Reconstruction

На улице беспрерывно и нудно моросило. То ли дождь, то ли (наконец-то!) снег – не разберешь. Капли бились о стекло, шурша, точно песок, и это раздражало Алана. Впрочем, его всё раздражало. Черный пластиковый корпус телефона, желтоватый паркет, ковер, заглушавший шаги, и давящая, парализующая нерешительность. Именно из-за этого, из-за одного нерешенного вопроса Алан не мог заняться ничем другим – мысли срывались с тонкой доски и падали в море под гогот пиратской команды. Он кидал монетку, и выходило «нет», но этот результат его не устраивал, он снова кидал монетку, и выходило «да», и Алан шел к телефону, брал трубку – тут же возвращая её на рычаг. Растерянно бродил по студии, разглядывая свое искаженное отражение во всех полированных поверхностях. Он никак не мог просто сесть и набрать номер. То казалось, что за ним следят (и Алан параноидально выглядывал из окна, чтобы убедиться, что никто не идет к студии), а то – и это куда страшнее – горло сковывало от вопроса: о чем он собирается говорить? Что он скажет после «привет»? И услышит ли он хотя бы натянутое, хотя бы недовольное «ну привет»? Если Энди сразу бросит трубку, едва узнав голос Алана – это, пожалуй, было бы понятно. Наверное, Алан бы даже гордился сохраненным статусом человека-на-которого-злятся. Неприязнь – это все-таки признание того, что ты – не пустое место. Ненависть – свидетельство не безразличия. Оборванный, не начавшись, разговор, показал бы, что Алан не один такой, неудачник, не сумевший пойти против обвала идиотских, сопливых (о господи, чушь-то какая!) мыслей. Показал бы, что у вопроса есть и вторая сторона. Но Алан не знал, будет ли он в состоянии перенести вежливое, отстраненное дружелюбие. И ведь, казалось бы, у него всё хорошо – зачем вообще он решил звонить? Казалось, успокоилось, застыло в залежах окаменелых воспоминаний. Наверное, он разбирал склады старых фотоальбомов на чердаке – тогда к нему и пришла та робкая мысль, зерно сомнения, размером едва ли больше микрона, и захотелось просто спросить: как дела? Без задней мысли, узнать, а как там, вообще, в целом, жизнь и… да… как-то так… Алан убрал альбомы, а заодно с ними и мысль, подальше от света, но скорлупа уже треснула, и сомнение пробивалось белёсым ростком в полутьме чердака. Оно крепло и как ядовитый плющ опутывало сознание, уверяя, что ничего не случится, от одного-то разговора, право, Алан, вы ведь уже всё решили, пережили и успокоились, зарыв воздушных змеев на шесть футов в песок Средиземноморского побережья. «Я просто позвоню – и всё». Алан злился, стучал пальцами по крышке стола, и снова и снова кидал монетку в пять пенсов. *** Трубку взяли после двенадцатого гудка – Алан (а он считал) уже почти отчаялся. - Привет! – раздался звонкий девчачий голос. - Э-э… Меган? – Алан ненадолго задумался. Мысли сбились с запланированного круга, но всё же он постарался упорядочить разбежавшиеся во все стороны фразы. - Приве-ет, Меган. Как у тебя дела? - Я не разговариваю с незнакомыми, - радостно сообщила Меган. Кто-то на заднем плане окликнул её. – Ма-ам, я тут. - Даже по теле?.. - Алан резко оборвал себя. – Но мы ведь знакомы. Правда, ты, наверное, меня не помнишь. Когда мы последний раз виделись, тебе было года два, ты каталась у папы на шее и плевалась во всех, кто проходил мимо, - Меган, похоже, обиделась: - Дяденька, - буркнула она уже совершенно недружелюбно, - А вам вообще кто нужен? - Позови папу к телефону, пожалуйста. - Да, слушаю. Алан боялся, что после этих слов, почувствует, что тупеет, почувствует, как мысли выветриваются из головы, оставляя идеальный вакуум, но, против ожидания, быстро нашел голос. Говорить оказалось просто, уж куда проще, чем молчать. Ровно, неожиданно дружелюбно. За несколько лет смылась привычка сразу переходить в пикировку остротами, настороженное ожидание колкостей куда-то ушло, и Алан не мог с уверенностью сказать, что ему это нравится. Он не контролировал уже, что говорит. Слова вылетали из него, а он даже не понимал, что говорит, так что когда он наконец положил трубку то едва ли смутно помнил, о чем был разговор. Впрочем, нет. Точно Алан запомнил, что они договорились до того, чтобы условиться встретиться. В следующий четверг. Но пока