Только победа. Часть 3. Танец Огня

Киото. Ближайшее будущее Видеть японского игрока в финале Киотского "челленджера" не было редкостью. Это случалось почти каждый год... если быть точнее, в 45% случаев за последние 20 лет. И уж если японец добирался до финала "родного" челленджера, то побеждал с вероятностью 77,7%. Юкимура не понимал, с какой стати эти цифры, озвученные накануне Ренджи, настойчиво полезли в его голову именно сейчас, в третьем сете, накануне гейм-бола, — ведь никакой особенной удачи именно ему они не сулили... Во-первых, потому, что сейчас был только полуфинал. Во-вторых, потому, что его соперником был такой же японец, как и он сам. И вот это — уже было бессовестное попрание всякой статистики, дело небывалое, особенно если учесть, что во втором полуфинале в этот момент играли тоже два японца. И Юкимура даже не знал, с кем из них ему больше хочется сразиться в финале. Впрочем, нет. Знал. Но думать об этом себе запрещал. Из-за этих мыслей, видимо, и пошёл наперекосяк второй сет, в котором он должен был всё решать хладнокровно и собранно, как обычно. А может быть, это пустые самооправдания, и дело было не в том, что он недостаточно собран, а в том, что соперник сумел его ошеломить. Он вырос, вырос просто невероятно. И был сейчас мотивирован ничуть не меньше Юкимуры. Так что какая, к чёрту, разница, с кем Юкимура предпочёл бы сразиться в финале, если до этого финала он рискует не добраться?.. ...Кирихара широко ухмыльнулся ему через сетку, затем сосредоточенно свёл брови, замер на линии — и подал на матч. Канагава. Настоящее. У Акаи спирает дыхание, когда он подходит к раздевалке. Переглотнув, он пытается сделать глубокий вдох, но бесполезно. Из-за двери, которую он несколько дней назад — вечность назад — так лихо распахнул ногой, уверенный, что больше не переступит этого порога, доносятся голоса. Что-то басит Санада, затем отзывается Нио. Слышится лёгкий скрип подошв о пол — Джакал, как обычно, начинает разминаться прямо у шкафчиков. Всё как встарь, кроме голоса Ураямы, который тараторит что-то неразборчиво-взволнованное. "Янаги-семпай даже предложил включить меня в основу"... Акая снова переглатывает и берётся за дверную ручку. Снова замирает. За дверью что-то говорит Юкимура — а затем коротко смеётся. Мурашками во всём теле отзывается этот голос, который Кирихара однажды вычеркнул из своей жизни навсегда. ...Чёрт! А ведь Акая теперь сам оказался на его месте. Интересно, Юкимура точно так же боролся с комками в горле и не мог толком вдохнуть перед тем, как снова встретиться с командой?.. Акая, по крайней мере, знает, что всё в порядке и его ждут, а вот Юкимура не знал. Конечно, сложно представить, чтобы бучо (Акая спотыкается о мысль — кто теперь Юкимура?..) чего-то боялся или нервничал, но не хочется и верить, что он был абсолютно спокоен. Ведь он, в конце концов, обычный человек. Такой же парень, как они все... Наверное, Акае стоило понять это пораньше. Он прислушивается ещё долго — но слышит только голоса за дверью. Внутри него тишина. Он больше не ощущает ненависти. Акая всё-таки делает вдох и дёргает дверь на себя. Сперва его оглушает тишина. Сердце успевает совершить кульбит — и тут его оглушает по-настоящему: БА-АМ!!! В нос ударяет запах пороха, а взор заполоняют миллионы разноцветных конфетти. Акая в ужасе смотрит на кавардак в родной раздевалке. — С возвращением!!! УРА-А!.. Акая! С выздоровлением! — орёт команда громогласно, невпопад, на разные лады, но одновременно. Тёплая волна рождается где-то у него в животе и поднимается к горлу, застревая там комом. — Идиотизм, — выдавливает Акая, не зная, куда себя деть, но тут на него налетают Бунта с Джакалом, а затем и остальные, ероша волосы и тыча во все места. — Смотрите, как он мило покраснел! — Будешь возмущаться, мелкий — останешься убирать! — Не трожьте Акаю, сегодня ваша очередь, Нио! — Окей, зато я знаю, кому мстить за идею с конфетти... — ...И не пугай так больше, без тебя Риккай — не Риккай! Отбиваясь от этих придурков, Акая находит глазами Троих. Юкимура улыбается, стягивая волосы в хвост; на его лбу нет привычной повязки, но чёрно-золотая форма Риккая сидит как влитая. Санада тоже тянет вверх уголок губ, хотя и пытается сохранить суровый вид. Янаги, скрестив руки на груди, стоит с непроницаемым выражением лица. * * * Санада командует привести раздевалку в порядок немедленно — воздушные шарики и конфетти по всем поверхностям не способствуют серьёзному настрою. График дежурства забыт, никому не позволено отлынивать. Кроме Акаи, которого бережно усаживают в сторонке, запретив дышать пылью, чтобы не было осложнений после гриппа. Он всё равно пару раз хлюпает носом, недоумевая, какого чёрта они все такие милые сегодня. По раздевалке будто проносится смерч — и вот уже всё сияет нестерпимым блеском. Подключается даже Юкимура, который, правда, так и зависает у полок с трофеями с тряпкой в руке. — Этот кубок вы взяли без меня... — задумчиво говорит он, подняв золотую чашу Национального чемпионата — переходящий трофей, украшенный ленточками и гравировкой названий команд. — Могу только догадываться, как нелегко он вам дался. — Нет, всё-таки наш Сын Божий неподражаем в самопочитании, — замечает Бунта. — Я не то имел в виду, — спокойно улыбается Юкимура. Бросает взгляд на Санаду, который, нахмурившись, смотрит в окно. Юкимура поворачивается к Кирихаре, и их взгляды встречаются. Резкой вспышкой к Акае возвращается всё: отказ верить в его предательство, злость, обида, тяжёлый застывший воздух Гимназиум Арены и безнадёжная паутина ударов Фуджи. Безразличие Санады и отстранённые советы Янаги. Жгучая боль в свезённой ладони и ещё более жгучая боль поражения. И всё-таки они победили в том финале. Победили вопреки всему — наверное, им помог дождь, из-за которого перенесли оставшиеся матчи. На них Санада вышел уже совсем другим... Решительным, сосредоточенным. Акае тогда показалось, будто он вышел не матч играть, а умирать на поле боя. — Ребята, это последний раз, когда мы все можем сыграть как одна команда, — говорит Юкимура. — Мы просто обязаны выигрывать. — Да... — тянет Нио меланхолично, — это последний раз, когда мы — Риккай... — Нет же, — вырывается у Акаи. Нио сморозил глупость, это же совершенно очевидно, настолько очевидно, что Акае даже смешно и ему хочется объяснить этому тупице, что такого не может быть, но он захлёбывается словами и лишь повторяет: — Нет. Вместо него отзывается Юкимура. — Последний раз, когда мы — Риккай?.. — в его голосе слышно то же изумление. — А что такое Риккай по-твоему? — Клуб, за который мы бились и который сделали непобедимым, — жмёт плечами Нио, забравшись верхом на стул. — Но всё заканчивается. Риккай был до нас и будет после нас. Нам остаётся только надеяться, что молодёжь не сольёт его имя... Акая вспоминает, что почти те же слова сказал ему Санада тогда, год назад, и тогда эти слова звучали правильно. Но теперь — уже нет. — В этом есть своя правда, — кивает Юкимура. — Но наш Риккай, для нас — это что-то другое. Что-то меньшее и в то же время большее, чем теннисный клуб школы Риккайдай. Это наше общее дело, наше детище. То, что могли создать только мы. И что навсегда останется частью нас, какие бы новые команды ни появлялись в этих стенах и ни занимались на этих кортах. Наш Риккай никогда и никуда не денется. До тех пор, пока мы помним, как шли за него в бой, забывая о себе. Как выкарабкивались со дна самой глубокой бездны — только для того, чтобы снова броситься в битву... Волоски на Акаином затылке тотчас отзываются на эти слова. Юкимура побывал на дне какой-то другой, своей бездны, но он, похоже, понял в ней то же самое, что понял Акая. Пускай каждая победа превращается в новый вызов, и борьба бесконечна — но это лучше, чем опустить руки и блаженствовать в чёрной невесомости. Потому что жизнь лучше смерти. А жизнь — это борьба. А любая борьба должна стремиться к победе. Только к победе. Акае хочется сказать всё это, но горло что-то переполняет и перехватывает, так что он лишь стискивает кулаки и изо всех сил надеется, что это