Простой выбор

Неужели ты думал, что сможешь от меня сбежать? Я здесь... Я всегда здесь... Ты не спрячешься от меня, ты не заглушишь меня, не выкинешь и не вырежешь... Я - это часть тебя... Я - это ты... Просто наполни меня... наполни и я спасу тебя... впусти... Он дернулся, как от удара, приходя в сознание. Пустота отпустила его, слишком просто в этот раз, словно решила дать ему время для размышлений. Темнота вокруг расступилась, нехотя, местами. Взгляд не хотел фокусироваться, острая боль заполняла голову от затылка к вискам. Пульсировала и гулко билась. Дин зажмурился обратно и попытался еще раз открыть глаза. Фокусировка улучшилась, но все, что он увидел, было чертовски невзрачным. Серый, бетонный, грязный пол прямо перед лицом. Он лежал на нем лицом вниз, упираясь лбом. По крайней мере, пол был холодным... Но вот лежал он очень неудобно; попытавшись шевельнуться, Дин осознал, что лежит практически на животе, а руки его вытянуты над головой и, похоже, привязаны. Как же все ужасно затекло. Он попытался дернуть руками и почувствовал, что запястья туго стянуты чем-то жестким, но при этом каким-то влажным, к тому же, прямо между руками чувствовалось нечто постороннее, холодное, жутко шершавое и жесткое. Его к чему-то привязали. Господи, нельзя, что ли, было привязать поудобнее? С тихим стоном, который непроизвольно вырвался у него при попытке пошевелиться, Дин постарался сгруппироваться, подтянуть к себе ноги, чтобы упереться ими в пол и сдвинуться и потом приподняться. Сначала согнул одно колено и уперся им в пол, подвигая свое тело чуть вперед к вытянутым рукам, руками тоже потянулся, подтягиваясь. И тут же дернулся от боли в запястье, предмет между руками оказался острым и впился в кожу, раздирая ее. Черт! В голове шумело, как на дамбе Гувера, не слышно даже собственных мыслей. Так, еще разок ногой, вторую подтянуть и помочь оттолкнуться. Наконец-то получилось притянуться ближе к рукам и перевернуться на левый бок, надо хоть что-то увидеть за собственными руками. Упереться локтем и немного приподняться, голова оказалась тяжелее, чем хотелось бы. Стряхнуть бы этот дурман. Дин слегка потряс головой и с силой несколько раз моргнул. Чертовы черепно-мозговые травмы - столько раз биться головой однозначно вредно для здоровья. Еще немного подтянулся вперед, невзирая на боль, вгрызающуюся в руки, к чертям ее, от царапины еще никто не умирал. Вот теперь таинственная конструкция, к которой он был привязан, оказалась у его лица: это было что-то вроде металлической рельсы, почти черной от изъевшей ее ржавчины, с резкими острыми краями. Вот они-то и порвали ему руку. Сами руки были связаны вроде бы веревкой, но тоже жутко черной и влажной. Плотно так, запястье к запястью ладонями внутрь. Он поднял глаза вверх, куда устремлялась железка. Это оказалась одна из металлических ножек большого стеллажа возвышающегося над ним, сетчатые металлические полки поднимались в несколько ярусов над ним. Сам стеллаж был довольно здоровым, вряд ли получится его сдвинуть или приподнять, особенно из такого положения. Нижняя полка была довольно высоко над ним, пустая. Надо еще немного подтянуться. И он подтянулся еще больше, упираясь сначала плечом, потом локтем, потом, согнув обе связанные руки, он умудрился обхватить ножку пальцами и приподняться. Еще немного усилий, сбившееся дыхание, разламывающаяся пополам голова и разодранные в кровь руки, вот все, что потребовалось, чтобы привести себя в почти сидячее положение. Обнимая, как уже почти родную, ржавую стойку стеллажа, Дин сидел, привалившись в ней грудью и лбом. Судя по медленно вращающемуся пейзажу, учащенному пульсу и темным пятнам перед глазами, его посетило сотрясение мозга. Надо перевести дух, остановить вращение и девятибалльный шторм перед глазами. Что он вообще здесь делает? Какого черта? Надо