он сидел, смотрел на точно дымящийся корпус телефона и ощущал, как остывает безудержная бравада солдата, выскочившего из окопа под пули, то четче становился в памяти странно горчащий осадок от вежливости, недвусмысленной и банальной вежливости Энди. - Мы просто увидимся – и всё, - отчеканил Алан, вслух возражая бормотанию сомнений. – Поговорим – и всё. Действительно, что вообще может пойти не так? *** Неуклюжий – так бы охарактеризовал себя Алан в тот четверг. С самого начала, с первой пуговицы на пиджаке и до парализующей непривычной растерянности и почти каменной уверенности, что Флетчер возьмет и просто не приедет. В конце-то концов, у него есть право передумать и не сообщить. Он вообще может таким странным образом отомстить – если, конечно, он считает, что месть не только допустима, но и всё еще уместна. «Боги, я идиот…» - безысходно билось в голове. Сидя в своей машине и бездумно листая радиостанции, Алан снова и снова вспоминал самую дурацкую ошибку того разговора: в какой-то момент, вспомнив, что Флетч по-прежнему не садится за руль, Алан без задней мысли предложил заехать за ним. Аккуратный отказ ясно дал понять, что в своей беспамятной смелости Алан хватил лишнего. Энди поблагодарил, но сказал, что доберется на такси. А теперь условленное время прошло, и Алан уже знал совершенно точно – Энди забыл. Да, никаких сомнений, намеренно и старательно стер из памяти. Алан закусил губу, заставляя себя не думать об этом, и, прогоняя дурацкие мысли, крепко зажмурился. А когда открыл глаза – на тротуаре стоял Флетчер. Алан подумал даже, что ему мерещится и тщательно проморгался, но нет, вот он, Энди старательно вдавливает недокуренную сигарету в край урны. Не раздраженный, не удивленный, не озлобленный, не радостный - просто Энди. Алан в растерянности уставился на пыльное стекло. Сейчас он выйдет из машины, скажет «привет». А что дальше делать? Что дальше говорить? *** Он слишком хорошо помнил последний раз, когда у них была возможность поговорить по-настоящему, честно. Тогда они все развалили и подожгли руины. Они молчали и не так, как прежде бывало – заткнуться и смотреть в потолок, плечом чувствуя плечо другого. Тогда они молчали, воздвигая непробиваемые стены. Автомобиль мотал километры от Валенсии обратно в Мадрид. Достаточно было слова, взгляда, чтобы разрушить фундамент воссоздаваемых границ, но они все ждали – не то знака свыше, не то… Им не хватило пяти часов, неумолимо заканчивавшихся пяти часов, на то, чтобы проглотить одному проклятое гордое оскорбление, другому – собственный страх, и когда показались стены дома-студии, баррикада уже была завершена и цемент фундамента безвозвратно окаменел. Только кидая рюкзак на пол в своей комнате, Алан вспомнил вдруг, что они забыли второго воздушного змея. Тот, красно-зеленый, наверное, остался в номере Энди. Флетчер же тогда вовсе не думал об этих змеях. Даже не став разбирать вещи, он пошел в студию, где обретался Мартин, похоже, выживший остальных своим равнодушным сосредоточенным молчанием. Когда Флетчер зашел в комнату, Мартин едва ли пошевелился - валяясь на диване, он смотрел в пространство, и взгляд его был по-безумному не сфокусирован. Услышав шаги, Мартин приподнялся, безучастно посмотрел на Энди и снова опустил голову на подлокотник. - Нет? Не вышло? – вместо приветствия спросил он. Говорил он достаточно твердо. Энди бы заподозрил, что он попросту притворился пьяным, если бы Мартин вообще умел притворяться. - Что не вышло? – буркнул Энди, вовсе не потому что хотел услышать ответ, а потому что не расслышал. - Если хочешь знать мое мнение, - Мартин апатично помахал рукой, рисуя в воздухе какой-то график, - Вы оба беспросветные дураки, - Флетчер что-то пробормотал, спросил, нормально ли Мартин себя чувствует, а тот, неожиданно встрепенувшись, сел, свешивая ноги с дивана. Он странно, точно пробуя пол на прочность, постучал по паркету босыми пятками, и, поднимая голову, уставился на Флетча. – И даже если не хочешь знать: вы всё равно дураки, - Энди выдержал этот долгий, рассеянный взгляд и промолчал. На то, собственно, он был и Энди, чтобы, четко разбирая сигналы маяка, делать вид, что сослепу не заметил, и вяло кивать, будто бы он не понял намек. Мартин понял, что