Кровавое небо Шерлока Холмса

Неожиданное осознание давнего знакомства с влиятельной семьёй Фицуильям и юной Джеральдин нанесло мне почти ощутимый, невероятной силы удар, едва ли не парализовавший деятельность мозга. Превратил меня в онемевшее отражение себя самого. Таксист неустанно что-то рассказывал то увлечённо, то тихо и с опаской, но я не слышал ни единого слова: мой слух был обращён к далёкому призрачному голосу, что тянулся из потревоженных глубин памяти. Моё зрение не различало серости скользящей мимо пустынной улицы, оно было сосредоточено на более блёклых, выцветших образах, семь лет назад окружавших меня. Прежде чем я вышел из такси, миновала всего лишь пара минут. Но усердный поиск утраченных воспоминаний, казалось, отнял в сотни раз больше времени… Тогда, обосновавшись в Лондоне, я снимал небольшую квартиру на Монтегю-стрит. В борьбе с наркозависимостью превосходным щитом избрал разгадывание загадок, запутанных дел, приводящих безнадёжных полицейских в тупик. Ко мне приходили за советами в делах и заурядных, и действительно стоящих пристального внимания. Клиентами я был обеспечен благодаря зарождающейся славе консультирующего детектива, что началась с рассказов впечатлённых сокурсников. Нельзя сказать, что я запоминал каждого, кто просил помощи. В те годы я с невероятным рвением продолжал заполнять свой досуг изучением всевозможных отраслей знаний, что могли стать прочным фундаментом чертогов разума, моей твёрдой опорой, и потому какие-то сведения приходилось вытеснять, бессмысленные обрывки прошлого – комкать и превращать в мусор. Оттого и смерть Джессалин Фицуильям, вопреки любопытным странностям, заинтересовавшим меня, я не смог сохранить, чтобы однажды использовать этот факт как средство разоблачения или строительный материал новых гипотез. Но оказалось, совершенно напрасно. К глубокому сожалению, не только необходимость фильтровать содержимое памяти стёрла информацию о расследовании того загадочного жестокого убийства. Ещё одну причину я укажу позднее, а вы, вероятно, сумеете с лёгкостью разгадать её суть, потому как то, что для вас является очевидным и привычным из-за постоянства смехотворных устоев, мной отвергается и порой ускользает из зоны внимания. Но было тому беспамятству и более чёткое, неоспоримое объяснение, к какому я непременно вас выведу. Когда я вспомнил обстоятельства знакомства с носительницей угрозы для здорового рассудка, я с некоторым удивлением выяснил, что ошибся в определении её возраста. Адриане ещё не исполнилось тридцать, хоть и выглядела она несколько старше прожитых лет – сделал я неожиданный вывод, припомнив с точностью, что в год смерти Джессалин мне было двадцать семь, а Адриане – лишь восемнадцать. Между нами пролегла непреодолимая пропасть в девять лет разницы. Её размеры только стремительно увеличились и за годы вынужденной разлуки, и под длительным напором противоборствующих сил стойкого разума и неистребимой веры в потусторонние явления. Не знаю, природа или воля сомнительных властителей судеб усердно и безжалостно выковала Адриану нелепым образом, с такой немыслимой тягой к противоположным мне чувствам, вызывающим недовольство и раздражение. Само возникновение теплящегося интереса к ней я с лёгкостью приравнивал к унизительному изъяну. Я сравнил условия двух наших встреч и вовсе не был удовлетворён результатом: Адриане всякий раз удавалось бить точно в цель, принуждать невольно или намеренно питать любопытство – первый компонент смертельного яда, который меня однажды погубит. И если семь лет назад удар был отведён, когда Адриана покинула Монтегю-стрит, а я жестоко, изо всех сил заставил себя вырвать из памяти вредный фрагмент, то теперь, надо полагать, Адриана вернулась, чтобы окончательно меня уничтожить. Я не преувеличиваю и не допускаю чересчур громких выражений, а, подобно болтливому таксисту, подбираю самые подходящие слова. Слова, не утаивающие правду, раскрывающие её во всей полноте значений. У этого воспоминания, запертого, заколоченного, запах сырой, выгоревшей за лето пустоши Дартмура, привкус терпкого чая. Я не думал, что так просто можно будет собрать его из перебитых осколков, рассеянных среди полезных воспоминаний, не несущих опасности. Адриана, вероятно, имела скверную привычку врываться в чужие жизни с удивительной внезапностью. Обладала несомненным талантом нарушать их ровное или хаотичное течение: всё началось с настойчивого, громкого и крайне неуместного стука в дверь. Я никого не ждал, в раздражающей спешке проклиная требования пустого желудка, метался по квартире в поисках своего увеличительного стекла. Лестрейд, будучи сержантом, не отличался блистательной сообразительностью и ощущал нехватку крепких умов в полиции, какие бы не расколола неизбежная трудность. Поэтому в тот день он снова попросил меня дать спасительную подсказку. А я, разумеется, был великодушен и любезно соглашался указывать полиции на несовершенство их работы и неспособность направлять мысли в верном направлении. Но я был и задавлен скукой, что почти вонзилась в вену иглой… Должен ли я испытывать стыд за пришедшее к слову признание в том, что моя кровь тогда ещё не очистилась от следов наркотика? Выдумайте мой стыд, если считаете его необходимым в данной ситуации. А мне же позвольте в качестве бесполезного оправдания сказать, что с незавидной редкостью мне выпадал шанс столкнуться с действительно сложной проблемой. С