скажет Юкимура, что он найдёт такие слова, чтобы каждый это понял и не думал больше таких глупостей, как Нио. А свои слова Акая найдёт позже — когда снова будет капитаном. Но Юкимура ничего больше не высказывает и не объясняет. Он подходит к полке и бережно ставит кубок. — Он уже дважды побывал нашим. Не хватает только третьей победы... Совсем как в средней школе, да? — вырывается у него смешок. — Нашёл, о чём вспоминать... — чертыхается Санада вполголоса. — Почему бы и не вспомнить? — невозмутимо жмёт плечами Юкимура. — То поражение сделало нас сильнее. Мы уже не те, что нарвались на тёмную лошадку Сейгаку и споткнулись. Теперь мы гораздо лучше знаем и своих соперников, и самих себя. Так что я даже рад той осечке. Юкимура поднимает глаза — и его взгляд мгновенно меняется, становится стальным и пронизывающим: — Докажем себе, что стали сильнее. Сильнее не соперников, а самих себя — прежних. Быстрое шевеление проходит по комнате: отзываясь на полузабытую, но всё же такую привычную и такую необходимую твёрдость этого голоса, каждый невольно подтягивается и распрямляет плечи. — Помните? Одно сердце, одна воля. Одна победа! — Его голос взмывает резко: — Джошо!.. — РИККАЙ!!! — обрушивается ответная волна. * * * В глазах Акаи всё ещё щиплет, когда он бежит круги. Двадцать, тридцать... — сколько там Санада ему впаял штрафных?.. Неважно — Акая знает, что пробежит все, и не свалится, не задохнётся, не станет мухлевать. Потому что Риккай вернулся. Его команда, которую он уже было похоронил, снова жива, и внутри себя он, как прежде, ощущает огромный резервуар сил. Эйфория начинает утихать к концу пробежки. Кирихара понимает, что команда вернулась, но в ней тоже всё стало по-другому. Не так, как было до отъезда Юкимуры. И уж, конечно, не так, как после. Он замечает что-то странное в дистанции между Санадой и Юкимурой — которые вроде бы должны теперь липнуть друг к другу. Юкимура сдержанно-сумрачен, Санада молчаливее обычного. Его голоса не было слышно в том хоре, что встретил Акаю в раздевалке. В следующее мгновение Акая понимает, что не было слышно и ещё одного голоса. Хотя это ожидаемо, настолько ожидаемо, что мысль кольнула только теперь... «Если это твоё решение, так тому и быть». Акая скрипит зубами. «Да, я идиот, семпай. Я просто глупый ребёнок, который даже собственных решений не способен держаться...» Он будто наяву видит саркастическую усмешку Датамастера — и потому старается не смотреть в его сторону. Наговорил ему столько пафоса, уходя навсегда, сжигая мосты, а в итоге... только позвали — примчался обратно. И как объяснишь, что в нём вся душа за эту пару дней перевернулась? Как расскажешь, по какой ниточке умудрился пройти? А ведь если бы Хитоми вела переговоры чуть более целеустремленно, а не пыталась на самом деле его отговорить, — он, быть может, и согласился бы стать... — Акая, хватит! — командует Юкимура на середине очередного круга. — Но бучо сказал... — Ты после болезни. На сегодня хватит, — отменяет Юкимура решение Санады. Санада ничего не говорит. Он отрабатывает с Янаги подачу. Никто из них даже не оборачивается. Юкимура первым завершает растяжку и идёт в душ. Санада провожает его долгим, горящим взглядом из-под тени чёрного козырька. К лицу Акаи подкатывает жаркая волна. Он вспоминает, как Санада зарывал пальцы в длинные локоны, и как Юкимура сжимал пальцы на его спине. Как они целовались, разделённые сеткой, будто обезумевшие, и как глотал воздух Юкимура, прикрыв глаза. Как Санада дрожал, когда Юкимура шептал ему что-то на ухо. Акая заканчивает и идёт в раздевалку раньше остальных. Не хочется, чтобы кто-то заметил большой квадратный пластырь на его бедре и стал что-то расспрашивать... Юкимура беззаботно мычит под нос какую-то мелодию, нежась под самым дальним душем, словно на каком-то курорте, а не в общей школьной душевой. Акая не хочет думать об этих долгих взглядах Санады и отстранённом спокойствии Юкимуры, которое сбивает с толку. Он не хочет думать о молчании Янаги-семпая. ...Он не хочет думать ни о чём, кроме тенниса, но едва затянувшийся шрам под размокшим пластырем горит на его бедре, и боль, пульсируя, растекается по всему телу. Акая не знает, кто видел эту метку, кто раздевал его, укладывая в постель, кто сменил тот пластырь, что он наспех налепил у Хитоми, на свежую повязку. Он косится поверх перегородок в сторону Юкимуры, который выключил воду и беззаботно наносит на волосы бальзам, прикрыв глаза. Акая снова проглатывает вопрос. Возможно, это была мать. Порезы были не настолько глубокими, чтобы накладывать швы... повезло, что «hi» — простой иероглиф. Если бы она решила подписать его своим полным именем, его кожа превратилась бы в решето... Акая приподнимает отставший уголок пластыря — от движения в некоторых местах порезы снова разошлись и кровят. Чёрт... Он отлепляет бесполезную уже ткань полностью, стараясь не смотреть. Кажется, в его шкафчике был антисептик и несколько пластырей... ...Кирихара рывком отворачивается к стене и срывает с перегородки полотенце, уловив мягкий звук шагов. Мимо проходит Янаги. Он не смотрит в сторону Акаи. Сердце ударяет рвано запоздалой паникой, а следом ухает облегчением. Слава богу, тут есть хотя бы перегородки, не то, что в средней школе... В тишине Акая даже не слышит шороха одежды справа от себя — кровь колотит в его ушах. Тудух—тудух... Наконец включается шипение воды. Акая вытирается парой резких движений, размазав кровь, и тщательно заматывает бёдра полотенцем. Пальцы не слушаются. — Ну блин... шампунь закончился, — ноет голос Бунты слева. Кирихара даже не заметил, как тот пришлёпал в душевую. Рыжая голова заглядывает через ограждение: — Акая, поделись, а. — Фиг! — Акая крепко прижимает к себе бутылёк. Это единственный бренд, который не превращает его волосы в комок водорослей, и Бунта это прекрасно знает. Как и цену этого флакончика. Кирихара выцепил несколько штук на скидках ещё зимой, когда привалило денег с одного дела в... неважно. Бунта изведёт на свои патлы половину бутылька... — Да шучу, — ржёт Маруи, поболтав над перегородкой своим шампунем. — Просто проверяю, в порядке ли ты. А то такой тихий и милый сегодня, я уж подумал грешным делом, а не улучшился ли у тебя характер. Акая заливается краской. — Заткнись, Бунта! — О, точно, всё в норме. Действительно, кому в здравом уме придёт в голову говорить со своими семпаями на кэйго... — бормочет он обиженно, намыливая волосы. *кэйго — почтительный, вежливый стиль речи в японском языке.* — Пф, — Акая стряхивает воду с волос и завинчивает крышку шампуня. — Нам по сколько лет уже. «И сколько лет мы уже вместе,» — хочется добавить, но это будет слишком сопливо-сентиментально. — Ага. А вот с Янаги ты до сих пор по всем формам вежливости... — замечает Маруи. Акая роняет бутылёк на пол. — Ой, ой, осторожнее с таким сокровищем! — пугается Бунта. Справа доносится лишь звук воды. Акая торопливо поднимает шампунь и выходит, едва не врезавшись в Санаду на пороге. * * * Шум воды и лёгкие разговоры вокруг хоть как-то заглушают зудение мыслей в голове, поэтому Юкимура долго стоит под душем, закрыв глаза. ...