Кровавое небо Шерлока Холмса

Я спрашивал однажды, удалось ли мне привести вас к бесспорному заключению, что я застрелил Адриану. Теперь же актуален иной вопрос, вновь связанный с этой странной женщиной: в чём вас убедили последние строки моей предыдущей записи, какой ответ вы полагаете обнаружить здесь? Я простился с Адрианой, так легко избавился от безупречной приманки сверхъестественного ужаса? Что же, я развею ваше заблуждение или поздравлю с правильной догадкой: да, слово «прощай» отнюдь не противоречило своему основному, очевидному значению. Однако я приписал ему особенный, в чём-то мистический смысл под стать страстному увлечению неугомонной ясновидящей. Я расстался с Адрианой Изабеллой Флавин. Отпустил этот в спешке вылепленный образ, чтобы впоследствии встретить женщину той же наружности, того же закалённого отчаянием характера, но с совершенно другим именем. Настоящим, развёртывающим целый свиток тщательно укрытого прошлого. Жаль, что одна из интриг разрушилась так быстро, но тем лучше: ваши чувства, пульсирующие, как тонкие вены под напором крови, не многим будут отличаться от моих собственных. Я пробыл в утреннем поезде, оставившем далеко позади суету Паддингтонского вокзала, ровно два часа и пятьдесят пять минут. И это застывшее в однообразном шуме время я мучился от изматывающего предвкушения. События, в каких повинны мистическая сущность и Адриана, оттянули сладкий миг развязки, и оттого тугой узел терпения начинал трещать и рваться. Едва вдохнув прохладный воздух Эксетера, оказавшись в плену пронизывающих ветров, я немедленно отправился в редакцию газеты «Хиллс», чтобы скорее унять жар нетерпения, воспользовавшись любезностью и знаниями Лорен Финли. Но я и не предполагал, что мне откроет эта поездка. Вы смело можете обвинять меня в излишней быстроте повествования, резком скачке вперёд. Однако я бы не назвал это обвинение справедливым, поскольку для меня самого путь к разоблачению ясновидящей не казался долгим и стоящим подробного графического описания. Я не отвечал взаимностью на искреннее дружелюбие таксиста, не поощрял той же душевной простотой его привычку затевать пустые разговоры с пассажирами. Я хранил сдержанное молчание и без всякого интереса следил за дорогой. Она казалась выдолбленной в холодной сердцевине красных и белых камней, а именно сгустком этих невзрачных оттенков обратились для меня укрытые бледной тенью утра безликие строения. Погода стояла пасмурная, безрадостная для первой половины марта, равнодушная к притаившемуся, тихому цветению весны. Хмурое серое небо, устланное неподвижными тяжёлыми тучами, лишало мрачные древние земли ясного света и тепла. Когда таксист, не теряя надежды завязать непринуждённую беседу, объявил, подобно ответственному, увлечённому гиду, что, обратив внимание на правую сторону улицы, я могу (хотя, едва ли на самом деле, однако этот сотканный из наивности и любопытства человек определённо научился видеть родной город сквозь его унылые стены) рассмотреть над рядами одинаковых крыш вершину жемчужины Эксетера – кафедрального собора апостола Петра. Но я не стал повиноваться его настойчивому совету, а решил вдруг извлечь пользу из такой поразительной болтливости. – Скажите, вам знакомо имя Джессалин Фицуильям? – спросил я, уповая на то, что в этих краях, опоясанных голыми пустошами и линиями болот, о судьбе больной писательницы известно многим. Особенно настолько разговорчивым людям, очевидным коллекционерам разносортных сплетен. – Вы о старой ведьме Джесс, сэр? – с удивительной горячностью подхватил таксист, обрадованный моим участием в его бессмысленном монологе. – Отчего же, знакомо… Конечно, местным легендам нечего тягаться с жуткими загадками Дартмура, но тайну старой Джесс делит всё наше графство. Что ж вы сразу не попросили рассказать о ней? Столько времени потеряли, – с неподдельной досадой отметил таксист. – Наоборот, сберегли для самого ценного. Меня не интересуют фантазии здешнего народа. Можете ли вы поделиться чем-либо, не испорченным выдумками? – Всё, что касается старой Джесс и её семьи, и правда, и вымысел давно смешались воедино. Очень трудно разграничить реальные факты и игры воображения, – таксист слегка поник, несколько секунд размышлял, выбирая из недр памяти то, что могло быть мне интересно. И затем заговорил, удивляя глубиной своих познаний: – Фицуильям – это её девичья фамилия, какую она не стала менять после замужества, её дочери и внучки тоже были Фицуильям, по крайней мере, в прошлом. С тех пор утекло много времени, чёрт знает, куда жизнь их забросила, и сменили ли они фамилию, не отступая от привычки общества... Такими вот капризами и разрываются древние традиции. Фицуильямы в средних веках сколотили состояние на торговле тканью и шерстью с континентом, а принадлежавшие им