Кровавое небо Шерлока Холмса

Казалось, над этими голыми, полумёртвыми пустошами, придавленными тяжёлым небом, с которого опускались густые облака, время утратило всякую власть, разрушительную ли, созидающую, но непременно вносящую какую-либо перемену. Здесь же я не обнаружил ничего, что можно было бы назвать незнакомым или искажённым прошедшим временем. Те же пустые холмы горбились, укрывая пеленой тумана свои обнажённые, тёмные спины, покрытые россыпью острых камней, те же примятые травы вместе с комьями мутной грязи пожирали мой след, местами засасывая ботинки, словно эта чёртова пустошь желала обглодать меня до самых костей. Ветер не приносил ни сухости, ни тепла, и будто существовал лишь как хрупкий символ зацепившейся за холмы жизни: вместе с резкими порывами ветра шевелилась дремлющая пустошь, отвергающая законы весны. Один раз я даже обернулся: внезапно померещилось, что позади очень тихо, испуганно прошелестел невнятный шёпот Адрианы. Я прошёл мимо расколотого дуба, склонившегося ещё ниже к мшистым обломкам, вероятно, некогда бывшим маленькой аккуратной беседкой. Я прошёл мимо растерзанного временем сада и грубых очертаний прежних клумб, направляясь к огромным парадным дверям, что были весьма предусмотрительно оставлены открытыми. В объятом древним безумием поместье определённо ждали гостей. Или же единственного гостя. Поначалу глазам стало больно после ослепительной серости полей и крупиц солнечного сияния вглядываться в неизменный, застывший полумрак холла, скудно освещённого парой блёклых ламп. Родовое поместье Фицуильям не признавало перемен, выплёвывало свет из труб вместе с чёрным дымом и как прежде дышало древностью и смертью. – Добро пожаловать, мистер Холмс, – вслед за глухим звуком шагов просвистел вялый голос ещё не иссушенного старостью дворецкого Питера Марриэта, что семь лет назад не удостоил меня и намёком на приветственное слово. Керосиновая лампа дрожала в его костлявой руке. Он осторожно, опираясь на исцарапанную трость с надколотым набалдашником, спускался по позолоченной лестнице, чей изгиб уходил в глубокую тень. Не дойдя до последней ступеньки, он остановился, жадно, с громким всхлипом вдыхая, достал из кармана смятый платок с тёмно-красными отметинами, отставил трость в сторону, опёрся о широкие перила и закашлял, прижимая к кривым губам платок. На миг злость во мне стихла, стоило старому дворецкому ещё яростней раздирать лёгкие. Марриэт был болен и с бессмысленным упрямством пренебрегал лечением. Он медленно умирал, сливаясь воедино с проклятым домом. – Мистер Арис ожидает вас, – прохрипел дворецкий, вытер рот и, подобрав трость, направился обратно, выставив перед собой лампу с дёргающимся огоньком. Услышав имя отца Адрианы, я вновь ощутил прилив обжигающего гнева и зашагал следом. – Ты знал обо всём, что творил Арис? – те же вопросы я задавал семь лет назад по дороге в Эксетер, но Марриэт сносил мою настойчивость с таким холодным безразличием, точно был безнадёжно глухим и вообще не воспринимал ни звука. – Ты был тогда в лаборатории, видел обезглавленный труп своей госпожи, топтался в её крови и не пошевелил и пальцем, чтобы защитить Джеральдин! Марриэт, тяжело дыша, проталкивая в грудь пыльный воздух, ответил, прервал семилетнее молчание: – У меня ничего нет, сэр, кроме этой сырой земли, холодных каменных стен и гнилых деревянных сараев. – И ты испугался нищеты, не избавил Джеральдин от унижения ради куска хлеба в своём брюхе?! – я бы и схватил старика за плечо, стал бы трясти в приступе злости и отчаяния, но вытряхнул бы из него поражённые лёгкие. – Я всегда действовал во благо мисс Джеральдин, – выскреб из горла Марриэт, когда мы поднялись на второй этаж, окутанный тьмой, и не свернули в сторону яркого огня: самая дальняя комната светилась ярким жёлтым светом. – Однажды вы поймёте. Я не успел выразить своё ярое возражение: едва мы переступили порог незнакомой мне комнаты, увешанной изображениями косых костров и распаляющими воздух лампами, Марриэт словно растворился в тени, погасив лампу, а Бенджамин Арис, притворно рассматривавший разорванный пополам гобелен на мраморной стене, резко повернулся к нему спиной и посмотрел с отвращением и снисхождением прямо в мои глаза. Время коснулось его аккуратно зачёсанных волос лёгкой сединой и порезало лицо тонкими морщинами, а внутри, под невозмутимой холодной оболочкой, клокотала та же ярость, что грызла сердце и мне в эту минуту, вернувшую нас в прошлое. В правой руке он сжимал охотничий нож. Следов крови не было, значит, он не изувечил им Адриану или же попросту очистил лезвие после содеянного. – Для детектива вы слишком глупы, мистер Холмс, если приходится повторять дважды. Я не прикончил вас семь лет назад лишь потому, что вы не представляли более серьёзной помехи. Я подарил