Похоже, он был прав в своих выводах. Санада отказался играть против него даже на тренировке. Снова и снова прокручивая в памяти разговор с Орели, Юкимура уговаривает себя принять это как данность и сосредоточиться на другом. На носу чемпионат и десяток команд, каждая из которых способна приподнести сюрприз. Скорее всего, им светит очередной финал с Сейгаку. Эчизен, Тедзука, Фуджи... А ещё через три месяца — важный для очков взрослого рейтинга турнир в Киото, где будут всё те же лица и ещё несколько десятков сильнейших игроков мира в довесок. А он до сих пор ничего не решил с тренером. И вместо серьёзных тренировок зависает по забегаловкам, тонет в меланхолии и никак не может провести чёткую границу между личной жизнью и профессиональной карьерой... Юкимура даже не замечает, как душевая снова пустеет. Пока не слышит совсем рядом голос: — Ты решил извести на воду весь годовой бюджет клуба? Смуглая ладонь тянется к вентилю, но Юкимура перехватывает её на полпути. Сжимает крепко в своей. И только теперь уходит тянущее чувство полёта в животе, которое не отпускало его все эти дни. Он глотает комок. — Извини... за то утро. — Всё нормально, — говорит Санада негромко, посылая мурашки по его затылку. В его голосе слышится ухмылка. — Я знал, на что подписываюсь. Юкимура разворачивается в его руках. Он почти забывает о том, что они в школьной душевой. Сейчас они одни. Наконец одни... Шум воды успешно заглушает звуки поцелуя. На этот раз Санада даже не пытается остановиться, не напоминает, где они; замирает сам Юкимура, когда его пальцы встречают на Санадиной груди гладкую бамбуковую плашку. Он распахивает глаза. Так и есть, это она. Его подарок. Юкимура стискивает подвеску в пальцах, всё плотнее и плотнее сжимая губы, но Санада, похоже, всё равно замечает, как подрагивает его подбородок. — Чёрт... я думал, ты её давно выкинул. — Я хотел, — честно говорит Санада. — Но не смог. — Чёрт... — только и может выдохнуть Юкимура. Глаза нещадно жжёт. Вода, слава всем силам, тут же смывает следы его внутренней драмы. Санада обхватывает его прочно, привлекая к себе. — Извини, что так долго тянул с Аюми. — Извинений мало, ты заслужил штраф, фукубучо. — Фукубучо Ренджи, я — бучо. — Это мы ещё посмотрим... — Тарундор. Я спровадил родителей в онсен на выходные. Придумай занятие для Орели. — Вот с этого и следовало начинать... * * * Санада с Юкимурой выходят из душевых последними, о чём-то легко переговариваясь вполголоса. Разительная перемена сразу бросается в глаза. Акая старается на них не пялиться. Нет, ничего такого они бы не успели, но... зачем-то же задержались. Никто не подъёбывает их, лишь Нио косится с ухмылкой. Никто не спешит расходиться. Как будто чего-то ждут. Может, будет что-то вроде совета, думает Акая. Янаги тоже задерживается на скамейке, но ничего не читает, а глотает из бутылки воду и просто смотрит в окно. Действительно смотрит, открытыми глазами. Нио, конечно, замечает неладное: — Эй, Датамастер, а где твой планшет? Или хотя бы книга?? — Похоже, у меня наступила перегрузка данными, — хмыкает Янаги. — Решил взять передышку. Неудивительно — думает Акая, обуваясь. До вступительных экзаменов ещё полгода, но все третьекурсники уже сейчас похожи на зомби: торчат на подготовительных курсах до ночи, на переменах с застекленевшими глазами бормочут что-то под нос, нервно поглощают неимоверное количество питья и особые экстрапротеиновые бенто, которые им делают переживающие родители. Акая хмыкает. Лузеры. Янаги, конечно, на таких не похож. Он всегда спокойный и ест один и тот же рамен в кафетерии. На тренировках он, как и все, порой жуёт бананы или энергетические батончики. Да и читает он чаще всего не учебники, а какую-нибудь непонятную хрень, явно не имеющую отношения к школе. Акая вспоминает подсмотренные строчки в той жутковатой книге и ёжится. — В Тодай, наверно, сложно пробиться, — зачем-то говорит он своим кроссовкам. Янаги жмёт плечами, молча завязывает шнурки и застёгивает в рюкзак ракетку. Кровь бросается в лицо. Акая сглатывает и пружинисто встаёт со скамейки, подхватив свой рюкзак. — Ладно, я пош... — Акая, задержись, — оборачивается Юкимура. — Надо кое-что обсудить. Чёрт. * * * Так они остаются вчетвером — Три Демона и Кирихара — на своего рода "адский совет". Акая хмыкает про себя. Сказать, что ли, что его тоже величали Демоном в банде Джиро... Он устраивается в уголке, оседлав стул, отчего-то чувствуя себя не в своей тарелке. — Я навёл собственные справки о наших соперниках в первом туре, — начинает Юкимура. — Они впервые пробились на Национальный, и сильных одиночников у них и правда нет. Только капитан во второй сотне рейтинга, но я играл с ним года полтора назад в Токио и ничего особенного не припомню. Так что — я бы дал шанс нашему запасу. — Ураяме, как Ренджи предлагал? — трёт подбородок Санада. — Человеку надо играть, — кивает Янаги. — Мы должны готовить себе смену. Да и прогресс у него неплохой. — Но он отказался наотрез, — напоминает Санада. — Ведь тогда кого-то из нас придётся оставить за бортом. Акая молчит. Его оставили на «совет», но обсуждают всё между собой так, словно его здесь нет. Или затем и оставили, чтобы послушал их намёки и сам отказался от места в основе? — Он не дослушал толком. Речь не идёт обо всём чемпионате, — хмыкает Янаги. — По его ходу нам разрешена замена в составе, так что... — Только первый тур? — уточняет Санада. — Будет зависеть от того, как он себя покажет. — Только первый тур, — повторяет Санада твёрдо. — На следующей неделе проведём круговые матчи — но и так понятно, что никого из основы Шита пока не одолеет. Позволим ему сыграть только в первом туре — в порядке исключения. — Хорошо, — Юкимура хлопает себя по коленям, утверждая план; спохватившись, поправляется: — Я имею в виду, хорошая идея, я «за». Но чтобы всё было честно, надо сразу решить, кто из нас не будет участвовать в круговых матчах. — Чего решать, — Акая поднимает голову с локтей. — И так понятно. Я не буду. Все трое разом оборачиваются к нему, на лицах — полное изумление. Акая теряется. Они что, не на это намекали?.. Он своей выходкой заслужил штраф. Да и Ураяма пускай играет — тут не поспоришь, засиделся в запасе. — Чего?.. — смотрит на них Акая. — Я не против, если так лучше для команды. Тем более, всё честно — я типа ещё болею. — Тарундор, — высказывается Санада. — Опять отлынивать собрался? — Э?.. Да я же... Кирихара уже ничего не понимает; да и его, похоже, не понимают. Он смотрит на одного, на второго, на третьего, окончательно запутавшись, кто там у них сейчас капитан, кто вице-капитан, и кто принимает решения. — Акая, для тебя у нас другая задача, — говорит Юкимура. — Как раз это я и хотел обсудить. Как сказал, я навёл свои справки, и мои выводы совпадают с данными Ренджи — одиночных нам опасаться нечего, а вот пары у Рица сильные. По крайней мере одна — постоянно добирается до четвертьфиналов каждого турнира, хотя в личных рейтингах игроки невысоко. Они даже одолели Золотую пару Сейгаку на весеннем турнире. — Наша Платина их побеждала, — замечает Санада. — Прошлой осенью. — С трудом, судя по моим справкам, — говорит Юкимура. — Они успешно нейтрализовали Ягю у сетки и даже зерошики-подачу Нио спокойно перехватывали. На подаче Ягю игра тоже шла неровно. По сути, ребята их сделали только на брейках. Верно, Ренджи? — Всё так. Обе пары лучше играли на подачах соперника, но нашим всё-таки удалось взять два своих гейма, засчёт чего и выграли. — В общем, всё говорит о том, что они хорошо нас изучили и умно выстроили игру на разрушение. Тактически они переиграли Нио и Ягю, и только технически немного уступали, — резюмирует Юкимура. — Честно говоря, Геничиро, я не понимаю, почему ты спорил с выводами Ренджи. Это очевидно. Санада ворчит что-то под нос. Кирихара хочет спросить, что «очевидно»? Но Юкимура продолжает сам: — Акая, тут очень кстати будет твоя непредсказуемая игра на своей подаче. Их тактика забуксует. С другой стороны, разгадать и сломать рисунок игры соперников на их подачах — задача как раз для Ренджи. Акая отвешивает челюсть. Разве они уже не проехали эту тему?.. Он даже перестал об этом думать. Выходит, у него всё-таки будет шанс сыграть с семпаем? Акая кидает на того осторожный взгляд, но Янаги ничего не возражает. Возражает — снова — Санада: — Это только в теории всё так гладко. На практике у них слишком мало времени, чтобы сыграться. Акае хотя бы восстановиться успеть до первого тура. Акая молча сверлит его тяжёлым взглядом. Санада смотрит на Юкимуру. — Так не будем терять времени, — Юкимура решительно встаёт. — Я предлагаю пока держать это в тайне. В моём новом районе есть неплохой уличный корт — там и потренируемся. * * * Санада с ним не спорит, хотя всю дорогу до Токио бурлит изнутри каким-то сопротивлением. Юкимура чувствует это кожей. Он не понимает, в чём дело, что так не нравится Санаде в идее поставить Ренджи с Акаей в парные; и чем больше он об этом думает, тем интереснее кажется ему эта загадка. Никаких логических причин у Геничиро нет, значит, дело в чём-то другом. ...