Кара господня (цикл "На семи ветрах")

Постоялый двор "Золотой павлин" в Могошая был заведением респектабельным. Напыщенное название и вычурная обстановка — позолота в каждом углу, громоздкая лепнина в виде снопов, желудей и виноградных гроздьев, ангелочки на потолках, пухлые и розовые настолько, что походили на откормленных поросят, слишком изукрашенная резьбой мебель, затканные золотым цветами и птицами занавеси — нередко вызывала насмешливую улыбку аристократов. Зато буржуа, купцы и богатые землевладельцы, падкие на такую роскошь, по пути в Бухарест и обратно непременно останавливались здесь. Но и те, и другие сходились в одном — кухня тут была отменная, самый привередливый гурман не нашел бы, к чему придраться. К тому же румяные сговорчивые служанки были не прочь погреть простыни щедрому гостю, и драк отродясь не случалось — разве что конкуренты, перебрав ракии, вцепятся друг другу в бороды. Даже начальник окружной жандармерии захаживал пропустить рюмку-другую и обсудить с проезжими столичные новости. В общем, "Золотой павлин" был местом солидным, поэтому шум и ругань с утра пораньше удивили всех несказанно. — Скряга! — наверху что-то грохнуло, затем будто бы покатилось пустое ведро. Постояльцы, спустившиеся в общий зал к позднему ужину, отвлеклись: кто от наваристой чорбы, кто от кабаньей ноги с чесноком или румяного бараньего бока, — и с интересом прислушались. — Жид! Упырь! — Это невестка Мирчи, — сообщил соседу по столу немолодой грузный купец. — Небось, опять пришла денег просить. — А он что? — его щуплый собеседник, торговец шерстью, прибывший из Галаца, а потому в местных перипетиях не сведущий, отхлебнул пива и придвинул к себе блюдо с фаршированной черносливом пуляркой. — Не дает? — Не дает, — покивал купец. — Денежки-то счет любят, раз дашь, другой дашь, так и разориться недолго. — Он погладил окладистую бороду. — Брат-то его, Томаш, голодрань голодранью, даром что во франциях да италиях учился. Говорят, все спустил на свои ниверситеты. Художник, пф! Ждет, когда знатные господа ему портреты заказывать будут, а жена в обносках ходит. — А не заказывают? — Кто станет заказывать у неизвестного оборванца, когда есть Исковеску и Негулич? Я уж не говорю про великого фон Амерлинга, он сейчас гостит у господаря, — купец многозначительно поднял палец. Мол, он-то понимает в искусстве и наслышан о дворцовых новостях. Затем оторвал покрытую хрустящей золотистой корочкой гусиную ногу и впился в нее зубами. Проглотив сочное мясо, он утер губы салфеткой и продолжил: — Я как раз еду в Бухарест, хочу ему портрет супруги заказывать, она у меня ой как хороша... А Томаш нет бы вывески малевал, а то и картинки срамные, — купец подмигнул соседу. — И был бы при деньгах. Тем временем на лестницу выскочил дородный хозяин в сюртуке нараспашку, за ним — невысокая худая женщина со сковородой в руке. — Брата родного разорил, теперь и в могилу свести хочешь! — она замахнулась, целясь тому в голову. — Господь тебя покарает! — Помогите! Убивают! — завопил, срываясь на поросячий визг, хозяин, у которого на лбу уже красовалась солидная шишка, и кинулся к лестнице. Женщина, подобрав заплатанные юбки, поспешила за ним, потрясая орудием возмездия. — Спасите! — хозяин кубарем скатился по ступеням. — Убьет ведь меня стригоайка клятая! Однако ни постояльцы, ни слуги не торопились вмешиваться, только убирали ноги с прохода и отодвигались к стенам. Для гостей разворачивающаяся драма была неплохой приправой к завтраку, а слуги не питали любви к скаредному Мирче и были совсем не прочь полюбоваться, как его отделают. Вот если бешеная баба совсем уж разойдется, тогда можно будет и жандармов позвать. Не самим же лезть под горячую руку, да еще когда в ней сковородка. — Пожалуй, надо за жандармами сходить, — торговец шерстью допил пиво, разгладил желтые от табака вислые усы и задумчиво посмотрел на недоеденную