Кровавое небо Шерлока Холмса

Отчего-то мне не хочется быть щедрым на краски, какими стоит вырисовывать эти осколки вспыхнувшей памяти, потому как нет в них хоть сколько-нибудь примечательного оттенка. Всё было окрашено в унылые, серые цвета, залито дождями и туго перевязано острыми мыслями, что почти ощутимо впивались в кожу, стоило только, в действительности же шагая вверх по склону, на мгновение вернуться в хижину, незримо втоптать в землю собственные следы, отыскать под сломанной доской ключ, повернуть его в хрипящем от старости замке и вдохнуть запертый там запах сожжённых поленьев. Запах моего отчаяния. Запах смерти Адрианы, сочившийся эти бесконечные семь лет сквозь каждую щель старой хижины. Однако я быстро избавлялся от ядовитого наваждения, двигаясь за Адрианой, что тогда вела меня по почерневшим от сырости холмам и теперь неизменно водила по памяти, по останкам воспоминаний, замурованных в тайниках сознания. Так странно и жестоко со мной обошлась предательская память, в самом начале вынудившая питать ярое недоверие и решительное, чистое презрение к перекошенному от мистики уму женщины, чьё лицо в моих глазах было скрыто пылью забвения. И теперь я ощущаю тоску, какой не собираюсь искать должного объяснения. Я покорно шёл за Адрианой, сжимая тонкие ручки пакета со сменной одеждой. Адриана не только старательным убеждением заставила меня сделать эту покупку, но и настояла на лиловом цвете рубашки, который я сам едва ли бы выбрал. Полумёртвое серое солнце было размазано по нависшему над грядой холмов небу и разрезано тёмными обрывками опустевших туч, уносивших моросящий дождь на север. Сильный ветер толкал меня в спину, призывал поторапливаться, и я, каждым шагом выдавливая из сгустков травы тёмную воду и брызги грязи, не сбавлял темп и двигался за Адрианой, что, очевидно, спешила скорее добраться до места. После двух с половиной часов небольшой мрачный пруд, водная гладь которого колыхалась от порывов ветра и почти не отражала ленивое движение массивных туч, показался на дне частично заросшего оврага. Пруд был окружён высокой отцветшей травой и парой чахлых деревьев. – Если я верно разгадала зашифрованный маршрут и если шифр вообще существовал, то дневник бабушки должен быть там, – впервые за время похода по холмам заговорила Адриана, ступив на скатившиеся со склонов камни и пытаясь сквозь толщу воды что-то рассмотреть. После того, как мы миновали ступени хижины, отозвавшиеся глухим треском, нас разделяли десятки шагов и невыносимое, неловкое молчание, прерывать которое было попросту страшно: в тех больных старостью стенах мы словно совершили немыслимое преступление и стали бояться любого упоминания о нём, стали избегать близости друг с другом, потому что, я не сомневался, наш облик оказался осквернён печатью жестоких откровений, отмечен ударом слова, вспоровшего души. Я осторожно подошёл к Адриане, моё искривлённое мелкими волнами отражение возникло рядом с её искажёнными очертаниями, размытыми движением воды. – И мне нужно нырять наугад, путаясь в тине и иле? – спросил я, наблюдая за тем, как Адриана резко припала к камням под нашими ногами. – Тебе известна приблизительная глубина пруда? – Не более четырёх метров, – ответила она с лёгким раздражением, какое свойственно людям, поглощённым сосредоточением на чём-то невыразимо важном. Казалось, внезапный интерес помогал вытеснить прочь навязчивые мысли о недавнем тяжёлом разговоре. – В чём дело? Едва я согнул колени, чтобы сесть рядом с ней, Адриана схватила что-то маленькое, круглое, чёрное, зажатое между камнями и вмиг побледнела: – Здесь кто-то был, – испуганно прошептала она, держа в раскрытой, дрожащей ладони пуговицу, внушившую ей леденящий ужас. – Обнаружив пруд, я исследовала каждый дюйм его берега и старалась запомнить всякую