Впрочем, так Юкимура думает ровно до первого гейма — их пара против Ренджи с Акаей, его подача. На счёте 40-0 он готов признать, что, пожалуй, логика в сопротивлении Санады всё-таки имеется. Когда Янаги пробивает резкий, убойный кросс — но мяч налетает на поднятую в тот же момент ракетку Кирихары, который уже приготовился отбивать возврат у сетки, — Юкимура не может этого не признать. — Гейм, — объявляет он, хлопнув ладонь Санады. — Да-а, ребята... вы в жутком рассинхроне. Акая виновато ерошит волосы, хрипло кашляет (может, не следовало его сегодня мучать, думает Юкимура) — но с прежней искоркой в глазах заявляет: — Это только начало! Сейчас мы вас сделаем! Да же, Янаги-семпай? Янаги, сузив глаза, молча подкидывает мяч. Юкимура после возвращения уже сыграл с ним разок на тренировке — но в порядке разминки, никто не выкладывался на полную. Впрочем, с Ренджи вообще редко поймёшь, играет ли он на своём пределе. Юкимура уверен, что у Мастера всегда припрятано несколько козырей в рукаве — таких, которые он достанет лишь в критическом положении. Для Янаги раскрыться полностью означает поставить себя в уязвимое положение. ...И всё равно Юкимура удивлён, когда мяч молнией отскакивает от самого уголка квадрата и туго взрезает воздух над его ухом. Он слышит металлический гул решётки ограждения. — Вот это подача, семпай!!! — радуется Кирихара. — 15-0! Ренджи что-то говорит ему коротко, Акая сосредоточенно кивает. Он возвращается к сетке и приседает. «Будет бить навылет в коридор», — понимает Юкимура, напружинив ноги. Он больше не попадётся. Мяч он с трудом, но принимает, возвращая слишком удобно для Янаги. Тот затягивает его в какую-то затяжную комбинацию, не спеша атаковать. Санада с Кирихарой скучают под сеткой. «Это парные!» — хочет напомнить Юкимура, но, похоже, Янаги пока не нашёл лучшего решения для их хромающего взаимодействия с кохаем, чем исключить его вовсе. В конце концов Юкимура решает сам рискнуть и посылает укороченный в противоположный от Акаи угол. Но зря недооценил его прыткость. Акая тут как тут — срезает прямо под сетку, да с обратным отскоком. Санада чертыхается с другого конца корта. — 30-0! — объявляет кохай. — Я же говорил, мы вас сделаем! Юкимура рад, что даже в таком состоянии Акая показывает прекрасное чтение игры. Всё-таки он вырос за минувший год. Юкимура почти забыл, какое это наслаждение — смотреть на игру Акаи, на то, как этот нелепый мальчишка с повадками типичного тинейджера всегда преображается на корте, особенно входя в мюга: концентрация сглаживает острые черты, суетливая подвижность превращается в вихрь плавно перетекающих движений, где, будто в танце, нет ни одного лишнего па. Это всегда завораживало. Это и сейчас наполняет сердце Юкимуры восторгом. Потому что, как бы ни были хороши Ренджи и Геничиро, — но только Акая ему сродни, только он живёт и дышит теннисом так же, как сам Юкимура. ...Впрочем, сейчас проблем парной игры это не решает. Санада пышит гневом: — Какого чёрта ты делаешь, Ренджи? Вы должны наигрывать схемы, а не тащить за счёт индивидуальной игры! Это тренировка, а не матч на победу!.. Юкимура хлопает его ракеткой по заднице и шепчет на ухо: — Всё равно далеко они так не уедут. Давай австралийку. Уши Санады розовеют — Юкимура будто ненароком задевает губами мочку его уха. Впрочем, через миг уже сам об этом жалеет — мысли разворачивают на другое, грозя сбить концентрацию. Небо уже наливается сумеречным серебром, всего в паре кварталов — его пустая квартира (Орели наконец-то решила остаться в гостинице с папой, впрочем, едва ли вняв намёкам изнывающего Юкимуры — скорее, соблазнившись роскошным бассейном и икеменом на ресепшене); родители Санады уехали на все выходные — словом, выбирай не хочу... ...Юкимура встряхивает головой и заставляет себя забыть обо всём, кроме тенниса. В их распоряжении ещё целая ночь, а пока... Он читает матч, будто книгу. Удары, перемещения, ошибки, удачные ходы и прорывающиеся эмоции складываются в ясные образы. Эти образы несут с собой ответы и новые вопросы. Юкимура видит какой-то болезненный излом в игре Акаи и понимает, что не всё шло гладко в минувший год. Он видит глухую стену в безупречной на первый взгляд игре Янаги, в его ударах — чётких, словно точки в тишине. Игра Санады — огонь, разожжённый в вакууме, не нуждающийся ни в чём, чтобы гореть. Юкимура рад, что сейчас они по одну сторону сетки, но и жалеет об этом в то же время. 5-1 в их пользу, и сет близится к финалу, но в игре соперников всё остаётся по-прежнему. Удар за ударом, гейм за геймом Юкимура читает одну и ту же страницу. Пока наконец он не начинает понимать. * * * — ...Вот представь: иду по набережной, смотрю, на пляже кто-то валяется. А шторм всё сильнее... Спущусь, думаю — похоже, труп обнаружил. А то наш кохай! И вроде бы даже дышит. В тот день, сдав кохая на попечение матери и врача, Юкимура сам звонит Янаги, отчего-то уверенный, что Датамастер что-то знает. И с первых же секунд разговора его уверенность крепнет. — Да... повезло, что ты так вовремя оказался в Хирацуке ранним утром, да ещё в такую погоду... — Янаги очень тщательно скрывает иронию в голосе, но всё же оставляет её очевидной в самой фразе. — Ага, повезло, — беззаботно отзывается Юкимура. — Кстати, я не говорил тебе, что нашёл его в Хирацуке. Янаги медленно выдыхает. Детский прокол, Датамастер... — И что ещё она тебе рассказала? — Ничего, кроме координат, — искренне отвечает Юкимура. И улыбается: вывести Ренджи на признание оказалось проще, чем он думал. Янаги хмыкает, впрочем, совершенно невозмутимо. — Может, хоть ты мне что-то объяснишь? — спрашивает Юкимура в лоб. — Я знаю не больше твоего, — отзывается Янаги, и Юкимура видит в своей голове, как он жмёт плечами. — Она звонила мне с утра, но у меня телефон стоял на беззвучном, так что я прослушал сообщение, только когда проснулся. Наверное, после этого она решила позвонить тебе. — Я и не знал, что вы общаетесь, — замечает Юкимура. — Мог бы и догадаться. Как ещё я мог узнать о твоём переводе в Риккай раньше, чем документы оказались в Учебном Совете? Юкимура усмехается. Действительно, эти двое друг друга стоят, можно было и раньше догадаться, что они спелись... Вот только на почве чего? — Это не Хитоми случайно помогла мне с хатой? — снова пробует он наугад. — Почему ты так подумал? — Потому что у неё всегда находятся какие-то богатые и влиятельные родственники. Ты знаешь, кто она? Небольшая пауза. Затем Янаги отзывается легко: — Понятия не имею. И кто? — Вот и я не знаю. — Это странно, — замечает Янаги. — Вы же встречались. — Я как-то не интересовался такими вещами. Я же не Датамастер, — с нажимом говорит Юкимура. — Ладно, тебя не проведёшь, — посмеивается Янаги, — разумеется, я пытался пробить её бэкграунд. Но, честно говоря, к ней не подберёшься... Может, наследница какой-то корпорации. Или дочка политика. Подозреваю, что и учится она не под настоящей фамилией. — Хм... Всё возможно... — Сейичи, только не говори ей, что догадался про квартиру. Она хотела остаться в тени. — Я понял. Юкимура кладёт трубку, и вновь его охватывает ощущение, будто это не он пытался что-то выяснить, а из него — очень мягко и незаметно — выжимали информацию. И теперь, убедившись, что он действительно ничего не знает, Датамастер больше ничего ему не откроет. На блеф его больше не возьмёшь. * * * — Да-а, теперь вы ещё хуже в парных, чем я думал, — констатирует Юкимура после разгромной победы. — Никакой слаженности. Санада скрещивает руки на груди: — А я тебе что говорил. Некоторое время висит тишина, лишь Кирихара жадно глотает воду, время от времени срываясь в кашель. Юкимура раздумывает, Санада тоже потирает подбородок, после чего они произносят одновременно: — Бесполезная трата времени. — Нужно больше тренировок. Янаги усмехается: — Кто-то что-то говорил о слаженности? Юкимура смотрит на него, силясь понять, что происходит, но стратег Риккая как всегда нечитаем. — Ренджи, поможешь собрать мячи? — Конечно. Они отходят к дальнему концу корта. Санада тем временем начинает