вам шанс спокойно жить дальше. И вот вы снова спутались с моей дочерью. Скажите, вам понравился вкус этих гнилых воспоминаний? Понравилась горечь беспомощности, чувства вины? Такое невыносимое, болезненное ощущение упущенной возможности... Но, боюсь, это последнее, чем вы успеете насладиться. Хотя, знаете, пожалуй, вы умрёте, представляя, как вопила Джеральдин, выкрикивая ваше имя. И за каждый звук я наносил удар. Она могла молчать, как раньше, глотать слёзы, но тогда она кричала, надеясь, что вы услышите, – Арис усмехнулся, но его губы ни кривила и тень улыбки. – Это вы хотели от меня услышать? Таким меня представила Джерри? Я соответствую образу деспота, последней мрази, что трахает Джерри с утра и до вечера, заталкивает член ей в рот? А, господин детектив? – будто приготовившись к броску, он добавил, а взгляд его сверкал ярче и зловещей лезвия ножа: – Снимите пальто, мистер Холмс, чтобы мне было проще вас выпотрошить! Пальто и шарф чрезвычайно стесняли движения и отнимали скорость, потому я внял любезному совету, сбросил лишнюю одежду, как ненавистные путы, и тут же увернулся от острия ножа, что мог воткнуться мне в глаз. Арис, сжав челюсть, накинулся снова, желая вспороть меня, как податливую ткань гобелена. – Где Джеральдин?! – я крепко ударил Ариса в живот и испытал звериное, отравляющее наслаждение: я мстил с ледяным, порочным удовольствием за безмолвные слёзы Адрианы, её изуродованную спину, мстил своей глупости, самонадеянности, и готов был выбивать ответ. – Где она? – Вы удивительны и безрассудны, мистер Холмс, – отшатнувшись, сказал Арис. – После всего, что вы о ней узнали, ваше завидное рвение вмешиваться в жизнь Джерри ничуть не уменьшилось. Я прикусил губу от резкой боли: воспользовавшись секундным промедлением, вспышкой опасного замешательства, Арис ударил меня кулаком по лицу и задел ножом. Под рваной линией на рубашке показалась кровь. Слепящую ярость слишком близко подобралась к сердцу. – Отвечай, ублюдок, где Джеральдин?! – я опрокинул Ариса на пол и точно молотом начал бить его по голове. – Что ты сделал с ней? – Что я сделал?! – Арис схватился за выбитый из ладони нож и едва не всадил его мне в живот, успев оставить длинную кровоточащую царапину. – Считаете меня монстром, мистер Холмс? – Арис придавил меня к холодным плитам, сцепив пальцы вокруг шеи. – Разыгрываете отважного принца, примчавшегося выручать принцессу, попавшую в беду?! Я, приложив жуткое усилие, отодрал его пальцы, высвободился из цепкой хватки и поднялся на ноги, держась за горящее горло. – Но только монстр способен одолеть монстра, мистер Холмс! – Арис размазал кровь, выступившую из рассечённой губы. – Что вы знаете о Джерри? Что она наговорила вам? Поведала раздирающую душу историю о деспотичном отце, отравившем всю её ничтожную жизнь?! – Арис вскочил, отшвырнул нож и обхватил дрожащими ладонями голову. – А как мне... – он замолк на полуслове, рот мучительно скривился. – Как мне следовало воспитывать гнилое отродье, рождённое от другого мужчины? Меня будто вмиг испепелила молния. – Что ты сказал? – Джерри мне не родная дочь, – раздражённо повторил Арис, а потом вдруг в изумлении на меня уставился. – Так вы ни черта не знаете, всемогущий мистер Шерлок Холмс! – яркая до тошноты комната сотряслась от его дьявольского хохота. – О, моя любимая несносная Джерри, как же ты безмерно любишь лгать… – Арис подавил грохочущий смех. – Я собирался убить вас, совершить первое в жизни убийство ради покоя Джерри… Ваша скверная привычка докучать невыносимым любопытством и идти по едва уловимому следу истины поощряет не самые полезные качества в Джерри, развращает её и плетёт рой проблем. – Первое убийство? – я застыл, обездвиженный мыслями, какие начинили мозг взрывчаткой и вот-вот норовили его подорвать. – Я не намерен доказательствами добиваться прочности вашей веры, не имеет никакого решающего значения ваша объективная и трезвая оценка обстоятельств. Я милосерден, не позволю вам умереть в неведении, – Арис жутко улыбнулся. – Я родился в нищей, жалкой семье пьяницы и шлюхи, что, не имея возможности меня прокормить, а, самое главное, вовремя наскрести денег на безнравственные увеселения, продали меня на органы, однако полицейские проявили похвальную бдительность, и по их милости те мужчина и женщина лишились родительских прав. Я вырос в ужасном приюте, что выращивало из детей безумное и озлобленное стадо. Я, женившись на Аннабелль, не чувствовал себя обязанным дарить любовь Бекки и Джерри, приучая их капризные, ранимые душонки к бесконечному камнепаду взрослой жизни, какую не следует оттенять столь безобразной иллюзией, как детство. Когда Джерри исполнилось семь лет, Аннабелль осмелилась сознаться в том, что имела продолжительную интимную связь с неким Джорджем Полом, и я не постыдился