незначительную деталь. Камни сворочены так, будто по ним протащили из воды нечто тяжёлое и при этом оборвали пуговицу. – Думаешь, послание Джессалин могла разгадать не только ты? – не доверяя её внезапному выводу, спросил я. Адриана, охваченная страхом, тревожно обводила застывшим взглядом пики пустых холмов, полагая, будто они непременно скрывали следы неизвестного человека, укравшего дневник. – Есть крошечная вероятность, что здесь решил поплавать весьма странный путник со специфичными предпочтениями в купании, ничего не подозревающий о дневнике, что покоится на самом дне, но… – Адриана взглянула на меня с отчаянной, мрачной усмешкой. – Я же уверена, что вовсе не случай вывел сюда человека, утянул на дно и подсказал изучить его до последней ямки. – И это тоже часть твоего загадочного плана, подробности которого я узнаю слишком поздно? Хмурая улыбка исчезла с лица Адрианы. – Нет, Шерлок, я не предвидела подобного: казалось абсолютно невозможным хотя бы допущение того невероятного факта, что содержимое дневника могло интересовать не меня одну. Однако, выходит, что я ошибалась. Но в таком неожиданном промахе, лишь увеличившем путаницу, для тебя есть определённый плюс – пропала необходимость дразнить удачу и испытывать здоровье на прочность. Искать здесь больше нечего. Я чуть заметно улыбнулся столь сокрушительной власти заблуждения, что сильнее страха душило трезвый ум Адрианы: – И к данному выводу тебя вывели перевёрнутые камни и исцарапанная пуговица? Я готов поверить в безупречность твоей памяти, но не в её сверхъестественный объём. Ты обратила внимание на крутой склон восточного холма, испещрённого мелкими камнями, что скатываются вниз, к самому берегу, выбиваемые частыми затяжными ливнями из размягчённой земли? Потоки грязных ручьёв стекают к пруду непрерывно, земля не успевает просохнуть, как тучи щедро вколачивают в неё дождь заново. Даже сейчас я слышал глухое постукивание нескольких камней, прокатившихся по руслу ручья и застрявших в клочьях травы. Не исключено, что после того, как ты направилась в Эксетер, на это самое место ветер и ливень могли подтолкнуть горсть новых камней, какие ты уже не могла запомнить. Поэтому утверждение, будто их изменённое положение и пуговица, тоже прибитая сюда шалостью природы, не выглядит убедительным. В следующий раз делай фотографии на более надёжных устройствах, чем собственная память. Я находил повод для сомнения в качестве и здравости мысли Адрианы и семь лет назад, скорее выражая этим выпадом против плодов её логики необъяснимое огорчение, чем презрение. Я считал, что ещё не отмершие и не загубленные до самого основания умственные способности Адрианы должны были объединять нас в поразительной схожести выводов, как это уже произошло в Кенсигтоне. Однако Адриана так крепко вцепилась в мысль об опустошении тайника ещё до нашего прихода, что высказанное мной опровержение, раскромсавшее её хрупкую теорию, глубоко уязвило, нанесло жестокое оскорбление. И мне даже стало смешно: неужели она решила, будто произошедшее в хижине имело столь нелепо огромное значение, чтобы я принялся одобрять всякий вздор Адрианы как безнадёжно влюблённый мальчишка? Адриана одним нервным движением расстегнула куртку, бросила её на расколотый белый валун и, едва я сделал шаг, кинулась в воду и пропала за рваными брызгами и ломаной рябью. – Джеральдин! – я быстро избавился от пальто и пиджака, и нырнул следом. Холод мгновенно зажал грудную клетку, и мне казалось, будто стиснутые лёгкие комом встали в горле, раздавили его, лишили жалкого глотка кислорода. Вода сразу налилась в уши и проникла в рот, оставив на языке противный, гнилой привкус. Я отчаянно щурился, стараясь среди тёмной мути, слегка разбавленной пляшущими полосами бледного света, рассмотреть Адриану, что словно оказалась