он понял – и вовсе необязательно было об этом говорить. Флетчер присел на диван возле ног Мартина и поинтересовался, исключительно из вежливости: - Что-нибудь сделали в мое отсутствие? - Мартин только зевнул, - Мда. Надо сказать, КПД у вас зашкаливает. - Мы невероятно, потрясающе, беспредельно продуктивны. Растерянно заплетаясь в ногах, Алан брел по коридору второго этажа. Он тоже хотел узнать, было ли хоть что-то записано, пока их не было, и разыскивал кого-нибудь, кто бы это ему рассказал. Кто-нибудь, но не Мартин. И не Дэйв. Однако, проходя мимо комнаты последнего, Алан словно запнулся о невидимый провод. Дверь – нараспашку. Виден край матраца и ноги лежащего на нем Дэйва, и эти ступни показались вдруг Алану такими жутко неподвижными, что мысль возникла сама собой: «Неужто захлебнулся наконец-то? – немного подумав, Алан пожал плечами. - Ну и черт с ним…», - и отвернулся. Но буквально через секунду он бросился в комнату - его окатило жгучим стыдом за собственные черствые мысли. Как он мог так спокойно относиться к жизни, к полубезумному, полумертвому, но упорно живому человеку? Замерев в дверях, Уайлдер пристально вслушивался в дыхание спящего Дэйва, когда тот приоткрыл глаза, завозился, переворачиваясь на бок, буркнул что-то, и Алана швырнуло из стыда в обиду. Он тихо выругался и пошел в свою комнату – чтобы выключить свет, задернуть шторы и чувствовать себя отвратительно. Даже не стал запирать дверь. Теперь он знал, что никто не придет к нему, чтобы спросить, как дела. Отключили режим искусственной гравитации, и весь экипаж полетел, кувыркаясь, в гиперпространство. Алан очнулся, услышав легкий стук. Оглянулся, ошарашенно моргая, – возле машины стоял Энди и, вежливо улыбаясь, стучал костяшками по стеклу. - Машину узнал, – усмехнулся Флетчер. – Где ты умудрился поцарапать бампер? *** Утром еще, мысленно конструируя будущий разговор и пытаясь представить, как Флетч может ответить на его вопросы и что спросить в свою очередь – Алан не учел только одного: тишины и разговоров о политике, хуже которых не может быть, наверное, ничего. Он помнил ощущение, когда… когда тебя точно рентгеном просвечивают, в несколько секунд замечают все детали – сейчас этого ощущения не было. Они говорили о введении «на континенте» евро и о безработице, Флетч рассказал о том, что одну его знакомую совершенно нечестно сократили и теперь её не берут ни на какую работу, потому что ей сорок два. Алан механически, на автопилоте вспомнил, что брат недавно рассказывал о выборах в Норвегии… и разговор выходил отстраненным и неприятно серьезным. Они шли вдоль парка, Флетчер сжимал в карманах кулаки, потому что забыл перчатки, Алан смотрел себе под ноги. - Давай-ка повернем, там дальше кладбище, - неожиданно вспомнил Уайлдер. Как-никак, в свое школьно-шортное время он набегал в этом парке не один десяток миль. - Кофе? – предложил он, рассеянно указывая на кафе неподалеку. - Пьянствовать печень уже не дает? – вопросом на вопрос откликнулся Энди, указывая на паб в соседнем доме. Алан глянул на часы: - Да три часа же только. После пяти – охотно. - Первая стадия алкоголизма, - хмыкнул Флетчер. - Я думал, ты вылечился. - Все вылечились, - Алан опустился в кресло, неприятно скрипнувшее искусственной кожей. Не смотря в его сторону, Энди странно долго возился, снимая куртку и заталкивая в рукав шарф. – И Мартин тоже, да? Как он, кстати? - Тебе, правда, интересно? - Конечно! – сразу же горячо возразил Алан, и Флетч вроде бы поверил, но не стал выкладывать всё, ограничившись вежливым, дружеским минимумом, который с одной стороны не выставляет вооруженный кордон между людьми, но дает понять, что из круга «своих» ты уже вышел. Правда, Алан не захотел этого понимать. Такой чуткий всегда, когда намеки касались его самого, сейчас он просто не услышал вежливого умолчания в коротком рассказе Энди. - А Дэйв? - А что Дэйв? Сидит себе дома в Нью-Йорке, чай пьет, на фотографии любуется. - Он… нормально себя чувствует? - Да этот стервец, он живучий как бацилла. Его ничем не вытравишь. Алан даже опешил: - Он же твой друг… - А еще он гениальный манипулятор. Причем сам этого не знает. Ты вон беспокоишься о нем, а почему, спрашивается? - Потому что он мой друг. - Он был