провести генетическую экспертизу: лишь крохотные проценты роднили меня с Джерри. А вот теперь слушайте внимательно… – Арису явно нравилось унизительное наблюдение: я практически не дышал. – Отучившись в школе несколько месяцев, моя малютка Джерри раскроила однокласснику голову. Изумительно, правда? Без каких-либо случайных свидетелей она копалась в мозгах малыша Фрэнка и рассказывала мне об этом с такими бешеными, чёрными глазами, и тогда я был вынужден впервые ударить Джерри. Бить снова и снова до тех пор, пока она не взглянула на меня с прежним испугом и покаянием. Вам наверняка известна выдумка о том, будто Джерри безжалостно избивали в классе испорченные потомки продажных глупцов? – Арис прошёлся вдоль комнаты и остановился рядом с брошенным ножом. – Ложь за ложью… Через четыре года я увёз Джерри в Германию, поместил в психиатрическую клинику, где надеялся спрятать от безумия её бабки Джессалин, потому что Джерри всё чаще становилась неуправляемой, а шорох купюр не всегда ослеплял и оглушал особенно любопытных наглецов. Врачи говорили, что Джерри страдала от диссоциативного расстройства идентичности, попеременно называясь разными именами, подстраивая поведение под характерные повадки всё новых и новых личностей, никак не связанных с её собственной, была то чрезмерно агрессивной, то мягкой и послушной…. О подобных приступах и переменах сознания она ничего не могла вспомнить и считала себя абсолютно здоровой, несправедливо заточённой среди настоящих безумцев, что пугали её и вселяли ужас. Семь лет назад Джессалин, тоже находившаяся на лечении в клинике, каким-то изломанным, едва связным языком пыталась мне рассказать о проклятии рода Фицуильям, о неминуемой смерти женщины спустя три месяца после вещего сна, дарующего удивительные способности, обнаружение которых уже многих погубило в бесполезных лечебницах. Джессалин утверждала, что Джерри суждено замкнуть круг умерших и оборвать цепь проклятия, но для этого нужно ей помочь. Я не смог вычленить из этого немыслимого бреда, какую именно помощь та собиралась оказать, и, естественно, не поверил ни единому слову, как и вы, мистер Холмс. Я отказывался искать в припадках Джерри нечто, отличное от психического расстройства, но невольное размышление над бессвязной речью Джессалин и припоминание имён, какими представлялась Джерри, вывели меня к невероятному выводу: те люди, которых она, казалось бы, искусно изображала под влиянием расстройства, существовали на самом деле, но давно были похоронены. Зачем вы так смотрите с нескрываемым сомнением, что будто убережёт вас от правды? Думаете, она зачитывалась некрологами, и потому в её памяти отпечаталось столь много покойников? Что же, принимаю этот порыв за достойную попытку великого детектива придерживаться голоса разума, однако то, что устраивала Джерри в стенах этой комнаты, будет гораздо сложнее объяснить. Будто одним только взмахом ресниц она срывала картины, переворачивала мебель, наслаждаясь сотворённым беспорядком! И тогда я избил Джерри так, как никого и никогда! И, знаете, вся эта чёртова дурь выплёскивалась вместе с кровью и вылетала наружу следом за стонами! То, что накрепко в ней засело, не выносит боли и отступает! Поэтому я должен был причинять Джерри боль, страшную боль! И знали об этом только мы с Марриэтом, – Арис затрясся, но сумел совладать с дрожью. – Я поверил Джессалин, вытащил её из клиники, привёз Джерри… И она вскрыла череп своей бабушки, оторвала ей голову, я видел это, мистер Холмс, но был не в силах помешать, преодолеть её проклятую силу, какой питает жилы это мрачное, пропитанное злом место. Джерри убила и служанку Присси, чью смерть приняли за самоубийство за три дня до возвращения Джессалин, и собственную мать… – Замолчи! – я не выдержал, закричав во всю глотку. – Адриана не могла… – Адриана? – Арис ухмыльнулся. – Так она представилась вам, надеясь, что вы её не вспомните? – Это не может быть правдой, – жалко звучал мой притихший голос, кровь заливала рубашку, я путался в переплетениях мыслей, выворачивающих меня наизнанку и рвавших рассудок на части. Адриана совершала убийства и забывала о них? Или ею действительно нечто управляло, как тогда, в ванной перед наступлением клинической смерти? – А хотите знать, почему она сбежала и нашла вас лишь сейчас? – Арис нагнулся, поднял нож. Откровение подошло к концу. – Джерри стремилась воплотить в жизнь одно из своих видений, где вы дожили до глубокой старости и не умерли слишком рано. В этой линии будущего она должна была вернуться к вам на некоторое время, – Арис гневно стиснул рукоять ножа. – Я кромсал её сознание, мучил тело, не находя смелости перерезать горло, пока зараза не отступила. Но Джерри несмотря ни на что повторяла ваше имя, записывала его между формулами. Всё равно ценила вас.