проглочена этой жуткой, тухлой водой. Прилагая чудовищные усилия, противясь болезненному давлению, я стремился ко дну, окутанному безмолвным мраком, как вдруг мою грудь, сдавленную спазмом, чуть не проломил невидимый мощный удар. Я вертел головой, ощупывая беспредельную пустоту вокруг себя, пока кончиками пальцев не уловил отдалявшееся движение. Я, невольно выпустив пузырь бесполезного воздуха, посмотрел наверх, где воду ещё резали блики света, и разглядел беспомощно извивавшуюся Адриану. Она то сгибалась пополам, то беспорядочно перебирала ногами, не в силах выбраться на поверхность. Я немедленно направился к ней, подхватил на руки и вытащил из воды, удерживая её трясущуюся голову. Примятые волосы залепили её лицо, забились в раскрытый, жадно вдыхавший рот. – Какого чёрта ты делаешь? – проговорил я, пытаясь усмирить сбитое дыхание. – Там… – на вдохе сказала она, и вмиг её голос потонул в толще воды, а я едва не захлебнулся. Что-то резко потянуло нас вниз. Я сопротивлялся этой неведомой силе, сжимал запястье Адрианы, видел, как она кричала, выпуская воздух из лёгких, но в одну секунду она вдруг выскользнула из моих пальцев, казалось, намертво сцепивших напряжённую руку, и растаяла в темноте, в клубах растревоженного донного грунта. Я не знал тогда, могла ли Адриана скрыть невероятно развитое умение плавать и с неизвестной целью нарочно погрузиться на дно, столь яростно противясь моему стремлению выбраться прочь. Парализующее недоумение сменилось страхом потерять Адриану, поэтому я не стал выстраивать никаких догадок. Я взмыл на поверхность, вдохнул полной грудью и стал погружаться обратно, проталкивал себя в зияющую тьму, казавшуюся бесконечной беззубой пастью ненасытного чудовища. Когда мои ладони увязли в мягком иле и угодили на острие камней, невидимых в давящей черноте, я на мгновение замер, надеясь обнаружить толчки воды, создаваемые Адрианой, но затем принялся плыть вдоль дна, выставив руки перед собой, полагаясь на осязание, потому как зрение в этом ледяном царстве беззвучия утратило пользу. Я продолжал плыть, плотно сжимая губы, искать Адриану в неподвижной тьме и безмолвии, постепенно сменявшимся невыносимым монотонным гудением. Чувство времени ускользало так же, как и размытые черты Адрианы, искажённые ужасом, бесследно таяли в замершей пустоте: я не мог ни рассмотреть её, ни ощутить хоть какое-нибудь слабое биение жизни, и лишь память неустанно прокручивала момент, когда густая тьма проглотила Адриану. А воображение, ощутив внезапную власть, вдохновлённое холодом и растущим страхом, на чёрном полотне мрачно рисовало изгибы утонувшей Адрианы, повисшей где-то в немой толще воды. Я боялся, что переливающиеся кресты света, воткнутого в пруд серым солнцем, разгонят муть и черноту, коснутся мёртвой Адрианы с перекошенным ртом, что покорно пропускал воду, несущую в бронхи частички песка, разрывающую стенки альвеол… Я бы предпочёл никогда не найти Адриану, чтобы не уничтожить воспоминания о ней теми метаморфозами, какими щедро наградит вода, укрывая в ледяных тайниках её худое тело, что запомнило каждый удар отца. Гонимый мыслью о мелкопузырчатой пене в её дыхательных путях, о кровоизлияниях под плеврой, тёмной крови в полостях сердца и крупных сосудах, я плыл, искал, хотел закричать, будто изломанный вопль мог помочь, достучаться до Адрианы сквозь тёмные стены воды. Я не желал видеть Адриану мёртвой. Смерть не являлась для меня чем-то таинственным или устрашающим, напротив, я принимал её за естественный нерушимый закон, неизбежный исход. Меня не пугали изуродованные трупы и не волновало их существование, оборванное внезапной кончиной, не интересовали события, только путавшие следы разгадки. Однако меня выворачивало наизнанку неотвратимое осознание того, что этот труп со шрамами от хлыста