Кара господня (цикл "На семи ветрах")

— Нет, нет и нет! — каждое слово лейтенант Дэйвос подкреплял хлопком ладони по столу. — Ты остаешься в Бухаресте. Будешь делать визиты, посещать балы и литературные салоны, ездить на охоту, назначать свидания, писать стихи, вздыхать под балконом... Под чьим ты там балконом вздыхал последний месяц? Вивианы Гицэ? — Терезы Албу, — поправил красивый юноша, которому предназначалась эта отповедь. Разговор длился уже добрых полчаса, и ни одна из сторон не желала уступать. — Вивиана ее подруга, Николя, ну как ты мог перепутать, они ведь совсем не похожи! — А, неважно, значит, под балконом мадемуазель Албу, — Николя наставил на него палец. — Эмиль, как твой кузен, опекун и старший по званию я запрещаю тебе выезжать за пределы Бухареста, а тем более — соваться туда, где тебе заведомо свернут шею. Ты уже чуть не попался, и слава богу, что тебе хватило соображения спрятать бумаги хотя бы так. Где была моя голова, когда я разрешил тебе вступить в Братство и взяться за это задание! — он в упор посмотрел на кузена, который вызывающе вздернул подбородок, и мысленно выругался. "Вот же упрямый, проклятущая семейная черта". — Твоя тетка просила присмотреть за тобой, и ты сделаешь, как я сказал. Будешь заниматься тем, чем обычно занимаются светские люди твоего возраста. Чтобы все продолжали считать тебя романтичным и наивным щеголем, который мухи не обидит. Помимо всего, если ты влезешь в это дело, то подставишь Марджелату и Заячью Губу, — этот аргумент Николя приберег напоследок, зная, что кузен восхищается обоими, а в особенности Желтой Розой. — Они и так рискуют жизнями, а если им придется спасать еще и тебя... — он многозначительно замолчал. Эмиль еще выше вздернул подбородок, словно надеялся выглядеть более мужественным. Светлые, почти белые кудри, ясные голубые глаза и пухлая нижняя губа делали его похожим на ангела, тогда как он мечтал совсем о другой внешности. Хотя бы такой, как у Николя — волевой подбородок, резкие скулы... Он упорно тренировался с кузеном и лучшими учителями фехтования, отлично стрелял и ездил верхом, но люди все равно судили по ангельскому лицу. К тому же, он никогда не ввязывался в дуэли, считая, что все можно решить миром. Правда, в последнее время начал склоняться к мысли, что, возможно, стоит пересмотреть это мнение. Эмиль настоял, чтобы Николя ввел его в революционные круги, и старался изо всех сил: несколько раз перевозил письма, а однажды ему доверили доставить в Вену ценности, которые должны были переправить в Париж для "Студенческого общества". Здесь его внешность и репутация играли на руку — жандармам даже в голову не приходило, что он связан с подпольем. И вот первое серьезное задание — получить у одного человека в Брашове векселя и несколько писем, а затем передать в Черницах другому, для отправки во Францию. Векселя были на баснословную сумму, а письма, попади они не в те руки, многим стоили бы жизни. Все шло прекрасно до встречи в Черницах. Эмиль не мог понять, где он себя выдал, а может, в Братстве был предатель, но по пути на постоялый двор заметил слежку и узнал одного из шпиков — его как-то показывал Николя. Он чудом заставил себя не бежать, а изображать праздно гуляющего: заглядывал в лавки, купил несколько безделушек, одна из которых очень пригодилась позже, на месте встречи. Курьера Эмиль увидел, но подходить не стал, а вместо этого начал флиртовать со служанкой. Купленный браслет окончательно сразил девушку, и она повела его наверх, в свободную комнату, пообещав прийти, как только освободится. Сначала он хотел сбежать через окно, но, выглянув наружу, увидел на улице несколько жандармов. И тут за дверью раздался шум — кто-то из постояльцев ругал прислугу за небрежное обращение с багажом. Эмиль высунул голову за дверь. Всего в нескольких шагах были свалены чемоданы и с десяток саквояжей. И никого рядом. Решение пришло мгновенно. Схватив первый попавшийся саквояж, он сунул руку внутрь, разгреб сложенные там вещи, вспорол край подкладки и засунул под нее пакет. Закинув саквояж обратно в кучу вещей, подождал немного и спустился вниз. Было страшно, так, что колени подкашивались, он сам не знал, как умудрился напустить на себя беззаботный вид. Задержали Эмиля почти сразу, как он вышел на улицу, доставили в жандармерию, где ему пришлось провести ночь в камере, пока обыскивали постоялый двор. Наутро за ним приехал Николя, устроивший спектакль с угрозами и обещаниями подать жалобу самому господарю. Дома Эмиль рассказал все, однако человека, в чей багаж он спрятал бумаги, на том постоялом дворе уже не было... — Ты меня понял? — Николя продолжал буравить его взглядом. — Никакой самодеятельности. Иначе, клянусь, я сделаю то, что никогда не делал! — Что? — Эмиль насупился. — Лишишь меня содержания? — Нет, — Николя выразительно положил руки на широкий форменный пояс. — Я сниму ремень, спущу с тебя, дорогой кузен, штаны и выпорю так, что неделю сидеть не сможешь. И уверен, твоя матушка на небесах благословит меня за этот ужасный поступок. Так ты меня понял? — Д-да, — пробормотал Эмиль, сглатывая. Николя всегда выполнял обещания, поэтому сомневаться в исполнении угрозы не приходилось. Но он тоже всегда держал слово, тем более — данное самому себе. В конце концов, путь героя и революционера не усеян розовыми лепестками, значит, придется пострадать за правое дело. — Никакой самодеятельности. — Ну вот и хорошо, — облегченно вздохнул лейтенант. — Иди пока, сегодня вечером мы приглашены к Стурдза, придется ехать, это не то приглашение, которое можно отклонить.