втолковывать что-то Акае, который даже почти не спорит, только кивает понуро. — Ренджи, зачем ты это делаешь? — набив карманы мячиками, Юкимура оборачивается к Янаги. — Ты же сам всё прекрасно понимаешь. — Допустим. — Юкимура косится на Санаду. — Но знаешь... До последнего года мне и в голову не приходило, что кого-то одиночество может сделать сильнее, а кого-то может и добить. И грань зачастую так тонка... — Причём здесь одиночество? — Я увидел в игре Акаи именно это. Одиночество. Одиночество в пути — страшная вещь. Я впервые понял это во Франции. Геничиро это одиночество сделало сильнее, а вот меня — едва не сломало. Да, именно так, — добавляет он, заметив удивление в глазах Ренджи. — Я и сам не догадывался о том, насколько слаб. А ты так уверен насчёт него? «Если он сейчас не научится идти вперёд сам, то не научится никогда». — У вас совершенно особые отношения, — возражает Ренджи. — Что за параллель ты пытаешься провести? — Я не провожу никаких параллелей, — поднимает брови Юкимура. — Просто мы трое всегда были важны для него. Маяк на пути. И в то же время — его спутники. Но ты первым оставил его. Затем его предал я. Предательство Санады — не уверен, почему, но именно так он это воспринял — стало для него последней каплей. И всё — он сорвался, потому что никто вовремя не протянул ему руку. Понимаешь? Он не из числа одиночек. Ему нужно с кем-то разделить этот путь. — Я сделал свой выбор, Сейичи, я не собираюсь в про. — Я знаю. И это твоё право. — Так чего ты от меня ждёшь? — Не я жду. А он, — со вздохом кивает Юкимура на кохая. — Ты не понимаешь, как он до сих пор к тебе привязан? — Это ты не понимаешь. Как раз эта привязка его и тормозит. Если он правда собирается чего-то добиться в теннисе, то ему пора понять, ради чего он играет, и перестать замыкать весь мир на нас троих. Я бы даже сказал — ему пора вырасти из Риккая. — Вот почему ты так легко принял его уход из клуба. — С чего ты взял? — удивляется Янаги, кажется, искренне. — Ему необходимо сыграть на Национальном, тут спору нет. Как и в Осаке. Там будут иностранные скауты. Плюс — только так у него есть шанс получить вайлд кард на Киотский челленджер. — Но ты настаивал на том, чтобы дать место в основе Ураяме... — А что тебя удивляет? Ему вести команду в следующем году. Нужен же хоть какой-то опыт. Это всегда было нашей проблемой — большой разрыв между основой и запасом... — Постой-постой. Почему Ураяма? Акая неплохо справился в роли капитана в средней школе, — Юкимура понимает всё меньше. — Сейичи. Давай начистоту. Если он хочет попасть в про, то ему пора перестать мечтать о капитанстве в школьном клубе. Если всё получится — в следующем году его здесь быть уже не должно. — Но ведь можно тренироваться и в Японии. — Можно. Но... для него будет лучше уехать. — Почему?.. Янаги молчит, отходит за укатившимися мячиками. Не то считает ответ настолько очевидным, не то — не считает нужным объяснять свои выводы. Юкимура сжимает зубы: в Риккае теперь всё решается без него. Впрочем, какое право он имеет возмущаться, если сам является корнем тем проблем, которые Ренджи теперь пытается разгрести?.. «Когда ты уехал, он будто потерял уверенность в команде и, похоже, нашёл друзей где-то на стороне»... — вспоминаются слова Санады. Что ещё за «друзья на стороне»?.. У Юкимуры в голове будто что-то щёлкает. Всплывает в голове телефонный разговор с Ренджи — и только теперь наконец начинает выстраиваться логическая цепочка. «Наследница какой-то корпорации»... «дочка политика»... Он вспоминает мутный район Кавасаки, где встретил Хитоми той ночью у заведения «одного её родственника». Политики или крупные легальные бизнесмены не вертятся в таких районах. Зато... полно личностей наподобие агента владельцев его квартиры — странного субъекта с колючим взглядом, даже в пекло застёгнутого на все пуговицы. Так делают те, кто хочет скрыть татуировки. И память подкидывает следующую деталь: изящное тату на бедре Хитоми — «Танец Огня», которое, конечно, само по себе ничего не доказывает, но прекрасно встраивается в общий паззл. У Акаи, кстати, ровно в том же месте был странный пластырь на бедре, который он явно пытался скрыть... Юкимура так и застывает, глядя на кохая. Всё это может означать только одно. Знак принадлежности к группировке якудза. Чёрт возьми... Юкимура утирает испарину, выступившую на лбу. Ренджи в курсе. Это совершенно очевидно. И ещё — он явно знает, что делает... «Для него будет лучше уехать». Верно. — Сейичи, — Янаги окликает его, вырвав из мыслей (которые он наверняка прочёл... точнее, направил в нужное русло, — приходит в голову Юкимуре). — Помнишь, что ты сам сказал как-то раз, ещё на втором году средней школы, когда выиграл очередной турнир, стал звездой школы, и новички хором просили у тебя советы? — А?.. — не сразу собирает мысли воедино Юкимура. — Да, припоминаю... — Ты сказал им, что у тебя только один совет: «Можете не играть — не играйте». Это были сильные слова. — Кажется, из-за дурного настроения: я был разочарован их ленью, — хмыкает Юкимура. — Максимализм зашкаливает — в твоём духе, — кивает Янаги, — но ведь в своей сути это правильно. Вперёд идут только те, кто не может не идти, кто живёт и дышит теннисом. — Акая живёт и дышит теннисом. — Значит, перестань беспокоиться и просто верь в него. Юкимура сводит брови: — Перестань говорить обо мне, как о мамаше. Янаги посмеивается: — Тогда перестань вести себя, как мамаша. * * * Теннисный корт посреди мегаполиса кажется каким-то случайным и неуместным. Тут уж точно их никто не найдёт. Как вообще в этом лабиринте небоскрёбов можно кого-то найти?! Акая вспоминает, как уснул в электричке и случайно забрёл в Сейшун Гакуэн. Наверное, она где-то неподалёку... Он по-прежнему совсем не ориентируется в Токио. Интересно, какова вероятность случайно наткнуться на одном из уличных кортов на Эчизена и компанию?.. А что, если где-то здесь шныряет Инуи, вынюхивает данные? Идея Юкимуры уже не кажется такой уж удачной — по Акаиному мнению, куда безопаснее было потренироваться где-нибудь в Канагаве... Санада и Юкимура уходят первыми, но Кирихара просит семпая задержаться и разобрать игру. Разгромное поражение от этих двоих в нынешних обстоятельствах, наверное, неудивительно, но просто так отмахнуться и забить он не может. Янаги долго объясняет ему разные комбинации и чертит схемы в своём планшете. Акая смотрит и кивает, сидя рядом. Он всё это помнит, но проблема в том, что сейчас на корте это не работает. Он не знает, почему, и теория семпая ничего об этом не говорит. Акая хочет это сказать, но слушает и молчит. Его плечо горит там, где кожа касается кожи. Волоски на его затылке шевелятся, влажные от пота. Акая всё никак не может до конца восстановить дыхание, и семпай, конечно, это замечает. Его дыхание спокойное, голос ровный. — ...Но предыдущая схема более эффективна. Главное — верно чувствовать момент и не путать свои задачи. — Я понял, семпай. — Ладно, на сегодня хватит. Тебе пока тяжело играть долго, и лучше наращивать нагрузки постепенно. Завтра ещё попробуем разные формации... — Ничего не выйдет, да, семпай? — голос Кирихары звонко отдаётся в тишине. Вопрос сорвался с его языка в обход воли, но он давно там вертелся. Весь вечер. А может, гораздо, гораздо дольше... Янаги молча поднимается со скамейки; расстёгивает сумку и убирает планшет. Поднимает с земли пару мячей. — До первого круга мы явно не успеем сыграться, — распрямившись, наконец говорит он честно. — Но, возможно, на следующих этапах... В его голосе особой убеждённости не слышно, и Акая не уточняет проценты. Он идёт собирать мячи, забытые на другой половине корта. «На следующих этапах» в этом уже не будет смысла. ...