The chronics of spirit

«Нет той боли, что ты бы не вынес». Чондэ учили еще в детстве этому простому правилу, под кожу вшивали. Забыли только сказать, что болеть будет, что будет мучить так, что попросишь сам скоротать время на свой страх. Без цветов ему совсем плохо, он сидит на земле, покрывшейся пеплом, и злую боль свою пытается как-то спрятать. Он греет семечко одно, в холодных руках своих держит. Поет, поет как тогда – своим прекрасным цветам. А потом зарывает его в землю. Где-то рядом скулит Чанёль, говорит, что Чондэ сошел с ума. А тот ищет какие-то семена, они мертвые явно, сожжённые огнем. Чондэ старается, греет их, пытается оживить. Завтра сердце опять начнет болеть, потому что семенам он отдает всего себя. «В этой почве росла душа моя». Он хоронит с нежностью каждое зерно и думает, что, может, хоть одно прорастет – ему больше не надо. Но здесь обитает страх, боль ссохшихся жил, здесь не может расти душа. Низким гортанным криком кот разрезает тишь. Срываются вороны с крыш и долго кружат, задевая острыми крыльями медные облака, непрестанно шумят, наводя тоску. «Нет той боли, что ты бы не вынес». Чондэ ждет, должна же боль когда-то закончиться, не только его, но и всех. Он поет недопетые песни своим мертвым цветам, иногда – Чанёлю, чтобы отвлечь от боли обожженных рук. «Скоро пройдет, Чанёлли, скоро пройдет». Крис улетел, Русалка ушла с душой, а кот ощетинившись, последовал за ней. «Не к добру это». Зверь на ловца бежит, и сон на ловца бежит. Все одно – запутаться и погибнуть. Бедная Русалка, она запуталась в сложных сетях человеческих чувств. Зверь на ловца бежит. Но у сна осторожнее бег. После смерти сны станут свободными. А Русалка не станет никогда, тяжким бременем ляжет на сердце Минсоку. *** Сколько можно пройти, не зная точной дороги? Сколько можно пройти, когда за спиною стоит страх, когда он дыхание твое забирает и ноги наливает чем-то тяжелым. Кот идет по пятам Русалки и отчего-то его хочется приласкать, он, похоже, злится за испорченную жизнь, как те коты, что живут в подворотне, которых никто и никогда не любил, которых обходят стороной, потому что они страшные облезшие, больные. Лес неспокойный, он гудит тысячами теней мрачных, злых. Они подлетают так близко, что можно почувствовать их дыхание, они невидимыми щупальцами пробираются под ребра и тоже ласкают, только болью, показывают, как она может быть прекрасна. Вселяют страх животный, настоящий, они уговаривают остаться с ними, стать одной из них. Сквозняк потревоженной души. Ветра нет, но сквозит так, что тело судорогой сводит. Холодно и одиноко. В такую ночь самые ненужные мысли находят свою дорогу и начинают показывать отдельное кино. Пленка старая, потускневшая от времени, потому что и мысли не новые. С рассветом она должна умереть. Кто же пожалеет ее бедную, кто приласкает, кто утешит в последнюю минуту? Мысли ожогами остаются на сердце. Страшно. Русалка идет босыми ногами по холодной земле и не знает, где она. Кажется, потерялась. Тени все время кружат и сбивают с пути. Фонари не горят. Фонари, которые погладили бы тени, приласкали бы их светом своим, не зажжены. Отчаяние бьет по лицу, оставляя шрамы глубокие, бессмысленные. Как же все глупо, как беспощадно человеческое сердце и как беспощадно оно может любить. Болью отдаваться в груди и напоминать что-то сердечное, смолой по внутренностям растекаться и горечью во рту. За эту ночь Русалка поседела. Наверное, от взрыва пеплом покрыло волосы, от взрыва надежд. У ее боли шесть букв в имени и глаза темные, как дно океана. Шесть букв, которые по-отдельности ничего не значат и глаза, которые и стали изначальной причиной верной гибели. Только бы успеть до рассвета. Только бы успеть. Не повезло ей, бедной. Не повезло родиться падкой на новые ощущения. Не повезло и потом с сердцем привязчивым, больным, с жалостливым взглядом, что беду навлек. Если бы могла еще тогда, в первую встречу, убежала бы от Минсока, убежала бы и не оглядывалась назад, его попросила бы не приходить к берегу, не ждать ее, не ласкать словами добрыми и никогда, никогда не говорить ей о любви. Впереди целая вечность тьмы, и это даже приятно. Вечность, чтобы найти путь, а пока ищешь – становиться тоньше, отчаяннее. Тени опять бьют холодом, только мертвому сердцу уже не сделаешь больнее. Русалка столько боли в себе пронесла за все это время, что перестала ее бояться, привыкла, что ее корчит, наверное, так и должно быть. Ноги совсем онемели, сбитые в кровь, поцарапанные ветками. Сил нет дорогу искать. Душа в баночке трепетно горит, на волю просится - к Мину обратно, тоже скучает. Русалка так завидует душе, ведь та будет жить в Мине, станет Мином, ее дорогим, любимым Мином. А она исчезнет, никогда не коснется больше его тела, в глаза не посмотрит, не будет пересчитывать ресницы, и вот это «больше никогда» болью в голове отдается, так плакать хочется. Тени плотнее становятся, воркуют, жалуются, уговаривают сдаться. Русалка почти прислушивается к их голосам. Огонь. Она видит вдали огонь и идет к нему. Там тепло, там она отогреется и может тогда перестанет