пулярку. — Эх, ведь остынет же... Но выбирать ему не пришлось. Дверь отворилась, и на пороге возник высокий мрачный тип в черном потертом рединготе и широкополой шляпе. Позади него маячил второй, чуть пониже ростом и седой не по возрасту, в белой рубахе, кожаных штанах и короткой куртке со стальными набивками на манжетах, под которой виднелся жилет, крест-накрест перечеркнутый ремнями. Через плечо были перекинуты седельные сумки. Оба по самые брови были забрызганы грязью и совсем не походили на обычных гостей "Золотого павлина". Впрочем, и за нищих бродяг их принять было нельзя, скорее за тех, кто промышляет на большой дороге. Слишком уж вызывающе, напоказ, торчали пистолеты в кобурах на бедрах второго. — Да, нужно жандармов, — пробормотал купец, нервно ощупывая кошель на поясе. — А то и впрямь пришибет Мирчу бесноватая девка... — На помощь, люди добрые! — хозяин, уворачиваясь от сковородки, метнулся к двери. Ему сейчас было все равно, кто там стоит — солдаты, бандиты, да хоть призрак самого Князя, лишь бы спастись от разбушевавшейся невестки. — Убивают! Та нагнала его у порога и уже готовилась приложить по лысеющей макушке, когда занесенную для удара руку перехватили. — Пусти! — женщина дернулась, пытаясь вырваться, но тип в шляпе держал её крепко. — Пусти, говорю! Хозяин тем временем ползком перебрался на ближайшую лавку и полулежал там, хватаясь за сердце и дыша открытым ртом, как вытащенная из воды рыба. — Воды... — простонал он, махнув рукой служанке. — И капель анисовых... Ох, сердце... — Что ты шумишь? — низкий, чуть хрипловатый голос приезжего звучал скорее дружелюбно и сочувственно, чем сердито. — Он тебя обидел? — Он мужа моего, своего брата, в гроб хочет уложить раньше срока, — женщина перестала вырываться и теперь зло сверкала на незнакомца глазами. Коса ее растрепалась, на щеках горели красные пятна. — Мы голодаем, а он ни монетки, ни куска хлеба нам не дает. Наследство отцовское к рукам прибрал, пока Томаш учиться ездил, оставил нас ни с чем, а теперь совсем со свету сжить собрался! — Врешь, бесовка! — хозяин, отдуваясь, пил из кружки воду. — Это была воля отца, Томаш против него пошел, когда уехал... Тип в шляпе переглянулся со своим спутником, достал что-то из кармана и вложил женщине в ладонь, потом выпустил ее запястье и кивнул на дверь. — Вот, возьми и ступай к мужу. При виде трех дукатов у нее округлились глаза, она выронила сковородку и попыталась поцеловать благодетелю руку. — Благослови вас Пресвятая дева, господин! — Иди, — прикрикнул тот и направился к свободному столу. Спутник следовал за ним чуть позади. — Эй, хозяин! Женщина поспешила прочь, не забыв, правда, обернуться и, сплюнув на пол, погрозить кулаком Мирче. Тот перекрестился, с кряхтением поднялся и подошел к своим спасителям. Теперь, когда опасность миновала, можно было не церемониться с подозрительными приезжими. Очень подозрительными. Он оглядел обоих с ног до головы, раздумывая, не сказать ли, что мест нет. — Овса нашим коням, лучшую комнату из свободных, горячую воду, бараний бок с розмарином, сармале, ракии, красного вина и закуски — нам, — велел тип в шляпе, запуская по столу дукат. Мирча, словно зачарованный, следил, как золотой кругляш катится к нему, но едва хотел забрать, как затянутая в перчатку рука накрыла его, припечатав к столешнице.— Сначала покажи комнату. И если в постели будут клопы, я заставлю тебя лично переловить всех до единого. Седой, так и стоявший чуть позади, хмыкнул. — Помилуйте, господин, у меня лучший постоялый двор в Могошая, — Мирча всплеснул руками. Судя по манерам, перед ним все-таки был не бандит, а самый настоящий аристократ. Хотя даже если и бандит — у него имелось золото, а это главное. — Вот и посмотрим, — усмехнулся тот. Из-под полей шляпы сверкнули светлые, золотистые, как у волка, глаза. — Показывай, что у тебя есть. И пусть вычистят наших коней.