Минувшие три года сделали своё дело: они больше не знают и не понимают друг друга. И всё равно Акая удивлён. Ведь у семпая куча данных на него, он не прекращал анализировать его игру и порой давал советы. Так почему теперь Янаги не может под него подстроиться? Ладно Акая, он в этом дуб дубом, но семпай? Почему он не может найти схему, которая бы действительно сработала? Или он просто не хочет?.. Кирихара смотрит на Янаги. Тот складывает мячи в сумку, спокойный и сосредоточенный. И играл он сегодня так же — спокойно и сосредоточенно. Не раздражался на Акаю, когда тот делал что-то не так. Не ругался сквозь зубы. Его дыхание почти не сбилось. Его глаза не горели огнём. Совсем не так, как тем злополучным вечером, когда их разделяла сетка. Тишина пустого корта вибрирует трелями сверчков. Сквозь листву проглядывают созвездия небоскрёбов, но звуки города сюда не долетают, будто город — декорация, и реальны на сцене только они, их ракетки и мячи. — Акая? Янаги смотрит на него из теней под дзельквой. Чуть ли не впервые после его возвращения он действительно смотрит Акае в глаза. И мигом между ними будто вспыхивает всё: недоигранный в сумерках матч. Преданное обещание. «Я в тебе ошибался». «Мои данные не работают». «Я не понимаю». «Так тому и быть». По спине, плечам, ногам Акаи спускаются мурашки. Он переглатывает. — Семпай?.. — Мяч, — показывает Янаги куда-то за его спину. Акая оборачивается. В прутьях ограды, рядом с тянущимися к корту ладонями кустов, застрял ещё один мяч, ярко-неоновый в свете фонаря. Акая наклоняется и с трудом его вытаскивает. Подача Янаги, которую упустил Юкимура. Семпай закрутил её слишком сильно и непредсказуемо, а скорость, наверное, была на уровне топ-игроков рейтинга ATP. Где-то под 200 км/ч. Кирихара разгибается. В виске гулко ударяет жилка. Почему Янаги не хочет играть профессионально?! Ведь он один из Трёх Демонов!.. Он, наверно, мог бы даже победить Юкимуру, если бы хотел и поставил себе такую цель! Ему скучно играть парные — потому что он любит поединки один на один, так же, как Санада, так же, как Юкимура. Так же, как Акая. Они все — одной крови, и Янаги точно так же любит побеждать. Он любит теннис. Так почему же он не хочет продолжать?! Зачем ему Тодай, что он будет там делать? Учить литературу, когда он и так уже прочитал всё, что можно?.. Кем он мечтает быть — грёбаным литературоведом?.. Или каким-нибудь математиком, как те тощие очкастые фрики, которые приходили в школу с презентацией естественно-научного факультета? Акая не может понять. Не хочет понимать. Он стискивает мяч в ладони. — Пойдём, — торопит его Янаги. — Я бы хотел ещё поработать над эссе сегодня. Сжав зубы, Кирихара опускает голову, доверив теням скрыть написанное на его лице. Он суёт мяч в карман. — Идёмте, семпай. * * * На обратном пути в полупустом вагоне Кирихара неотрывно смотрит в окно. Сверкающие, как новогодние ёлки, небоскрёбы Токио его бесят. Они огромные, чужие и враждебные. Они готовы затянуть и поглотить и никогда уже не выпустить. Это они превращают нормальных людей в офисных лузеров, грёбаных литературоведов и фриковатых очкастых математиков. Акае вспоминается Инуи. Точно — в самый раз. Янаги хочет сюда вернуться и тоже сделаться таким. Лабиринт небоскрёбов его затянет, переварит, и Акая никогда его больше не найдёт. А если и найдёт — то не узнает. Последнее, что у них ещё остаётся общего — растает, как эхо мячей на пустом вечернем корте. Янаги молчит справа от Акаи. Когда вагон делает поворот, их колени на секунду соприкасаются. Акая сжимает кулаки. Его пальцы покалывает. Ему хочется врезать Янаги, хочется впиться в его горло пальцами, ногтями, может, зубами — Акая не знает. ...Но он знает, что семпай этого не хочет — не хочет играть с ним в паре. Иначе он придумал бы выход. Он не перечит Юкимуре напрямую, но тихо саботирует его решение. И Акае уже плевать — если семпаю так лучше... Если одиночный матч с сильным соперником заставит его вспомнить, как он любит теннис, если заставит его понять, что быть профессиональным теннисистом — гораздо круче, чем таскаться в нудный Тодай с нудным Инуи — то пусть лучше будет так!.. Кирихара рывком поворачивается на своём сидении: — Семпай... — от сухости в горле его голос ломается посередине слова. — М? — поворачивает к нему голову Янаги. Акая набирает в грудь воздуха. «Знаете что, семпай, давайте забьём на парные. Прав Санада — только время зря терять. Доиграем лучше тот матч!». Он открывает рот — но его опережает звонок мобильного. Акая закусывает губу. Янаги выжидательно смотрит на него. Телефон светится и гудит в кармане его шорт. — Нет, ничего, — отвернувшись, бормочет Кирихара. — Ответьте, семпай. Янаги достает телефон. — Джакал? Некоторое время он слушает, сжав губы, как будто пытается сдержать смешок. — У Геничиро? Вы уверены?.. А он как думает? Хм... Как раз подъезжаем к Юригаоке. Ок. Янаги складывает телефон и объясняет: — Все собрались у Санады. Говорят, что надо укреплять командный дух, — уголок его губ чуть изгибается вверх. — Бунта приволок торт. Акая лупит глаза: — У Санады?.. — Угу. У него семья на выходные уехала, — Янаги поднимается и протягивает ему руку. — Нам здесь выходить. — М... — смотрит Акая на его ладонь. — А эссе, семпай? — Ничего. Завтра ещё выходной. Кирихара улыбается и хватает его руку. * * * На Санаду с Юкимурой Акая старается не смотреть — и так понятно, что написано у них во взглядах. Жажда крови. Морей, океанов крови. Ясно, что у них на эту ночь были другие планы, которые совершенно очевидно не включали всю команду. Полутёмный дом Санады кажется огромным и пустым. Где-то в сумерках за традиционными сёдзи, сейчас раздвинутыми, угадывается маленький бамбуковый сад. Акая неуютно сглатывает, вспомнив дом Хитоми. Тут, конечно, всё скромнее. Он отодвигает мысль куда подальше. Двери раздвинуты, но прохлады это не добавляет, а кондиционера нигде не видно — наверное, Санада не считает его достаточно традиционным. — Давайте скорее есть то-орт, — обмахиваясь, тянет Бунта. — Растает же! — Тарундор! Не смейте запачкать татами! — Бучо, не будь занудой! Мы еле нашли торт в виде теннисного мячика, оцени наши старания! — ...А помните, как мы в средней школе праздновали день рождения мелкого? Специально заказали ему торт с фигурками нашей Троицы! — Ага, но я успел откусить голову только Юкимуре, остальных съел Бунта! — Ты будешь мне до старости это припоминать? — И на похоронах припомню!.. Откуда-то появляется саке — кажется, Нио с Ягю обнаружили запасы Санадиного деда. Санада сперва грозит и ругается, но через какое-то время сам пускается в философствования о Пути Саке и о том, что надобно следовать им правильно, соблюдая все проверенные бесчисленными поколениями самураев традиции, а именно: — Первое! Пить надо, распрямив спину и приняв правильную осанку. Акая, тарундор! Ты горбишься! — Я не... — Второе! Для устранения признаков опьянения нужно расслабиться, успокоиться и спеть длинную песню... — Длинную песню? Как насчёт гимна Риккая? — Кто-нибудь его помнит от и до? — Я только первый куплет... — Их там штук десять! — Третье! До, во время и после принятия сакэ необходимо есть сладкое! — О-о! В кои-то веки наука на моей стороне! Через некоторое время — запасы Санадиного деда тают, количество опустошённых чашечек нарастает — разговоры снова возвращаются к теннису и набирают серьёзность: — ...