быть таким безмозглым, чтобы влипнуть в такую передрягу, даже не позаботившись о прикрытии. За все утро и день мог бы хоть раз позвонить Сэму и сказать где находишься. Сообщение тоже можно было бы оставить, ты, тупой идиот. Мало в жизни монстры пытались голову откусить, когда ее совали к ним в пещеру бездумно и в одиночку? Храбрость, граничащая с безрассудством и, наверное, даже тупостью, любимая черта семейства Винчестеров, когда дело касалось победного прыжка навстречу опасности, с идиотским смехом в лицо прямо смерти. Хотя... основным наследником этой черты был все же сам Дин, львиную долю отхватил. Поздравляем, получите главный приз, рельсом в голову. Позвонить... это было бы сейчас отличной идеей, но, увы, судя по ощущениям, карманы его джинсов и куртки были благополучно вывернуты, он не чувствовал никакой в них тяжести, даже мелочи небось не осталось, пистолета сзади за поясом, естественно, тоже нет. О! А вон, кажется и он, лежит вон у той дальней стены, поблескивает, вон и телефон рядом, и нож, и фляга – черт, да весь набор юного охотника-камикадзе валялся у противоположной стены аккуратной кучкой. Прелесть! Дин наконец огляделся сквозь потихоньку тающий туман перед глазами. Что-то вроде склада, длинное прямоугольное помещение, два больших стеллажа по стенам, один длинный, к которому он привязан, тянется влево, второй стоит в паре метров от него справа у другой стены, перпендикулярно. На полках лежит какое-то барахло, но четко не видно – слишком темно, на все большое помещение только одна лампочка. Дин немного высунулся налево, почти не отрывая звенящей головы от стойки. Да, там висела голая лампочка, прямо на проводе свисающая с потолка, напротив нее закрытая металлическая дверь. Все пыльно, грязно, холодно и жутко воняет гарью... Твою ж... Завод... Чертов горелый завод, он был или в нем или где-то очень близко. Значит, он где-то спалился, наследил, пока пытался устроить свое небольшое расследование. Вот был бы не один, в жизни бы так не попался... Черт, Сэм! Почему же так? Почему ты не знаешь где я, и я не знаю где ты... Захотелось удариться головой о стойку. В этой заднице есть только один просвет, Сэм сейчас сидит в бункере, почитывает книжки и в полной безопасности. Пусть лучше будет так. Раз уже нельзя иначе. Если они не могут быть вместе, так же, как и раньше, значит, на то есть причина, на то есть весомый резон... Ты... ты знаешь кто причина... Ты не нужен ему больше, ты достаточно сделал, достаточно отравил ему жизнь. Можешь тешить себя сколько угодно, тем, что все еще живешь и работаешь с ним. Все это маска, все это не более чем для удобства, для комфорта, для работы. Ведь ты так хорошо справляешься со своим делом, отличная рабочая лошадка, всегда прикроешь, всегда все разрулишь. Есть на кого положиться, кем воспользоваться... чем... Никто не хочет сражаться со злом в одиночку, твой папочка, твой братик, ты всегда был рядом с ними, пока нужен, пока полезен. А потом он ушел, бросил тебя, у него было свое дело, своя цель. И брат твой уже давно нашел свою цель, он терпит тебя, пока ты ему полезен, пока есть на что тебя использовать, потратить. Пока ты не испортил все окончательно, как всегда... Да заткнись ты уже! ... думаешь, люди хотят мириться со всем тем дерьмом, что ты привносишь в их жизнь? Прикрывая его своими благими намерениями? Как угодно это можешь называть! Во что угодно можешь сам верить! Убеждай себя, что делаешь правильные вещи, когда затягиваешь всех кого любишь, кого ценишь в свою хаотичную, кровавую, безобразную бездну... которую называешь своей жизнью... Замолчи... Все, все кого ты касаешься, уже прокляты... Отравлены, обречены страдать от твоих провалов, от твоих жалких попыток сделать все как надо... Но ты упрямо тянешь их за собой... в свое болото, в свою ядовитую трясину... которую