вылил ценное прокисшее молоко в раковину, этот труп с разорванными капиллярами восхищался песней на итальянском и уговаривал купить лиловую рубашку, этот труп с разжиженной кровью целовал меня… Тогда бы я не смог без невообразимой тяжести сожаления и скорби вспомнить ни улыбки Адрианы, представляя лишь холодные губы, окрашенные струящейся пеной, ни печального взгляда, натыкаясь на закрытые веки трупа. «Будь ты проклята, но жива», – то удивительное заключение семь лет спустя, рождённое вблизи спокойно спавшей Адрианы, проникло в переплетение мыслей вовсе не в ночь наблюдения за её тихим сном, а именно тогда в сдавливающих путах чёртового пруда. Я и теперь пробираюсь к этим воспоминаниям через груды пепла и затихающие крики Адрианы. Горло и лёгкие начинали гореть, точно объятые негасимым огнём, пожиравшим последние капли кислорода, выдавливавшим из меня выдох, что уже выцарапывал себе путь. В висках безумно колотилось сердце, головокружение приятно усыпляло, закладывало уши, постепенно отрезало меня от реального мира, размазывало в гнилых чернилах, какими мерещилась сковавшая меня целиком чёрная вода… Сумев вернуть контроль над закоченевшим телом, я, по колено провалившись в ил, оттолкнулся, устремился к бешеной пляске света, что сливался с мерцающими красными пятнами, резавшими невидящие глаза. Грудь разрывалась на части, трескалась, как переполненный сосуд: вода вытесняла меня из собственного тела, вытаскивала жизнь, раскалывая череп ужасной болью! Но, наконец, я выбрался из удушающего плена, дышал, не чувствуя ничего, кроме тисков саднящей боли. И когда я с трудом выровнял дыхание, разлепил сомкнутые веки, в десятках дюймов от меня показалась макушка обездвиженной Адрианы, однако только я успел подплыть, она забилась в судорогах, издавая нечленораздельные звуки, слитые в единый истошный крик. Справившись с её беспорядочными, порывистыми движениями, я вытащил нас на берег и рухнул в траву и грязь, лежал, уткнувшись лицом в сырую землю, пока сознание не окрепло и не сосредоточило внимание на Адриане, что металась по камням, без устали повторяя и выплёвывая воду: – Ты падал. Ты падал. Ты падал. – Тише, Джеральдин, – видя, что первая помощь ей не требуется, я хотел возвратить ясность рассудка, рассечённого переживаемой пыткой, зацикленностью на пугающей бессмыслице. – Всё позади. Теперь ты в безопасности, – мой голос предательски дрожал не только от мерзкого холода и затруднённого дыхания, но и от внешнего облика Адрианы, вбивавшего в душу непреодолимый ужас: по подбородку и щекам, очерчивая кривые узоры, струилась, смешиваясь с водой, тёмная, почти чёрная жидкость, не похожая на пену, а зрачки едва ли не выскакивали из глазниц. Из горла рвался безумный крик: – Ты падал! Я не мог и догадываться, что перед широко распахнутыми глазами Адрианы разворачивалось действие, отделённое от того дня пятью годами, происходящее в будущем времени: ей открылся обрывок моего прыжка с крыши Бартса. Механизм проклятого дара был запущен. Не правда ли подозрительно? Адриана ворвалась на порог Бейкер-стрит, как часовая бомба, какой до взрыва оставалось три месяца. Вы же помните её первое утверждение, что паранормальные способности являли себя на такой чётко определённый срок после вещего сновидения? Но сознание Адрианы угодило из всего неисчисляемого множества линий дальнейшей жизни именно на ту, что в итоге обернулась явью. – Джеральдин, – я обхватил её бьющуюся затылком о камни голову и старался усмирить, – прошу тебя, успокойся. Всё хорошо, Джеральдин. – Шерлок, я видела, – проткнув меня тем самым выскребающим нутро взглядом, лепетала Адриана, – ты падал с большой высоты. – Забудь эту чепуху! Со мной всё в порядке, разве это ты не видишь? Я же здесь, рядом с тобой, Джеральдин. Она вдруг закрыла глаза и резко