твоим другом-от-безысходности, - ухмыльнулся Флетч. Алан едва заставил себя «добродушно» засмеяться: - Флетч, да ты рехнулся! - Справку показать? - так же «добродушно» фыркнул Энди. Не спрашивая дозволения, он достал сигареты и закурил. - Старая шутка, - поморщился Алан. - Не смешно. Безразлично пожав плечами, Энди потянулся к пепельнице в форме раковины, что стояла посреди стола. Стряхнув пепел, он откинулся на спинку стула: - Я будто на допросе. А сам-то как? Алану захотелось взвыть. Он не понял, почему, но из-за этой отстраненности у него начали трястись руки. Почему настолько безразлично? Почему он будто во Фридрихшайне, а Энди, в Кройцберге, насмехается за ним, выглядывая из-за стены? Той самой их стены, которая так и не рухнула. Тем не менее, Уайлдер продолжил: - А что со мной может случиться? Хожу во сне, пишу альбомы… - Тоже во сне? - Наяву, но какая разница? Недавно вот последние партии Диаманды дописали. - Какой Диаманды? Галлас? Господи, да она ж страшнее, чем наша учительница в начальных классах! А, между нами, это о чем-то говорит. - Не будь так жесток к ней! Она шикарная женщина. - Когда я без очков, для меня все женщины шикарны. - Чертов бабник! Ну ничто, совершенно ничто не меняется! - Остепенившийся и солидный, прошу заметить. А голос, кстати, у неё своеобразный, может даже слишком. Ты потому и пригласил её, да? Это, наверное, то, что подойдет к твоей музыке. - Ты слушал? – аккуратно поинтересовался Алан, почти боясь, что Энди начнет хвалить «Unsound Methods», но Флетч только усмехнулся: - Неа. Мне никто не прислал пластинку на рождество, а до магазина я так и не доехал. Могло показаться, что музыка будет слишком болезненной, слишком личной темой для того, чтобы её могли поднимать люди, раньше игравшие в одной группе, но именно обсуждая музыку, общих знакомых, чьи-то пластинки, они поняли, что могут балансировать на грани вежливости, не выдавая «военных тайн», но и не отталкивая собеседника вот так, сразу. Пока что – присматривались. Опасливо, осторожно. Оттолкнуть-то всегда можно будет. Потом. Как-нибудь. В случае чего. Странно, но Уайлдер почти обрадовался, когда Флетч вспомнил о делах, потому что разговор не успел докатиться до выдавливания последних неловких и разрозненных слов, что было бы хуже смерти, хуже даже политики. Этакое негласное правило, требующее уходить, прежде чем тебя захотят спровадить, было соблюдено, и Алан мысленно поблагодарил Энди за эту его чуткость, за то, что Флетчер вовсе не выглядел сейчас великодушным сюзереном, который, смилостивившись – так уж и быть, – отпускает от себя вассала. Обычный Энди. И эти обычность, ненаигранность и обезоруживающее дружелюбное спокойствие – просто добили Алана и лишили дара речи. Пока Флетчер надевал куртку, Алан отчаянно соображал – в своих репетициях разговора, он даже не вспомнил о том, что придется этот разговор хоть как-то завершать – и когда Энди протянул руку, не сразу это заметил, но спохватился и вскочил. У него было до того странное выражение лица, что Флетчер едва не испугался – казалось, Алан вот-вот, сейчас, в следующую секунду скажет то, что следовало сказать еще давно… - Ну ладно, Флетч, бывай, - улыбнулся Алан. Он замешкался, будто старшеклассник, не решаясь протянуть руку, но точно переломил что-то в себе, нервно мотнул головой и твердо пожал ладонь Флетчера. *** Энди попросил водителя остановиться, едва они успели проехать два квартала, и дальше шел пешком. Упрямо и быстро, не обращая внимания на то, как механически-неестественно прижал руки к бокам. Он хотел устать. Чтобы тело устало так же, как устало сознание. Чтобы прийти домой, упасть и сразу уснуть. Чтобы не разбирать каждую фразу, препарируя и заспиртовывая интонации. А ведь мучительно хотелось снова удариться в анализ, докопаться до чего-то того. Того, почему ему вообще позвонили и почему он так покладисто согласился. Того, отчего у Алана начали трястись руки – и он торопливо сцепил пальцы в «замок». Отчего хотелось убежать – и остаться на месте. Отступить – и взорвать стены крепости. И странное ощущение преследовало Энди, пока он быстрым злобным шагом шел в сгущающейся темноте, заставляя себя не думать, не думать, не думать – ощущение, будто всё это с ним уже было.