искать свой путь. Рядом с костром сидит кто-то с трубкой в руках. Пахнет сожженными листьями и вишневым табаком. - Садись, ты замерзла, пусть оттают твои снега. Русалка протягивает холодные руки к огню и смотрит на странного парня. Таких она еще не встречала. У него во лбу рог, а одет в длинное шелковое кимоно, расшитое узорами, которые время от времени меняются. Чудное существо, умиротворенное. Сидит с закрытыми глазами, трубку курит. - Ты ищешь дорогу к смерти. Он открывает глаза и цвета они у него зеленого, ярко зеленого, как трава по весне. - Мне нужно отдать душу. - Ты почти усомнилась в том, верный ли твой путь. - Я не знаю куда идти. Я устала. - Знаю. Все, что творится в лесу – отчасти мой удел. Я лесной дух, что появляется только тем, кто дорогу свою забыл. Меня зовут Исин. Придвинься ближе к огню, он ожогов тебе не оставит, растопи в себе лед, отпусти тьму. Я дорогу помогу тебе найти, но взамен попрошу об услуге. - Но у меня ничего нет. - Я хочу, чтобы ты спела. Русалки умеют петь и песен я их у себя в лесу не слыхал. У Русалки в горле дыра, из которой только с шумом воздух вылетает, но не слова. - Закрой глаза, подумай о том, к кому ты идешь, пой для него, а не для меня. Тени вокруг воют, не хотят отпускать, все равно вернется, все равно еще больше побитой. «Спой в последний раз Мину, вдруг услышит. Пусть запомнит, пусть песня эта станет ему оберегом в самые злые ночи, в большие снега». Склони голову И я спою тебе колыбельную, Которая унесет тебя назад в детство. Моя песнь убаюкает тебя, И если пожелаешь, я спою тебе и завтра. Будь благословлен моей любовью, В долгий путь, что предстоит пройти. И в пути, я желаю тебе не встретить потерь. Да будет добро во всем, Что попадется тебе на пути. И пускай ангелы Следят за тобой с небес, Ведут по дороге жизни, Охраняя и защищая От всякого зла. Звучат последние слова песни и тишина. Тени успокоились, все тихо грустили вместе с Русалкой, а она плакала, роняя на землю слезы-жемчужины, закрыв глаза, вспоминала в закатных лучах Мина, тогда еще ее Мина. - С первыми лучами тебя не станет, но если хочешь, я могу тебя у себя приютить. Исин смотрит на Русалку взглядом, похожим на дом, когда уютно и точно знаешь, что тебя ждут. - Разве тогда я не умру? - Я подарю тебе новое тело. Ты станешь птицей, хочешь? Будешь жить у меня в лесу и петь. Черный кот шипит, воет так, что становится жутко, но не может подойти близко к огню. - Я согласна. Исин берет руку Русалки и на запястье оставляет печать в виде единорога. - Мы скрепили свой договор. А теперь, я помогу тебе добраться до берега. Спеши, скоро рассвет. От щелчка пальцами в воздухе появляется светлячок. - Он покажет тебе путь к берегу, ступай. Русалка идет вслед за маленьким существом, спешит скорее добраться до Мина. Волны огромные, громкие, злые. Шипят, не подпуская к себе. Рядом Кай, котом черным сел и ждет. Русалка зовет, только Мин не слышит, и потому она начинает петь как когда-то, лишь для него. Волны рвут звуки, и вряд ли они доходят до дна. Покусанная луна уже почти умерла, совсем немного и будет рассвет. Русалка поет, кричит, плачет, только Мина все нет. От отчаянья она просто садится на холодный и мокрый песок, умоляя про себя, чтобы Мин пришел. Ее обнимают со спины холодные руки. - Что ты наделала? Русалка поворачивается и смотрит Мину прямо в лицо. Луна, которую кто-то надкусил, которая так стремительно клонится, чтобы встретить рассвет, крадет ее последние часы жизни. - Я принесла твою душу. Мин тяжело дышит, в голове как-то внезапно всплывают строчки когда-то написанной Ханем песни: "Выключи свет и пусть рассвет придет, ее уже не спасти. И все, что ты можешь, только плакать от любви к ней". Он прижимает Русалку к себе, словно еще надеется, что его объятия могут предотвратить ее неминуемую смерть. - Ты не должна, пожалуйста, только не ты. Ты же говорила, что ты меня любишь. - Моей любви недостаточно, чтобы заменить тебе твой дом, но достаточно, чтобы отпустить. Я встретила лесного духа, он пообещал сделать меня птицей, приходи в лес, когда я умру, приходи, я буду тебе петь. Она больше не говорит ничего, потому что голос обрывается. Только отдает бутылочку Мину. Бледный, мертвенный свет луны освещает их, застывших, как статуи, греет ледяным светом. Из-за слез глаза у Русалки красивые, горят сказкой и отчаянием. - Я люблю тебя Мин. И это больше, чем он может выдержать. Он сжимает свою Русалку чуть ли не до хруста костей. Неужели он так много просил? Неужели он так много хотел, и почему эта любовь была обречена на такой конец? Он знает, что ответов не получит. Мин аккуратно откупоривает баночку и осторожно выпивает душу. Она больно разрастается в нем, заполняя пустое место. Лучше бы она вонзила в него нож и стала человеком, лучше бы и вовсе никогда не встречала. За болью их наступает рассвет. Он нежно обнимает небо, и с первым лучом Русалка превращается в пепел, тает в нежных объятиях Мина, в последний раз. Мин беспомощно смотрит на ледяные волны и пытается в них найти свое утешение. Ему пора возвращаться домой. Его сказка окончена.