***

— Что, правда, заставил бы переловить? — с любопытством поинтересовался Раду. — И съесть, — Марджелату опрокинул чокань ракии, закинул в рот крошечный пирожок с острой начинкой, довольно прищелкнул языком и с блаженным вздохом откинул голову на край импровизированной ванны. — Не запивая. — Ну и суров же ты, святой отец, — хохотнул Раду. Прозвище прилипло к Марджелату еще с того случая, когда они спасали немецкого посла с дочерью, и он поменялся местами с патером. Да и селяне, случалось, принимали его за священника — из-за черного редингота, белой рубахи и небрежно повязанного длинного шелкового галстука. С тех пор Раду не упускал случая съехидничать в ответ на очередную подколку, назвав его святым отцом. — Хотя клопов я тоже не люблю, чешешься потом, как обезьян какой, — окунувшись, Раду вынырнул и встряхнул волосами, разбрызгивая воду. После целого дня в седле, на ледяном ветру, когда по раскисшей из-за недавних затяжных дождей дороге им пришлось гнать сначала в Джурджу, затем в Снагов, возвращаться в Бухарест, а потом ехать сюда, протопленная комната, горячая вода, обильная еда и чистая постель были лучше райских кущ. Будь Раду один, удовольствовался бы миской мамалыги и брошенной на сено попоной в каком-нибудь амбаре. И безопаснее, и проще. Чтобы выследить нужного человека, необязательно останавливаться на том же постоялом дворе. Но заметив случайно, как Марджелату старается беречь правую руку, придержал эти соображения при себе. У того в плохую погоду или от холода нередко ныли суставы — последствия давнего пребывания на каторге и в турецкой тюрьме — так что о ночевке в сарае не могло быть и речи. И теперь они отмокали в огромных бадьях, которые им притащили прямо в комнату. Можно было и в общую парную сходить, но там кто-нибудь излишне внимательный мог заметить старые следы на запястьях Марджелату, а уж рубцы на спине только слепой не увидит. Пошептавшись с одним из слуг, таскавших ведра с водой, и подкрепив слова монетой, Раду получил еще и бутылочку лошадиной настойки, содержимое которой вылил в бадью другу. При больных суставах, что у коней, что у людей — самое милое дело, это вам любой цыган скажет. Марджелату выгнул бровь, угол рта дернулся, как всегда, когда он злился или раздражался, однако через несколько минут все-таки буркнул "спасибо". Раду только усмехнулся — давно привык к такой реакции на заботу. — Что делаем дальше? — он вылез из бадьи, завернулся в оставленную служанкой простыню. Сама девушка тоже не прочь была остаться, о чем недвусмысленно давала понять, но Марджелату в ответ на вопросительный взгляд Раду качнул головой, и служанка с разочарованным видом удалилась. — Главное же — забрать векселя? — Да, и передать курьеру, — Марджелату протянул руку за очередной стопкой. — Но сначала надо забрать, и вот здесь загвоздка. Ты же видел, сколько у нашего клиента багажа? А Эмиль не запомнил, в какой из саквояжей сунул бумаги. Слава богу, он пока разъезжает по своим лавкам здесь, а не прямиком в Констанцу отправился. — Обыщем все, делов-то, — Раду пожал плечами. — Он же не будет сидеть у себя в комнате, выйдет куда-нибудь, тут мы и того... — Зайчик, мы, конечно, того, — усмехнулся Марджелату. — Но господин Чеботари ездит с охраной, и сначала придется иметь дело с его людьми, которые остаются в номере стеречь тюки и кошели. — Не мог этот растяпа кого попроще выбрать, — проворчал Раду, почесав в затылке. — Охрана, говоришь... Ладно, придумаем что-нибудь. — Думаю, ему было не до выбора, жандармы на хвосте висели. Марджелату тоже вылез из бадьи, прихватил со стула вторую простыню. Настойка и тепло сделали свое дело, плечо и запястье перестали ныть. — Хотя в том, что он растяпа, я с тобой согласен, вечно влипает в истории. Отправил бы его уже Николя куда-нибудь, пока цел. — Вот-вот, он влипает, а нам расхлебывать, — Раду тем временем заглянул во все горшки на столе, снял крышку с большого блюда, на котором благоухал присыпанный травами бараний бок. — Впрочем, если меня так будут всегда