суда пересекали Ла-Манш в обратном направлении, гружёные отборным вином. Вообще, фамилия этой семейки встречалась в десятках исторических источников, где шла речь о больших деньгах и выгодных соглашениях, пророчащих беззаботное будущее. Поговаривают, что завидные остатки нынешнего богатства Фицуильямов, лишь тень прежнего величия, являются результатом чудовищного насилия и грабежей, устроенных после взятия Серингапатама в 1799 году, и именно вспышка той зверской жадности и жестокости обеспечила их достатком. Вот так, опустошив сокровищницы султана, поддержав кровавое шествие по завоёванной земле, Фицуильямы покидали Хэмпшир и оседали в Девоне. От некогда внушительных владений сохранилось только родовое имение вблизи деревушки Баклэнд. Местечко это, честно сказать, будоражит кровь: когда домики с соломенными крышами остаются позади, а узкая дорожка ведёт к мрачному поместью на холме, то будто исчезают все звуки, затихает мычанье коров, и ты погружаешься в тревожную тишину. Огромный старый дом уже давно пустует, а совсем погрязнуть в пыли ему не даёт дворецкий и, по совместительству, сторож Питер Марриэт, с которого скоро начнёт сыпаться песок, – таксист рассмеялся, как если бы шутка над преклонным возрастом оказалась удачной и уместной. – Старая Джесс долгое время жила здесь, в Эксетере, пока провал дебютных книг не замуровал её в стенах имения… – Замуровал? – вмешался я, изрядно утомлённый красноречивой повестью о Фицуильямах, этим затянувшимся вступлением к истории о Джессалин. Я уже не надеялся её дождаться. – Не проще ли назвать это обыкновенным затворничеством, а не пытаться впечатлить меня подобными словами? – Я использую наиболее подходящее слово, сэр, потому что она стала слишком замкнутой, точно дикой, помешанной. Её жизнь сделалась невыносимой пыткой для ближайшего окружения: Джесс от заката до рассвета не покидала лабораторию, несла откровенную чушь о силах зла, проклятиях и ярости неупокоенных душ, и, говорят, забывала есть и спать, если её не заставлять насильно. – И, конечно же, никому неизвестно, что за интерес держал Джессалин в лаборатории? – Нет веских оснований утверждать, всякий объясняет в меру своего воображения: одни уверены, что она изобретала некое зелье, лекарство от сжиравшего её мозг недуга, другие же, сторонники научной теории, считают её свихнувшимся гением, потерявшим рассудок в поиске нового химического элемента, раз и навсегда перечёркивающего все ранние достижения. Считали, она хотела открыть совершенно новые границы. Но, что бы ни творила старая Джесс в своём крохотном безумном мирке, лечение в психиатрической клинике ничуть не поспособствовало избавлению от навязчивых идей, – таксист вдруг замолчал, но, поймав мой взгляд в зеркале заднего вида, продолжил стихшим голосом: – Но уверяю вас, сэр, её сразила не опухоль затылочной доли головного мозга. Истинная причина смерти Джесс не попадала на страницы газет. – Вы запугиваете меня? – усмехнулся я. – И в мыслях не было, – резко отозвался он, – просто мне запомнился короткий, случайный разговор с внучкой Джесс, однажды я подвозил её до университета… – Вы, однако, везучий, человек, но, как и большинство, стоящее в заурядном ряду вместе с вами, напрочь лишены навыка преподносить знания в правильной форме. Я не думал, что вам довелось докучать болтливостью близкому родственнику Джессалин, и я бы отказался выслушивать эти красивые россказни о сокровищах и замках, если бы допустил такую невероятную мысль. Но, видимо, здесь всё самое нелепое и является, в конечном счете, правдой, – я устало вздохнул, но радость от редкого полезного свойства совпадений, бросающих нас в нужный отрезок пространства и времени, придала мне сил. Будь тайна материальна и съедобна, то в тот миг я бы почти надкусил её заветный плод, ощутил знакомый привкус разгадки. – Назовите имя внучки Джессалин. – Джеральдин Фицуильям, – немедленно ответил таксист. Едва он открыл рот и произнёс имя – искомый ключ – я готов был развернуть автомобиль в обратную сторону, заскочить в тронувшийся поезд, чтобы скорее оказаться в Лондоне. Ворваться на Бейкер-стрит и рассказать проклятой женщине, что шифр «Адриана Изабелла Флавин» успешно взломан. Обнаруженная мной книга с причудливым названием угодила в рюкзак с определённой целью, что ещё оставалась недоступной, неясной, но вполне достижимым элементом головоломки. Теперь уравнение с двумя неизвестными уже не представлялось чрезмерно трудным, почти нерешаемым. Джеральдин. Я выделил этой находке особое место в бесконечном пересечении воспоминаний. Имя, по всей видимости, имеющее старонемецкое и французское происхождение, означало «правитель копья» или «правитель-копьеносец», было таким же тяжелым для восприятия, как и колющее орудие, заключённое в его корне. Неудивительно, что