перепутанными фактами, работа с которыми спасала мозг от необратимого угасания. Препятствовала опасному безделью, угрозе, а такой урон превосходил разрушительные последствия употребления наркотика. Потому звонок Лестрейда я принял за потенциальную альтернативу семипроцентному раствору кокаина. Стук начинал действовать на возбуждённые нервы, и я решил от него избавиться. Мне показалось, что это вовсе не я распахнул дверь нежелательному упрямому гостю, а резкий порыв сквозняка. – Мистер Холмс, – донёсся робкий женский голос, доказавший мне присутствие в гостиной живого человека. – Чай и сэндвич. Печенье закончилось, – пробормотал я, обращаясь к гостье, которую и взглядом не удостоил. Я продолжал выворачивать наизнанку квартиру, поднимая в воздух пыль, шурша бумагами и хлопая дверцами шкафов. Меня ужасала едкая мысль о том, что я не мог сосредоточиться, одновременно терзался размышлениями над условиями нового дела, не мог вспомнить, где именно оставил стекло. – Что? – робость сменилась недоумением с уловимой ноткой возмущения. Гостья, теперь зовущая себя Адрианой, явно подготовилась к унылому монологу с примесью лишних деталей. Однако я прервал её очередную попытку заговорить, едва она вдохнула воздух. – Сделайте мне чай и сэндвич. Голод способствует плодотворному мышлению, если не валит с ног, – неохотно пояснил я, до сих пор не оборачиваясь. – Побыстрее, пожалуйста. – Мистер Холмс, я пришла к вам за помощью… – Я даже не возьму с вас денег за разбирательство в скучных интрижках, если вы немедленно окажете мне маленькую услугу! – воскликнул я, не обратив внимания на заметное подёргивание пальцев. Нервы порой отказывались быть моими союзниками. И тогда, разгоняемые наркотиком, они сокращали объём терпения, делали его хрупким. У меня не было желания и времени расходовать силы и терпение на учтивость и сострадание. Адриана, прошептав какое-то неразборчивое ругательство, замолчала. Обратила краткое молчание в более раздражающее средство. Она быстро обнаружила кухню и с настораживающей покорностью приступила к выполнению просьбы незнакомого ей человека. В те минуты меня не волновала и ничуть не показалась подозрительной такая безропотность, однако, зная теперь причины, вынудившие её приехать в Лондон на самом первом поезде из Эксетера, я с уверенностью мог утверждать, что Адриана балансировала на грани нервного срыва. Но определённо овладела умением скрывать признаки угнетения и следы удушливой тоски. Кажется, о людях, прятавших слёзы за внешним наигранным, но прочным спокойствием, говорили, будто они не допускали слёз, но сердце их неустанно кровоточило. Наверно, Адриана ухватилась за неожиданную просьбу как за внезапную возможность оттянуть откровение, что вскрыло бы еле заживающие сердечные раны. – Мистер Холмс, в вашем молоке скоро появится неизвестная науке форма жизни, – брезгливо проговорила Адриана, и затем я услышал всплеск жидкости, вылитой в раковину. – Какого чёрта? – я резко повернулся к ней и, наконец, сопоставил сдавленный голос с внешним обликом: от портрета, составленного во второй записи, Адриана отличалась лишь тёмно-русыми волосами, растрёпанными ветром, и менее печальным, мрачным выражением худого лица с неявными острыми и строгими чертами. Поджатые губы, нахмуренные брови, легко улавливаемая решительность ясно указывали на готовность Адрианы бороться, настаивать, спорить, убеждать и следовать пути правды. Складывалось впечатление, что восемнадцатилетняя Адриана ещё берегла надежду, которой лишилась спустя семь лет. Одежда её была чёрного цвета в тон властвующей над сердцем скорби, выделялись только красные лямки рюкзака, вероятно, её неизменного спутника. – Я не велел вам трогать молоко! Вы оборвали мой эксперимент. – Эксперимент? – Да, если бы от свойств испорченного молока зависело алиби невиновного, боюсь, на вашей бы совести было его наказание. – Но как… – Прокисшее молоко может стать единственным доказательством отсутствия предполагаемого убийцы, вплоть до указания на точное количество дней, а вы только что вылили неделю исследования. – Но зачем… – Адриане не терпелось высказаться, однако я не собирался пока её слушать. Сверкающие грустные глаза, ещё не отражавшие печать бесконечной муки, пристально и жадно разглядывали меня. Если в то время ни о каком сверхъестественном даре не шло и речи, то взгляд её, жёсткий, испытующий, уже при первой встрече словно рвал душу на куски. – Включить электрический чайник, нарезать хлеб, колбасу и масло – непосильная задача? – с откровенным пренебрежением произнёс я, сделав несколько шагов к кухне. – А вы всегда прежде, чем помочь клиентам, проверяете их кулинарные навыки? – Адриана недовольно скрестила руки на груди и будто разозлилась, найдя иной выход накопившимся эмоциям. – Вы бы вряд ли застали меня дома, если бы я не потерял увеличительное стекло. Поэтому, считайте, что упустили шанс задержать меня и привлечь внимание хоть на долю секунды своим приготовленным рассказом, – я решил отказаться от пустых поисков и поспешить к Лестрейду. – Что же, останусь голодным. Не трагедия. Мне пора уходить, и вам, кстати, тоже. – Проверьте карман пиджака, мистер Холмс, – Адриана загадочно улыбнулась, проведя рукой по краю стола, заляпанного пятнами засохшей воды. Я запустил руку в карман и, нащупав искомый предмет, удивлённо посмотрел на Адриану. – Может, вы притворились, что потеряли стекло, чтобы дождаться особенного клиента?