Кровавое небо Шерлока Холмса

Ничего не забыл… Я неустанно произносил это жёсткое утверждение вслух, когда оказывался один в стенах квартиры на Монтегю-стрит, будто отгоняя крохотные, невидимые намёки, застывшие в воздухе и то и дело вызывавшие смутный интерес, неуместные, излишние сомнения и беспомощный вопрос: был ли здесь кто-то? Был ли кто-то в моей жизни до черепно-мозговой травмы? Мог ли в действительности за чёрной завесой предполагаемой амнезии прятаться какой-нибудь человек, представлявший ли некое особенное значение или выставленный за порог прежде, чем принесённая им скука причинила вред моему неустойчивому душевному состоянию? Наблюдая за тем, как молоко медленно смешивалось с чаем, закручиваясь тонкими завитками, таяло в его тёмной, неподвижной массе, первое время я страдал от необъяснимого, жуткого страха: в этом переливающемся омуте обязательно что-то исчезнет, растворится, пропадёт из виду. Всплеск воды, удар её струи о дно раковины несколько дней после выписки из больницы встречал в онемевшем сердце жалкий отголосок тревоги, резал слух, раздражал, как бездарная игра на расстроенной скрипке, у которой безумно хотелось натянуть потуже струны. Врачам я не сообщал об оскорбляющих разум зачатках галлюцинаций, чтобы не поощрять их безумное стремление лепить диагнозы, и вскоре начал с презрительной усмешкой относиться к возникновению подобных скверных фантазий, приравнивал их к временным безрадостным, но безобидным последствиям травмы, и перестал искать скрытый смысл в призрачных ощущениях, ставших моей второй тенью. Однако спустя два изматывающих года, проведённых в тщетном бегстве от немых и бесцветных воспоминаний, я оставил Монтегю-стрит в надежде оградить себя от возможного развития психического заболевания, гниения в плену чужих мыслей, по ужасной ошибке заколоченных внутри моей головы. Спустившись по той же скользкой лестнице, по какой убегала Адриана, ступив на асфальт, впитавший мои разбитые, рассыпанные воспоминания, я вернулся в клетку привычной жизни без Адрианы, без её шрамов, нелепой лиловой рубашки и треска поленьев в камине старой хижины. «Большой взрыв» стал символом потери, а не зарождения. Таксист не признал в любопытном пассажире Шерлока Холмса, и тому можно было смело приписать следующее объяснение: словесный портрет, составленный из скопления размножавшихся слухов, был ему более знаком, чем набор внешних черт, потому как он имел страсть слушать и наблюдать лишь за петлями дорог. Но данный парадокс меня только обрадовал и лишил крайнего неудовольствия задерживаться в компании болтливого таксиста, чьи рассказы уже достаточно взбудоражили меня, разбередили память, направили мысли и полумёртвые чувства в обратном направлении, на вокзал, по рельсам, убегающим в сторону Лондона, стремящимся на Бейкер-стрит. Я ошибался, слепо отвергая хрупкую истину Адрианы, и теперь совершил другую страшную ошибку – оставил её одну! – Идиот! – закричал я, выскочив из автомобиля, и застыл на пустом, точно лишённом всякого цвета тротуаре, вцепившись в волосы. Холодный воздух Эксетера превратился в удушливую зловонную массу: я делал глубокие вдохи, чтобы успокоить возбуждённые нервы, но кислород будто проникал сквозь меня, я задыхался, и оттого отчётливо мне мерещился запах гниющего трупа, хотя в реальности ничего подобного я вдыхать не мог. Вспоротая память на несколько унизительных мгновений спутала ясность ощущений. – Какой же я идиот! – Вам плохо, сэр? – обеспокоенно осведомился назойливый таксист, приоткрыв дверцу. Прищуренный взгляд означал чересчур пристальное внимание, что привело его к неожиданному открытию. Бросившись ко мне, таксист провозгласил: – Невероятно! Вы же и есть Шерлок Холмс! Я не стал разделять внезапную вспышку искренней радости таксиста и вообще как-либо реагировать, и даже притворяться глухим к его дальнейшим бессмысленным словесным излияниям не пришлось: я не в силах вспомнить, что же последовало за предсказуемыми высказываниями о редком везении, восхищении моими успехами и исключительной методикой. Я зажмурился, сдавил ладонями уши, и когда поток мыслей, словно рассечённый молнией, перестал колотиться о черепную коробку, я выхватил из кармана мобильный телефон и, не позволяя себе терять бесценные секунды на обдумывание благоразумности этого звонка, набрал номер Майкрофта. В случае с такой до безумия странной женщиной, как Адриана, разум едва ли выдерживал чудовищную конкуренцию. Но необходимость