Адриана пожелала зваться иначе. Джеральдин Фицуильям. Что-то вдруг резко отозвалось на это громоздкое сочетание. Потревожило покой нескончаемых, запутанных коридоров памяти. Что-то насторожило, как если бы из упорядоченного ряда на самой высокой полке стеллажа упала бы книга, нарушив тишину гостиной. И я будто тщетно вслушивался в невнятный, посторонний звук откуда-то издалека. В рваный отголосок прошлого, едва ли не стёртый, вытесненный более значимыми вещами. Но я сдержал и пыл ликования, и проблеск мрачного недоумения. Задал вопрос о содержании того памятного разговора, как я предположил, занимательного. – Джеральдин, кажется, не было и двадцати лет, когда её бабушка умерла. После похорон старой ведьмы прошло уже какое-то время, уже и не скажу вам точно, и страшное горе читалось во всём её печальном облике. Джеральдин, худая и мертвенно бледная, едва похожая на живого человека, была одновременно подавлена и возмущена, и это смятение, желание быть понятой и развязало ей язык. Знаете, ведь люди часто засыпают незнакомцев безумными откровениями, а уж сколько я секретов наслушался... Джеральдин была настолько измучена горем и поиском правды, что не побоялась сделать невероятное признание, какое и я бы сам счёл за фантазию – после года интенсивного лечения старую Джесс забрали из клиники, привезли в имение, где она, по странному стечению обстоятельств, запертая в лаборатории, не дожила и до рассвета. Утром Марриэт вместе с Джеральдин открыли лабораторию и обнаружили голову Джесс отдельно от тела, застывшего в сидячем положении на стуле. Ладонь была проткнута ручкой, кровь залила исписанные тетрадные листы… – таксист не испытывал удовольствия, пересказывая подробности той встречи, и я с уверенностью решил, что он впервые с кем-то делился этим непривлекательным эпизодом. Я не ошибся в следующей догадке: Адриана давно принялась сеять ужас среди беззащитных, податливых умов. – Богатства Фицуильямов было достаточно для покупки любой правды и распространения определённой информации среди любопытного народа, поэтому официальной причиной смерти остаётся опухоль. Джеральдин обращалась за помощью к некому детективу-любителю, чьего имени намеренно не произнесла, как будто он был самим Шерлоком Холмсом! Уж он-то, говорят, блестящий сыщик. Моя жена любит читать блог Джона Ватсона, а мне же сполна хватает вот таких историй, – таксист нервно рассмеялся, тщетно избавляясь от кровавых образов, воссозданных воображением. – Кем бы ни был тот детектив, родители не пустили его дальше порога и настоятельно рекомендовали забыть об услышанных бреднях. Спустя время Джеральдин тайно провела детектива в поместье, чтобы он приступил к расследованию, однако он не успел осчастливить её блестящими выводами: Бенджамин Арис, её отец, вернулся из Баклэнда и предъявил весомый аргумент в пользу того, что неугомонному сыщику лучше покинуть имение. Под прицелом охотничьего ружья детектив вышел из дома, а Марриэт вызвался подвезти его до города, где полицейские не поверили ни единому его слову о причастности Ариса к убийству, – таксист угрюмо улыбнулся, – ведь сама идея убийства, ставшая плодом больной фантазии впечатлительного народа, уже не могла соперничать с официальным свидетельством о смерти и обстоятельствами, подтверждёнными документально и звоном золота. – И вам не захотелось обратиться в полицию, внести свой вклад в расследование? Джеральдин вряд ли солгала вам, – спросил я, не выдавая удушающего изумления. Скверной эмоции, всецело меня охватившей вопреки прочным барьерам. – В этом не было ни смысла, ни необходимости, сэр. Если даже детективу не удалось выяснить причины смерти старой Джесс, то разве мог бы простой таксист, едва послушав жалобы оскорблённой и отчаявшейся девчонки, подвигнуть полицию взяться за дело? Я иногда и сам себе не верю, вспоминая тот невероятный рассказ, что уж говорить о полиции. Всякий в Эксетере, так или иначе, заглотил наживку Фицуильямов, хоть и утверждает, что остался при своём мнении. Но Шерлок Холмс бы обязательно добрался до истины, вы так не думаете? Джеральдин, Джессалин, Дартмур… Воспоминания закружились в неистовой, безумной пляске, хаотично сменяясь и оглушая, ослепляя, выколачивая из меня сердце. Нет, господин таксист. Шерлоку Холмсу грозили продырявить череп, его обсмеяли в участке, а он оставил глупости хмурого Девона, населённого людьми с врождённой патологией – отсутствием здравого разума и способности мыслить. Он был уверен, что раскрыл преступление, которое ни для кого таковым не являлось. Семь лет выветрили из головы это недоразумение, в вымокшей под дождём женщине я не обнаружил ничего знакомого, а сверхъестественные происшествия на Бейкер-стрит не разбили кокон памяти. Встретив Адриану, я не мог и на секунду допустить, что уже знал Джеральдин.