затихла, чёрная жидкость перестала сочиться. Грудь Адрианы тяжело вздымалась, и каждый тяжёлый выдох забирал по крупице истязавший её кошмар. – Шерлок… Её веки дрожали, притупленные необъяснимым приступом чувства обострились, и она тряслась от холода и укусов поднявшегося ветра. – Ты могла утонуть, чёрт возьми! Для неумеющей плавать ты с завидным рвением бросаешься в воду! Зачем, Джеральдин?! – возмущался я, тут же позабыв про жидкость, изрисовавшую её лицо, и странное стремительное погружение, которому невозможно было противостоять. – Я не знаю, – прошептала она, и лишь тогда я обратил внимание на маленький, почерневший, опутанный сетью тины и цепью на замке металлический ящик, который Адриана прижимала к земле левой рукой, – каким образом мне удалось добраться до него, но, кажется, это наш Некрономикон Экс-Мортис*. Я понятия не имел, что за нелепое название пролепетали её посиневшие, дрожащие губы, но отчего-то улыбнулся, не замечая, как громко стучали мои зубы. Робкая радость затаилась в избитом о рёбра сердце: я был рад слышать её голос, слышать учащённое дыхание и смотреть в живые глаза. И я не стал бороться с этим маленьким, щемящим чувством. – Неужели ты не смотрел «Зловещих мертвецов»? – Адриана, прокашлявшись, засмеялась и попыталась подняться с камней и земли, что нисколько её не грели. По всей видимости, поворачивать разговор в совершенно противоположную сторону от странных происшествий, не желательных для обсуждений в конкретный момент – ещё одна её старая привычка. – Мне вполне хватило вероятности столкнуться в воде с мертвецом по имени Джеральдин.

***

Адриана, изнемогая от вцепившегося в её жилы холода, была готова разрубить цепь едва зажатым в ладони камнем, чтобы открыть ящик, но я завернул её в пальто и убеждал вернуться в хижину. Однако она наотрез отказалась идти обратно, не желая больше где-либо задерживаться и тратить время, необходимое на дорогу к поместью, до которого можно было добраться примерно за час. Я надел мокрый пиджак и согласился двигаться в сторону холма, увенчанного каменной громадой мрачной усадьбы. Адриана сказала, что дворецкий Марриэт разожжёт огонь в камине, если Арис вдруг появится в поместье, и разглядеть столб дыма мы сможем гораздо раньше, чем кто-либо сумеет заметить нас. Меня забавляли эти доверительные отношения между Адрианой и Марриэтом, как и сами их секреты, облепившие стены поместья, словно высохший плющ. Ни одна из труб, упиравшаяся в туман, что медленно полз по стенам, не выпускала витиеватых струй дыма, и потому мы без всяких опасений поднялись по тропинке и исчезли за скрипящими дверями особняка. Признаться, я был обеспокоен состоянием Адрианы и не обращал пристального внимания на внутренности этого старого дома, различая в тусклом свете подвешенных ламп унылые картины и портреты на стенах, пока Марриэт, подхватив Адриану своими худыми, иссохшими руками, вёл нас по коридорам в гостиную. Такие дома, напоминавшие миниатюрные замки, зачастую оказывались схожи богатым убранством, чертами интерьера или же навевающей тоску пустотой. Поместье же семьи Фицуильям дышало погребёнными в пыли и золе столетиями, источало дух смерти и будто бы неохотно принимало суету живых людей. Многочисленные комнаты были заперты, зажжённый свет таял где-то под потолком, настолько высоком, что, казалось, не было ему конца, как и чёрной воде безмолвного пруда. Единственным ярким пятном, какое я успел приметить, была изогнутая позолоченная лестница в холле, уходящая куда-то в едва освещённую тень второго этажа. Марриэт вывел нас в гостиную, усадил Адриану в огромное красное кресло и взялся разводить огонь, чтобы разогнать холод и сырость, замершие в этом помещении, объятом желтоватым свечением. Наблюдая за ловкими движениями худощавого старика, чьи волосы ещё не безнадёжно