кормить, я согласен на расхлебывания. Еще бы стреляли поменьше... Он покосился на Марджелату, поскольку минимум половина всех драк, перестрелок и погонь происходила по вине последнего. — А не ты ли недавно говорил, что мы засиделись на месте? — Марджелату придвинул к столу пухлое кресло, обтянутое зеленой с золотом тканью, с сомнением повертел в руке посеребренный нож, отложил, вытащил из ножен свой и ловко нарезал мясо. — Теперь не жалуйся. Тем более что кормят здесь не хуже, чем у господаря, а то и лучше. — А ты откуда знаешь, как там кормят? — поинтересовался Раду. — Доводилось сиживать за господарским столом? — Где мне только ни доводилось сиживать, всего и не упомнить, — отмахнулся Марджелату, принимаясь за баранину. — Ты чем вопросы задавать, ешь лучше, а то прохлопаешь все. Я сейчас не только этот бок, слона готов проглотить. Раду последовал его примеру, по опыту зная, что когда друг так отвечает, расспрашивать бесполезно. Но он бы не удивился, если Марджелату действительно бывал при дворе, происхождение сквозит во всем — в манере держаться, повелительном тоне, в разных мелочах, которые впитываются с младых ногтей. И предки там явно не из мелкопоместных бояр. Голубая кровь, да такая, что драгоценные сапфиры затмит. На такого хоть дерюгу надень, все равно стать и породу не скроешь. Что уж там случилось у Марджелату, почему он стал бродягой, как оказался на каторге, почему помогает Братству, и даже как его на самом деле зовут — неизвестно, а в душу Раду не лез. Кое-что он и так узнавал по крупицам, вот как про больные суставы случайно выяснил. А больше, если когда-нибудь захочет — сам расскажет. В дверь постучали. Раду поплотнее запахнул простыню, отодвинул засов, и давешняя служанка, кокетливо улыбаясь, протянула ему выстиранные отглаженные рубахи и вычищенные штаны. — Остальную вашу одежду почистят к утру, — девушка стрельнула глазами в сторону Марджелату и, придвинувшись ближе, так что пышной грудью почти коснулась Раду, прошептала: — Твой господин, видать, тебя очень ценит, раз сажает есть с собой за один стол. — Мы молочные братья, — ответил Раду, придерживая створку. — Тебя как зовут, красавица? — Нелуца, — та разгладила оборки фартука, поглядывая на него из-под ресниц. Парень был видный, несмотря на седину, и не бирюк, как второй, хотя поначалу была не прочь и ему погреть постель. Все же такие красавцы, да еще и дворяне, в "Золотой павлин" залетали нечасто. Но решила, что с нее хватит и слуги. — А тебе зачем? — Должен же я знать имя той голубки, что унесла мое сердце, — Раду улыбнулся ей и прижал ладонь к груди. — Так уж и унесла, — девушка хихикнула, щеки порозовели от удовольствия. — И я за ним обязательно приду, — пообещал Раду, подмигивая. — Позже. Служанка ушла, послав ему на прощание многообещающий взгляд, а он запер дверь и бросил одежду на кресло. Потом забрал со стола рюмку с ракией, подошел к окну и отодвинул край тяжелой портьеры. Моросил дождь, стекло усеяли мелкие капли. Улица была пустынна, непогода разогнала по домам гуляк, которых здесь обычно было немало. Напротив постоялого двора фонарщик зажигал погасший фонарь. Послышалось громыхание колес по брусчатке, и вскоре проехала карета, за нею — несколько всадников. — Твоя голубка нам может пригодиться, — заметил Марджелату. Вытерев руки, он бросил салфетку на стол и налил вина в тяжелый граненый бокал. — Я тоже так подумал, — усмехнулся Раду, салютуя ему стопкой. — Раз уж меня приняли за твоего слугу, мне и со служанками в сене кувыркаться, и добывать от них информацию. — Можно подумать, тебе это не нравится. Девка — наливное яблочко, которое само в руки падает, — Марджелату хмыкнул, залпом выпил вино и поднялся. — И может оказаться полезна. — Да, яблочки там очень... наливные, — Раду отошел от окна, подбросил в камин два полена, поворошил угли. — Но сейчас я думаю о мягких подушках, теплом одеяле и мешке костей под боком. Марджелату выгнул бровь. — Только под боком? — Там видно будет, — в тон ему ответил Раду, задувая свечи.