***

— Проклятие, эти его бульдоги спят когда-нибудь? — проворчал Раду, спрыгивая с развесистого дуба на землю. Они с Марджелату полночи проторчали на ветру, наблюдая за окнами комнат господина Чеботари. Тот изволил заночевать в веселом доме, но оставшиеся на постоялом дворе слуги стерегли хозяйские вещи, не смыкая глаз, так что проникнуть в номер пока не удалось. — Их же трое, меняются, — философски отозвался Марджелату. Он стоял, прислонившись к стволу, и привычно закидывал в рот семечки. Черная безрукавка из овчины, на которой настоял Раду, слиплась сосульками от влаги. — Ладно, пойдем пропустим по стаканчику, надо согреться. И подумаем, что дальше делать. Есть у меня одна мысль... — Какая? — Раду подозрительно покосился на друга. Львиная доля возникавших у того "мыслей" заканчивалась очередной дракой и погромом. Нет, начинаться все могло вполне за здравие, но вот финал... — Cherchez la femme, Зайчик, cherchez la femme, — с многозначительной улыбкой ответил Марджелату. Оттолкнувшись от дерева, он закинул пустой подсолнух в канаву и направился к черному ходу, которым пользовалась прислуга. Несколько серебряных монет открыли им эту весьма удобную дверь, тем более что в лохматых безрукавках, рубахах и штанах из плотного холста их вполне можно было принять за крестьян, пригнавших скот на продажу. Служанка, за которой приударил Раду, рассказала, что когда хозяин уезжает на рынок, по лавкам и в банк, слугам выпадает возможность хоть немного передохнуть, и эта информация тоже была не лишней. Днем, в отсутствие Мирчи, они исследовали постоялый двор, намечая места, откуда можно пробраться в нужную комнату, а заодно — пути отступления. Непогода тоже играла им на руку, большинство постояльцев проводили время либо у себя в комнатах, либо в увеселительных заведениях неподалеку, в общем зале сидело всего два-три человека. — Шер... чего? — переспросил Раду, почесав затылок. — Ты уж выражайся понятнее, я человек простой, этой вашей латыни не разумею, святой отец. — Это не латынь, а французский, — Марджелату легонько щелкнул его по уху. — Означает "ищите женщину". — А зачем ее искать? — Раду шагнул следом за ним в огромные полутемные сени, заставленные бочками с соленьями и всякой утварью. — Только подморгни — любая твоя будет. Или ты про ту бешеную, которой монет отсыпал? Или... — он резко остановился. — Агата? — Нет, вряд ли на этот раз замешана Агата, во всяком случае, явно. — Марджелату стащил безрукавку и встряхнул. — А вот бешеная нам может и пригодиться. Я про нее как-то не подумал, молодец, Зайчик. — Рад стараться, святой отец, — ухмыльнулся тот. — Надеюсь, мне за это положено отпущение грехов? — Сначала еще немного нагрешим, а там и до отпущения дойдет. — Марджелату провел рукой ему по волосам и направился к двери во внутренние помещения. — И на всякий случай, пожалуй, раздобудь снотворного. Даже если не пригодится сейчас, оставим на будущее. Они проскользнули в полутемный коридор, который вел к каморкам прислуги — Мирча экономил на свечах и ламповом масле там, где не было постояльцев — и вскоре свернули во второй, освещенный гораздо лучше. Однако дойти до своей комнаты не успели — их перехватила Нелуца. — Ой, а я вас ищу, — девушка сделала неловкий книксен и придвинулась к Раду, перед Марджелату она робела. — Там молодой человек спрашивает господина Рейнеке. — Какой молодой человек? — Марджелату насторожился. Это имя, которым он иногда пользовался, знал только лейтенант Дэйвос. Ну и Зайчик, конечно, но Зайчик здесь. Неужели что-то случилось, и Николя был вынужден спешно примчаться? — Ох... такой... — Нелуца закатила глаза и мечтательно вздохнула. — Чисто ангел господень. — Эмиль, — в один голос сказали Марджелату и Раду. — Да-да, так он и назвался, — кивнула девушка. — Сказал, что непременно должен поговорить с господином Рейнеке. Его Матей встретил первый, а я рядом была и сказала, что вы велели не беспокоить, но я схожу и узнаю. Я ведь не знала, вернулись вы уже... — Спасибо, милая, — Раду поцеловал ее в щеку. — Приведи его в комнату. А если кто про него спросит, скажи, мол, приезжал и уехал, — он понизил голос до шепота. — Это племянник друга моего брата, у него неприятности из-за любовной истории. Его любимую хотят выдать замуж против воли, они решили бежать... — Я так и знала, что здесь замешана любовь, — Нелуца прижала руки к груди, глаза ее горели восторгом. Настоящая драма, как играют на театре и пишут в тех книжицах, которые читала им с подругами знающая грамоту Ферса. — Клянусь, никому ничего не скажу! Она поспешила вниз по лестнице, а Марджелату, наконец, позволил себе тихий смешок. — Любовная история, значит? Тебе бы романы писать, Зайчик. — Только если ты будешь за мной записывать, святой отец, — ухмыльнулся Раду. — Я же человек темный, в грамоте слаб. — Пойдем уже, темный человек, надо выяснить, каким ветром этого ангела сюда занесло. Нутром чую, что принес он нам не благую весть, а проблем на... хм... шею.