выцвели и хранили живой чёрный оттенок, я понемногу фиксировал в памяти облик гостиной: стены из старинного камня и тёмного мрамора с тонкими паутинками белого цвета были завешаны потёртыми гобеленами, картинами, изображающими то женские лица, скрытые за тёмной вуалью, то языки пламени. Лишь одно из трёх вытянутых окон позволяло бледному свету вместе с сиянием нескольких ламп вырвать из холодного мрака пару кресел у самого камина, диван с разбросанными подушками, пустые низкие столики, забитые в угол стулья и фортепьяно, на закрытой крышки которого весьма символично лежали сухие, потемневшие розы. – Я сделаю вам горячую ванну, мисс Джеральдин, – чуть осипшим голосом проговорил Марриэт, когда огонь затрещал в камине, обгладывая слегка отсыревшие поленья. – Не нужно, Питер, – Адриана мотала головой и расстёгивала свой брошенный на старый ковёр рюкзак, чтобы достать чистую одежду. Дрожь колотила всё её замёрзшее тело, и согреть его здесь прежде, чем она закоченеет до смерти, мне слабо представлялось возможным. – У нас есть очень важное дело. Отец может скоро вернуться, – затем Адриана вдруг опомнилась, прислушалась к царящей кругом тишине и спросила настороженно: – Разве мама и Бекки уже уехали? – Леди Фицуильям и мисс Ребекка три часа назад отправились в Эксетер, так велел мистер Арис. Это известие явно не радовало Адриану и наносило очередной удар по разработанному плану. Она отчаянно надеялась, что встреча с давним приятелем, если таковая не являлась выдумкой, задержит Ариса в Баклэнде как можно дольше. Марриэт не замечал моего присутствия: не произнёс ни слова, когда я бил закрытые парадные двери, и теперь не удостоил меня и словом, будто я, держа в руках железный ящик на цепи, был мёртвой частью мрачной гостиной. Дворецкий на минуту скрылся в дверном проёме слева от камина и назад вышел, неся два больших полотенца и длинный тёплый халат, который подал Адриане: – Наденьте его, мисс Джеральдин, а я всё же займусь ванной. Вы ужасно продрогли. Мистер Холмс бессовестно пренебрёг мерами вашей безопасности. – Правда? – я положил на пол ящик. А я уж было решил, что холод пустоши выветрил из меня всякий цвет и сделал прозрачным, точно призраком. – Простите, что не смог остановить дождь и удержать нырнувшую на дно пруда Джеральдин, – я натянуто улыбнулся и добавил со слегка издевательской усмешкой, разыгрывая несостоявшееся приветствие: – Мистер Марриэт. Он же подошёл ко мне с абсолютно невозмутимым видом и грубо сунул в руки полотенце, и этот резкий жест ясно олицетворял его острое недоверие. Марриэта ужасала мысль о поручении заботы об Адриане чужому человеку: – Грязи вы и так достаточно оставили здесь, поэтому попрошу вас не открывать ящик в гостиной. Марриэт напоследок посмотрел на меня суровым, оценивающим взглядом серых сощуренных глаз и торопливо зашагал в коридор. – Питер просто душка, верно? – устало улыбаясь, отметила Адриана и принялась раздеваться, боясь отходить от кресла, потому что ноги её едва сгибались, и было трудно держать равновесие без опоры. Когда мы добрались до вязкого подножия холма, у неё уже иссякли силы идти дальше самостоятельно. – И я ему определённо понравился. В этот раз я, повесив полотенце на спинку кресла, послушно отвернулся и не позволял любопытству отторгнуть нормы приличия, заложенные в фундамент поместья, и с внезапным интересом рассматривал женские лица за мелкой сетью вуали. Зажатые между изображениями застывших ярких костров, они казались замурованными в кольцах огня. – Почему их лица закрыты? – Думаешь, это обыкновенная вуаль? – насмехаясь над моей невнимательностью, невесело отозвалась Адриана. – Присмотрись. На самом деле это тёмные тонкие трещинки полотна именно в области лица, какие искусно превращены в вуаль. – Стало быть, во всём огромном доме не найти