Нет-нет-нет, не буду я снова играть с Фуджи, и не просите! — отбивается Акая. — С меня хватит! И вообще, я его уже побеждал, надоело! — Если ты до сих пор боишься противника, значит, победа над ним ещё не достигнута, — важно изрекает Санада. — Ага! — радуется Кирихара. — Тогда ты, бучо, играешь с Тедзукой, и без всяких «с кем угодно, только не с ним»!.. Санада закашливается. — Мелкий, а чего ты очкуешь, — щёлкает его по лбу Нио, — подумаешь, Фуджи! А ты примени тактику весла! — Чего? Какого весла?.. — Поединок Миямото Мусаши и Сасаки Коджиро, — ворчливо говорит Санада. — Э? Они откуда? Не помню таких, — моргает Акая. — Знаменитые мастера меча, которые жили в 17-м веке, — берет на себя более обстоятельные пояснения Янаги-семпай. — Сасаки Коджиро разработал изумительную технику фехтования "цубаме-гаэши", или "пируэт ласточки", вдохновлённый движением хвоста ласточки в полёте. — Так это Фуджи не сам придумал?! — изумляется Акая. — Тьфу-у, плагиат! И что, этот Миямото его сделал? Что за тактика весла? Расскажите, семпай! — О, это был легендарный поединок, — пускается в рассказ Ренджи. — Миямото Мусаши был непобедимым мастером и непременно хотел сразиться с Коджиро, чтобы одолеть и его. Поединок назначили на восемь часов утра, а местом выбрали небольшой остров. В ту же ночь Мусаши отправился пировать, и пронёсся слух, что он бежал в страхе перед филигранной техникой Коджиро. И правда, на следующее утро Мусаши не явился на место боя к назначенному часу. За ним отправили гонца. Мусаши с трудом добудились. Он встал, выпил воду из тазика для умывания и взгромоздился в лодку. Пока гребли к месту поединка, Мусаши подвязал рукава кимоно и выстрогал подобие меча из запасного весла. Лодка причалила к берегу. Коджиро и его секунданты были поражены видом Мусаши. С растрёпанными волосами, кое-как перехваченными полотенцем, он выскочил из лодки и, размахивая обрубком весла, бросился к противнику. Коджиро обнажил меч — изумительный клинок работы Нагамицу из Бидзена — и отбросил ножны. "Тебе они больше не понадобятся", — кивнул Мусаши, устремляясь вперёд. Коджиро сделал выпад, Мусаши рванулся в сторону и опустил весло на его голову. Когда Коджиро падал, его меч задел полотенце на голове Мусаши и рассёк пояс его широких штанов. Поняв, что с противником покончено, Мусаши поклонился онемевшим секундантам и, сверкая задницей, направился к лодке. Акая свалился бы от хохота, если бы и так не валялся животом на татами. — Так и было, — серьёзно подтверждает Санада. — У Ренджи встроенная википедия в голове! — присвистывает Нио. — Окей, давайте теперь подумаем, как эту тактику весла применить в теннисе... — Рази кратчайшим путём! — воздвигает палец вверх Санада. — Не ввязывайся ни в какие теннисы — просто выруби противника ракеткой по голове! — ржёт Бунта. — Зачем ракеткой, если можно просто палкой!.. ...Через некоторое время в разговорах остаётся ещё меньше смысла и ещё больше смеха. Акая не замечает, когда и куда исчезают Санада с Юкимурой — видимо, оставив надежды выпроводить команду из дома, они решают слинять сами. Кто-то всё-таки затягивает гимн Риккая. Акая честно пытается подпевать, но его атакует смех. Он переворачивается на спину. Это совсем не похоже на выпивку в клубе Джиро: наверное, сработала наука Санады, а может, дело в том, что вокруг эти придурки, но потолок лишь слегка раскачивается у Акаи над головой, и ему хочется выступить с речью о том, как сильно он их всех любит и как не представляет жизни своей без Риккая. Кажется, он даже начинает формулировать эту речь в голове, когда над ним в перевёрнутом виде возникает голова Янаги-семпая и осведомляется: — Ты в порядке, Акая? — Да, семпай. — Я домой. Ты идёшь? * * * Круговерть в голове почти утихает примерно к тому моменту, когда они проходят мимо спящих корпусов школы. Корты тёмные и почти незнакомые, лишь одинокий прожектор слегка освещает периметр, утопая в сиянии полной луны. Акае кажется, будто он вернулся в детство. Три года прошло с тех пор, как они вот так, вместе, возвращались домой — с поздних тренировок или засидевшись за английским... Кирихара полной грудью вдыхает ароматный ночной воздух, но лёгкие спирает новым приступом кашля. Он лезет в карман сумки за водой, но вместо бутылки пальцы натыкаются лишь на ворс мячика. Янаги молча достаёт и протягивает ему свою бутылку. — Спасибо, семпай... — односложно хрипит Акая привычное arigatou gozaimasu и жадно глотает воду. «А вот с Янаги ты до сих пор по всем формам вежливости...» Это точно. Чёртов кэйго стоял между ними, как бетонная стена, которую Акае никак не удавалось сокрушить. Станет ли семпай ближе, если Акая начнёт говорить с ним, как с Бунтой или тем же Санадой? Станут ли они снова друзьями?.. Они продолжают путь. Акая подбрасывает на ладони мяч, который с трудом вытащил из прутьев забора — на жёлтом ворсе остались шрамы. Янаги косится на мяч, но ничего не говорит. ...Даже Юкимура не сумел его принять. Никогда Янаги не посылал Акае таких подач: ни тогда, когда на глазах у всех разгромил его в лагере юниорской сборной; ни год назад, когда впервые проиграл ему на тай-брейке на базе у озера. Ни даже тем вечером, когда сам предложил Акае сыграть матч, и их захлестнуло с головой. Странный внезапный матч, выдернувший Акаю из подворотен, заставивший отменить стрелку с Одноглазым — и остановленный на счёте 3-3... Они оба вгрызались в каждое очко. Но Янаги не пробивал таких подач. Значит, всё это была игра в поддавки?.. Акая набирает воздуха в грудь. Если не сейчас, то никогда. Желание знать правду жжёт невыносимо, и он спрашивает то, что терзало его весь этот год: — Семпай, тогда, у озера год назад, когда я тебя победил... что это было? Ты... играл несерьёзно? Янаги никак не реагирует на изменения в Акаиной речи. Может, спишет на выпивку... — Нет, всё было честно. — Он не удивляется и не медлит — как будто давно ожидал, что Акая задаст этот вопрос. И давно подготовил ответ. И всё-таки он добавляет: — Но, пожалуй, я не играл на сто процентов своих сил. Кирихара скрипит зубами. — Я так и думал, ты мне поддавался. Зачем? — Я не поддавался. Но и не был мотивирован настолько, чтобы вытягивать из себя все жилы, это разные вещи. Иначе я бы с самого начала выстраивал стратегию иначе и, возможно, не позволил бы тебе втянуть меня в свою игру. — Но почему у тебя не было мотивации? — Как раз незадолго до того я узнал, что Сейичи уезжает. Я долго ломал голову, что будет с командой. Ты должен был занять его место. Я не собирался тебе проигрывать, но, признаюсь, видел плюсы в таком исходе, ведь победа придала бы тебе уверенности. Эта мысль в подсознании и повлияла на мою мотивацию. Ты должен был занять его место... Значит, семпай готов был принять Акаю как равного. Он стал бы одним из Трёх Демонов. Серьёзно? Кирихара горько усмехается. В реальности всё вышло наоборот. Того, что он свяжется с отморозками и пошлёт теннис к чертям, Янаги всё-таки не предвидел. Да и откуда?.. Акае всегда становилось не по себе, когда Янаги-семпай просчитывал что-то о нём; но теперь ещё неуютнее от мысли о том, что семпай совсем ничего о нём в действительности не знает. И как он может что-то просчитать, если ему не хватает данных? «Я в тебе ошибался». «Мои данные не работают...» «Я не понимаю». Акая настолько увязает в своей голове, что едва не пропускает негромкие слова Янаги наяву: — После Национального я брошу теннис. — Что?.. — Это будут мои последние игры, поэтому я собираюсь сыграть так, чтобы не оставить сожалений. Покажу всё, на что способен. После этого я сосредоточусь на новых целях. Сердце Акаи запинается, и он замирает. Волна мурашек расползается по всему телу. Он готов был услышать подтверждение того, что Янаги не собирается идти в про. Но бросить теннис вот так — сразу и полностью?.. Бросить сам теннис? Навсегда?.. Как это возможно? Какие ещё... новые цели? Ренджи тоже останавливается, ждёт его. Но Акая не может сдвинуться с места. Тишина ночного корта гудит электричеством одинокого прожектора. Он глотает ком. — Почему ты не хочешь продолжать? — Потому что не вижу смысла, — жмёт плечами Янаги. — Почему? — настаивает Акая. — Переход во взрослый теннис — это погружение в совершенно другой мир. Как думаешь, почему мало звёзд юниорских лиг преуспевают в профессионалах? Часто подававшие надежды спортсмены просто исчезают. Уровень взрослых турниров совершенно иной. Мало кто способен упорно идти к цели — многих выбивает череда поражений, ломает психологически. В таких условиях сложно сохранять мотивацию. Верхний этаж занят настоящими монстрами. Год за годом колотиться об эту монолитную стену... для этого нужно жить и дышать одной мечтой. Или наслаждаться самим теннисом, независимо от побед или поражений, и уметь получать удовлетворение, поселившись где-то в середине рейтинга. Я хорошо себя знаю и поэтому уже сейчас могу видеть, что мне хватит мотивации пробиваться вверх на год-другой максимум. Толочься же в середняках не принесёт мне никакого удовлетворения. — Чёрт, ты уже всё просчитал... — ошарашен Акая. — А насчёт меня? — А ты будешь лезть вперед, пока не станешь первым или не расшибёшься в лепёшку, — усмехается