему убийце! – Шерлок… – Ты сумасшедшая, Адриана, – выдохнул я и обхватил руками её спину, привлёк к груди, сжимая так сильно, будто старался удержать всё её безумство, не дав тому вырваться наружу. Слова, которые я хотел выплеснуть, застревали в горле. – Я же едва не убил тебя. – И я не могу быть неблагодарной за это, – прошептала она, устало уткнувшись мне в плечо. Её исхудавшее тело под несуразным пальто вздрагивало, словно от беззвучных слёз, и проступавшие кости больно впивались в мой живот. – А я никогда тебе не прощу того, что мне пришлось вынести, – с гневом, отличавшимся ноткой мягкости, проговорил я и отступил к лестнице. Разорвал жестокое, неосознанное объятие, вызвавшее омерзение и смятение. Адриана резко припала к стене. – Поднимайся в гостиную сама, если хватило сил и глупости преодолеть расстояние от больницы до Бейкер-стрит.