женского портрета без одинакового узора трещин, – подойдя ближе, я понял, что поторопился с выводом и напрасно озвучил его, предоставив возможность отыграться за жёсткую критику её предположения. – Отнюдь, – Адриана, туго затянув толстый пояс сиреневого халата, осторожными, несмелыми шагами приблизилась к деревянному комоду и потянула на себя дугообразную ручку верхнего ящика, – хочешь посмотреть на портрет, не испорченный никакой аномалией? Мгновенная догадка вспыхнула в мозгу, и я решил тут же её подтвердить, подойдя к отодвинутому ящику. На пыльном дне, усеянном всяким мусором, покоились четыре портрета, схожих тусклыми, мрачными красками, как и всё в границах этих стен, стерегущих мертвенный покой. С первого портрета в меня вперила равнодушный, безжизненный взгляд молодая женщина, чьё лицо, отличавшееся резкими чертами, без единой тени улыбки казалось слишком хмурым и озлобленным. Это была Джессалин Фицуильям, зверски убитая в собственной лаборатории. Второй женщиной с густыми чёрными волосами, уложенными в причудливую причёску, бывшую в моде столетия назад, оказалась мать Адрианы, Аннабелль Фицуильям, подчинившая жизнь тирании безжалостного мужа. Третьей была Бекки, старшая сестра, безумно похожая на Адриану, лишь в глазах её, перечёркнутых косой линией, читалось какое-то безумное счастье, а не горькая тоска. И у каждой из них лицо было пересечено трещинами: меньше всего их было на портрете Бекки. И ни следа трещин не наблюдалось на последнем портрете, на котором была запечатлена юная Адриана, но уже утомлённая муками и тщетностью надежд. – Видишь, – она оперлась руками о комод, – вопреки любым методам реставрации эти трещины неизменно возникали на прежнем месте. Фотографии не являли подобного дефекта, но всякая попытка нарисовать женщину семьи Фицуильям приводила к загадочному появлению трещин… – И только твой портрет оставался нетронутым, – заключил я, задвигая ящик, потому как Адриана слишком пристально уставилась на его содержимое. Портрет убитой бабушки не оказывал благоприятного влияния. – Верно. Можно бы и списать это на брак в материале, но у всех портретов разный возраст и холст также различен. Адриана вдруг задрожала сильнее и я, вогнав ящик до упора, подхватил её и приобнял за плечи так крепко, словно пытался доказать ей, что в этом холодном доме, вместилище окутанной пылью, сыростью и смертью старины, был человек, готовый освободить её. Освободить от отравляющих запахов, тянувшихся из скрытых в темноте углов, освободить от впившегося в душу трепета перед яростью Ариса. – Что ещё за странности мне предстоит узнать о твоей семье? – спросил я, вспоминая едва объяснимое разумом исчезновение Адрианы во тьме воды, откуда она вынырнула с таинственным трофеем, чёрные ручейки на побелевшей коже… Когда же мои мысли выстроились в привычном порядке, чёрную жидкость я с лёгкостью приравнял к ничем не примечательной грязи, какой Адриана могла наглотаться. А теперь и испорченные портреты добавляли кроху несуразицы в огромный кипящий котёл тайн проклятого рода Фицуильям. Злясь на незнакомку, оборвавшую эксперимент, я не предполагал, в какой ужас она утянет меня. Я бы убрался прочь с этого объятого туманом холма, но капризная стихия и здоровье Адрианы, которым не стоило безрассудно рисковать, не выпускали меня за порог. И я должен был найти подтверждение самого главного подозрения… – Надеюсь, больше ничего с нами не случится, – будто не расслышав вопроса, проговорила Адриана и приникла к моей груди. – Пообещать, что всё будет хорошо? – усмехнулся я, перебирая мокрые пряди её волос. – Только если ты умеешь отменно лгать, Шерлок. То, с каким невыносимым отчаянием она произнесла моё имя, насторожило и прожгло изнутри пламенем, что словно вырвалось из прямоугольных рамок картин, развешанных по стенам.