Янаги. — Но если тебе хватит мотивации ещё на год-другой, то зачем бросать сейчас? Поиграй хотя бы этот год-другой! — Для чего? Я уже сейчас вижу исход. — Но ведь у тебя ещё может прибавиться мотивации — откуда ты знаешь? — Как я уже сказал, я знаю себя и свой характер. Поэтому некоторые вещи могу уже сейчас предвидеть довольно точно. Ебануться можно с таким мозгом... — А если ты уже сейчас просчитаешь, как умрёшь? Что — значит, и нет смысла жить? — начинает заводиться Кирихара. Янаги улыбается шире, чем обычно: — Хороший вопрос. Но жизнь всегда будет подкидывать новые интересные задачи. Теннис же — это только одна грань жизни, и мне уже сейчас становится её мало. В этих рамках слишком тесно. — Хочешь сказать, что типа просчитал в теннисе всё, что только можно? Но почему тогда не работают наши парные? — Акая сжимает кулаки. — Ты не можешь решить даже эту задачу!.. — Я давно её решил. Наши ошибки как на ладони, а пути их решения очевидны, — спокойно говорит Янаги, будто выливает на Акаю ушат холодной воды. — Я специально действовал наоборот. — Что?.. Зачем, семпай? — Чтобы вынудить тебя искать решения самостоятельно. Акаю разом бросает в жар, и внутри что-то лопается. Он бьёт резко — так, как вколачивал смэш в грунт корта, как бил ублюдков из вражеских группировок в подворотнях мира теней. Янаги, конечно, просчитывает траекторию и уворачивается за долю секунды. Одно движение — и Кирихара обездвижен коротко и эффективно: прижат к забору, рука заломлена за спину, локоть на горле, не дёрнуться, не вдохнуть. Будь он в режиме дьявола — возможно, успел бы среагировать, а так — молниеносные просчёты Янаги всё равно быстрее реакций его тела. Чуточку, но быстрее. А может — эффективнее. В темноте глаз Янаги на миг прорывается что-то резкое, пугающее. Лишь на миг. В следующий миг он отпускает Акаю и отходит. Да уж, в среде отморозков Кирихара отвык от таких противников... Там никто ничего не просчитывал даже на шаг вперёд — о чём говорить, если Акая слыл в банде Джиро стратегом. Из его горла вырывается хриплый смех. «Чтобы вынудить тебя искать решения самостоятельно». Ах, а ведь это так знакомо, просто ностальгия. Полуфинал Риккай-Нагойя, Уза-Уза с его христианскими фишками, прутья забора впиваются в спину, капли крови на корте, вкус крови во рту. Но отступать некуда — эти придурки специально сдали свои матчи, оставив решать судьбу команды второгодке Кирихаре. Специально — в полуфинале Национального!.. Шизики? Нет, они просто были полностью уверены в исходе. Потому что всё просчитали. Просчитали то, что самому Акае всегда казалось мистической преисподней, живущей в безднах его души. И — точно по рассчётам — тогда впервые пришёл гудящий багровый туман с хором Голосов. Так его накрывало лишь дважды в жизни, второй раз — в переулке Накахары, когда он едва не прикончил Джиро. Акая почти не помнит, как тот визжал и извивался под ним, и совсем не помнит холода чужого ножа в своей ладони. Зато он помнит это чувство власти, помнит очень хорошо... Это был край. На котором его едва успели удержать... Акая разгибается, но его всё ещё потряхивает не то от остатков смеха, не то от нервной дрожи. Сердце гулко бьётся в его груди, посылая импульсы боли к кончикам пальцев. Янаги стоит к нему спиной у дальней линии — тёмный силуэт на фоне городского свечения. — Наша команда была построена идеально, — произносит он ровно, но Акая слышит в его голосе напряжение натянутых струн. — Воля, дисциплина, стратегия. Как единый организм мы всегда были почти непобедимы. Но ты видел, чем обернулось отсутствие Юкимуры — сперва из-за болезни, а затем и в этот год. Из организма вынули волю. Следующей рухнула дисциплина — когда отвлёкся Санада. Сегодня я всего лишь показал тебе, что будет, если убрать стратегию. — Янаги оборачивается и смотрит, наверное, ему в глаза — Кирихара не может этого видеть в темноте, но чувствует всем телом. Его нервы гудят. — Наша командная сила обернулась индивидуальной слабостью — функции были слишком жёстко разграничены между разными людьми. Но теннис — индивидуальный спорт. Если каждый из нас хочет двигаться вперёд — на своём пути он должен сам стать Риккаем. Понимаешь? Ты один должен воплощать в себе и волю, и дисциплину, и стратегию. — Я понял, семпай. — Волной по телу Акаи проносится дрожь, унимая горячую пульсацию крови в голове и оставляя в ней лишь холодную ясность. Он стоит у двери в открытый космос и понимает, что должен будет сделать этот шаг. Один. — Я найду решение для парных. Акая знает, что никогда не сможет быть мастером данных, но с этой точки на пути он заберёт с собой всё, что сможет унести. Он сам станет Риккаем. Пусть это будет последним уроком Янаги-семпая, который Акая запоздало, но всё-таки сумеет оценить. «После этого я сосредоточусь на новых целях». После этого их пути разойдутся. ...Так же, как расходятся они теперь, когда Акая сворачивает на свою улицу: в полном молчании. Тишина обрушивается на него, как неизбежная послематчевая усталость, оглушая после всех событий и разговоров этого долгого дня. Даже собственных шагов по пустынным ночным улицам Акая не слышит. Лишь гулко отдается в голове каждый судорожный глоток — комки рождаются и рождаются в его горле, рвутся наружу, пока он не сдаётся, прекращая давить в горле эту солёную горечь. Вот он и остался один. Совсем один на пути к тому сиянию, от которого поклялся не отводить взгляда. Потому что стоит отвести — и зияющая пустота вокруг сожмёт тисками страха, сдавит дыхание. Как эти идиотские слёзы сейчас. «Наша командная сила обернулась индивидуальной слабостью». Верно. Едва ли Эчизену страшно пробиваться наверх в одиночку — он всегда был сам по себе. Акая — когда-то раньше — тоже. До Риккая. До команды, которая сперва была лишь кучкой соперников, которых требовалось обыграть, а затем — как ни крути — стала его семьёй. Акая отрицал это, мечтал о дружбе и понимании, но соль в том, что члены семьи вообще редко бывают друзьями, и ещё реже там царит взаимопонимание. И тем не менее семья — это твой мир. Лишиться его — всё равно что остаться в пустой невесомости. Знал бы Акая, что всё так выйдет!.. Не пошёл бы он в этот Риккай. Учился бы в другой школе, тренировался бы у какого-то тренера, думая лишь о строчках рейтинга ITF и плевав на состязания школьных клубов; и Три Демона были бы для него лишь соперниками, с которыми изредка он пересекался бы на юниорских турнирах. И не было бы сейчас этой невесомости, не было бы страха, не было бы боли в груди, от которой тошнит и хочется заскулить... Интересно, Сакуно точно так же страшно сейчас? Оторваться от команды и оказаться в совершенно другом мире, где даже говорят на другом языке — совсем одной? Нет, вряд ли. Не так давно она уже бросила Сейгаку, а к команде Риккая ещё не успела прикипеть... Больше всего хочется развернуться и догнать Янаги, сказать: не бросай меня, семпай, подожди. Не оставляй одного. Я ещё не готов. Акая сжимает зубы и, глотая слёзы, ускоряет шаг. Если он не готов сейчас, в этот самый момент — значит, он не будет готов никогда. Всё остальное — только отговорки и оправдания. * * * Мир всё ещё кружится в невесомости, когда Акая наконец добирается до своей комнаты и падает на кровать. Пятна лунного света, сочащиеся сквозь листву, переползают по настенному календарю, с которого ухмыляется Джокович. Цепочка кривых колечек отмечает вереницу дней Национального чемпионата. Начало сентября отблескивает стикерами — турнир в Осаке уже совсем скоро. Киотский челленджер в октябре ничем не отмечен. Потому что шансов у него туда попасть, прямо скажем, не много. Но взгляд и без того сходу выцепляет число 25. Акая поднимает себя с кровати, делает шаг через темноту. Нашаривает фломастер в ящике стола и несколько раз обводит дату жирной, твёрдой линией. Он это сделает. 3 месяца — в которые он больше не будет думать ни о чем, кроме цели. За которые он соберет себя по кусочкам. И станет наконец тем, кем всегда мечтал быть. В каждом матче. В каждом своем решении. В каждом шаге на пути — он будет Риккаем. Воля. Дисциплина. Стратегия.