называешь любовью... и они умирают... они все умирают... они все умрут... Нет... Нет... Нет! Заткнись, ты, жалкая тварь! Я спас его! Я всегда хотел спасти их всех! Кого ты пытаешься обмануть? Себя? Ты никого не спас... скоро они все умрут... все... Я... я не дам никому больше умереть! Слышишь, никому! Ты их уже отравил... ты отравил своего брата... ты знаешь, что он обречен, пока он с тобой, он обречен на смерть... ты сделаешь это... твоя слабость сделает это... ты снова упадешь, снова провалишься... ты жалок... ты потащишь его за собой... Уйди, ты, тварь! Ты не прогонишь меня... я - это ты... можешь ненавидеть меня сколько угодно, потому что ты ненавидишь только себя... Ненавижу... НЕНАВИЖУ!!! Словно что-то сломалось, что-то треснуло где-то там внутри него, что-то, что держало все вместе, закрытым, спрятанным. Подальше, понадежнее, от чужих глаз, от чужих слов. Словно стена, спасавшая его от его же самого. Аккуратная, крепкая, по кирпичику возводимая долгие дни и бесконечные ночи, наполненные нескончаемыми кошмарами. Его панцирь, что защищал от всего черного, от всего страшного в его жизни, от всего, что было вокруг него, от всего, что было внутри него. Клетка, тюрьма для того что родилось в нем... Родилось давно, сплелось как клубок из страшных черных нитей. Появилось из страха, страха провалиться, ошибиться, потеряться, потерять, остаться одному... Из вины за то, что не смог, за то, что сделал, за то, что проиграл, за то, что боролся... за то, что сдался... Из вины за то, что жив, когда умерли другие, за то, что умер, чтобы жил кто-то еще... За ту цену, что заплатил он сам и заплатили любимые вместо него... Оно родилось из ненависти к тем, кого он любил, из ненависти к себе за то, что сам любил и не уберег, за то, что дал упасть, за то, что обманул, оставил, отпустил... не дал уйти... не отпускал... Оно родилось из боли, что ела его... всегда... постоянно. Грызла его душу, рвала ее на части. Боль от потери, боль ото лжи, боль от правды... Оно родилось из боли, терзающей его тело... Оно росло и крепло, там, за стеной, оно выло и билось, оно хотело на волю... Но чем крепче и выше становилась стена, тем лишь сильнее оно рвалось на волю, скреблось и толкалось. А потом был ад... и в аду оно стало почти необъятным, оно купалось в боли и крови, оно упивалось, оно ликовало, оно отрастило когти и зубы, оно победило и стало рвать других на части. Оно победило! Оно залило его душу, оно заполнило его, оно стало им... Чтобы снова проиграть... Чтобы снова биться о стену, чтобы выть от беспомощности и стонать от бессилия. От невозможности взять над ним верх. От ничтожности своих попыток проникнуть на ту сторону... новой стены. И оно ждало дальше, оно знало, что вернется, оно чувствовало и надеялось, верило. Оно знало, что найдет способ, найдет ключ. И потом было чистилище... грязное, сочное, чистое и кровавое место, где страх был почти постоянным, где боль шла рука об руку с жизнью и не отпускала даже во сне, где безумие металось словно в клетке, где ненависть питала и взращивала ее. Где звериное начало брало верх, хищное охотничье, острозубое и клыкастое, как оно само. И там оно почувствовало, наконец, узнало, что движет им... что заставляет его подниматься и идти вперед, что заставляет его держать стену из последних сил... Оно узнало о цели. О той соломинке, за которую он хватался, о той, что всегда вытягивала его из самой страшной и черной бездны... Теперь оно знало, что ключ - это цель... Надо лишь дать ему цель... его надежду... и он откроется сам... А потом оно почувствовало его... Безграничный источник силы, пришедший извне, чистый, яркий, яростный, обжигающий и звенящий. Оно почувствовало клинок, легший в его руку. И оно знало, что теперь оно победит. С первого же мгновения и навсегда. И он тоже теперь знал... он чувствовал...