доказательства ужасающей догадки или, что меня бы устроило в большей степени, её опровержения, приковала к асфальту в центре Эксетера и не задавала ориентиров для следующего шага, только обездвиживала в смятении и сомнениях. – Будь добр, мой дорогой брат, займи себя чем-нибудь, пока я не найду пары минут для решения твоей очередной проблемы, – с неизменной насмешкой проговорил Майкрофт, в столь раннем и непредвиденном звонке рассмотрев намёк на призыв о помощи, немое признание в том оскорбительном и постыдном факте, что я безнадёжно застрял в тупике и был вынужден ему позвонить. Не написать смс, какое можно проигнорировать, прочесть с непозволительной задержкой, крадущей время, а именно позвонить, что нельзя было назвать моей привычкой. Но, чёрт возьми, связи Майкрофта значительно сокращали путь к искомому ответу, и я отмахнулся от язвительных упрёков, какие ещё только формировались в его голове с особой искусностью, и со злостью заговорил, едва брат задумал прервать вызов и вернуться к неотложным делам государственной важности: – Запоминай: Адриана Изабелла Флавин, Джеральдин Мередит Фицуильям. Мне нужны данные о последних передвижениях человека, носящего одно из этих имён. Желательно как можно быстрее. Несколько секунд я слушал оцепенелое молчание Майкрофта, что, несомненно, запомнил эти имена до буквы, но теперь пытался догадаться, каким образом я мог быть с ними связан, что не просто с лёгкостью преодолел стену уязвимой гордости, а разломал её голыми руками. – Кто эти женщины? – заметно опешив, спросил он. – Одна женщина, – меня больно жгли нетерпение и гнев, направленный на того, кем я являлся с момента появления Адрианы на Бейкер-стрит, охваченного беспамятством палача, который каждой попыткой защитить чистоту разума и избавиться от засилья мистической чуши сокращал её дни. Я не мог отпустить Адриану после всего, что звучание настоящего имени выцарапало внутри меня. Я жаждал объяснений. – Напиши, где она может быть сейчас. Найди её, – сердце будто выскребалось из рёбер. – Найди её живой. «Пожалуйста», – застряло у меня в горле это раздирающее слово, так и не коснувшись языка. Но Майкрофт, полагаю, уловил в предательской, с трудом маскируемой дрожи голоса отзвук несказанного, болезненного «пожалуйста». Уставившись на проблеск косых лучей солнца, пятнами замерших на крышах, я не сразу понял, что из прижатого к уху мобильного уже не раздаётся безмолвное отражение мыслей Майкрофта: он сбросил вызов, так ничего и не ответив. Под невыносимый лепет таксиста, который до сих пор стоял рядом и пытался привлечь хоть толику моего внимания, память воспользовалась бессильной слабостью и грубыми, блёклыми мазками нарисовала переломный эпизод моего детства. – Редберд уже не проснётся, – донёсся из стихшего гула воспоминаний неестественно спокойный голос Майкрофта. Если бы я мог прочесть наизусть молитву, чьи мотивы впиваются в души верующих, если бы я допустил на миг власть этого стройного переплетения слов над движением человеческих судеб, то непременно бы обратился к выдуманным заступникам с просьбой не впускать смерть вновь в моё пространство так рано, так бессмысленно и жестоко. Видишь, Адриана, ты практически превратила меня в податливую, безжизненную материю, из которой обстоятельства были способны сотворить самые немыслимые подобия человека, поражённого отчаянием. «Сегодня, в четверть девятого утра, Джеральдин Фицуильям вылетела в Эксетер». Сообщение от Майкрофта, не прочитанное до последней строчки, мгновенно наметило мне путь по серым лентам улиц, какие я не пересекал семь лет. Опасение, к сожалению, подтвердилось. Неизвестные причины, о природе которых было сложно даже догадываться, несомненно, утянули Адриану назад в родовое поместье, где её ждал Арис. Теперь стало совершенно ясно, что никакого преследовавшего Адриану сумасшедшего брата не существовало: она сумела сбежать от отца, наплодила множество выдумок, смешанных со сверхъестественной сутью невероятной правды, и не решилась вскрыть мою память гораздо раньше, прожила со мной чуть больше недели… И вернулась к мрачным пустошам, что столь отчаянно желала навсегда покинуть? Задаваясь такими острыми вопросами, слитыми в единый рой без какой-либо тени ответа, я начинал ненавидеть Адриану, уже не различая с прежней чёткостью и непоколебимой уверенностью искажённого отражения любви в происхождении истинной ненависти. Я злился. Я ненавидел. Я боялся не успеть тебе в этом признаться.