Ледяная буря разума

История науки всегда пестрила примерами человеческой самоотверженности, приверженности своей идее, желанию «облагородить» мир, улучшить его, во что бы то ни стало. Такие настроения всегда служили отличительной чертой гения от бездарности, изобретателя от человека ни чем не увлеченного, помимо собственной персоны, фантазера от прагматика. Но и не столь редкими были и плачевные последствия этой гениальности. Гении не умеют любить, точнее, не умеют уделять нужного внимания таким глупым и обременяющим мелочам, как человеческие чувства. Они циники, фанатично увлеченные только идеями, генерируемые в их мозгу. Именно поэтому они не разбираются в человеческой душе, и за неимением опыта в общении, судят других людей по себе, а то есть, представляют их такими же возвышенными, не обмеренными земными потребностями и корыстью. Но люди же не такие. Саймон, подперев голову руками, вольготно развалился на своей кровати. Почти утро, солнце неторопливо, но уверенно и верно поднималось из-под земли, занимая положенное место на небосводе. Сон опять не шёл к нему, да и с появлением короны в его жизни, совсем не хотелось спать. Саймон замечал в себе изменения, он пугался их, их быстрой смене и неожиданности. Все начиналось с пустяка. Щетина. Потом усы, еще немного и небольшая бородка, а теперь уже и борода. Он пытался бороться с этим. Брился почти каждый день , но за безрезультатностью этого действия, он его оставил. Скорее, он просто смирился, даже привык. Вот и сейчас, размышляя, он таким уже привычным жестом запустил себе руку в бороду, поглаживая ее. «А не так уж она и плоха»,- перестав поглаживать бороду, он оставил одну руку на груди. Если борода пришлась ему по душе, то другое никак не укладывалось в его голове. Он начал седеть. Волосы, сначала медленно терявшие свой каштановый цвет, а скоро и вовсе переставшие быть таковыми, стали белыми. Саймон напоминал себе седовласого старца, и только отсутствие явных морщин на лице напоминало ему его истинный возраст. «А ведь мне всего сорок»- грустно зазвучало в голове. Изменился нос, ставший более заостренным и … длинным. Приподняв пальцем кончик носа, Саймон вспомнил сказку о Пиноккио, у которого нос удлинялся в расплату за вранье. Может быть ему это тоже в наказание за что-то ? За научное высокомерие или… Бетти ? Ох, он забыл про свою Принцессу. Как она ? Пару раз он попадал, щелкая бесцельно пультом каналы, на ее интервью, в которых она рассказывала о растительной биомассе. Саймона приятно согрела мысль, что она не сдалась, что она все-таки решила прислушаться его совету. Вина за ту скомканную встречу и его странное поведение, будто камнем сдавливало его по ночам. Он помнил все до мелочи : как ее прекрасное лицо исказилось и стало вмиг некрасивым, что-то чужое в этот момент проскользнуло в ее чертах, исчезла былая нежность и мягкость, это оттолкнуло Саймона и испугало, но больше всего его поразило, что она просто ушла. Развернулась и ушла. Ничего не сказав. У него был порыв догнать ее, остановить, поймать за руку, развернуть к себе, нежно приподнять ее заплаканное лицо за подбородок и медленно поцеловать. Но он этого почему-то не сделал. Ноги будто приросли к асфальту и не хотелось никуда идти. Ему даже казалось, что Бетти в душе ждала, что он ее вернет, что он ее остановит, что это спасло бы их рушащееся «мы», но он сделал выбор. Корона. Корона заменила ему Бетти. Резкие проблески былого Саймона пытались взять верх над новой сущностью. В такие моменты, которые были очень редки, и с каждым днем становившееся все менее длительными, он как ученый, заразивший себя неизученной болезнью, для того, чтобы найти лекарство; пытался записать новые симптомы, отразить все изменения и по возможности найти противоядие. Поняв, что последнее бесполезно, что Корона – причина всех его бед, а избавиться от нее он не в силах, он попытался создать видео архив своих изменений, каждый день снимая себя на камеру. Таким образом, он хотел поведать миру свою историю, предостеречь следующего, кто попадет в цепкие лапы Короны, чтобы уже тот несчастный, смог избавить человечество от этой дряни. Еще он мечтал, что эта видеозапись попадет в руки Бетти, это был его дневник, и он хотел, чтобы она видела, что это не он - Саймон, оттолкнул тогда ее, а Корона. Он хотел, чтобы она его простила, а извиниться в жизни, у него не хватило бы духу, да и он не мог быть уверенным в том, что Корона снова не влезет в их разговор. Он радовался за Бетти, будь он в трезвом уме, он бы даже помог с расчетами и опытами, но теперь он был опасен для нее. Недавно он стал замечать, что у него проявляется и магические силы, связанные со льдом и снегом. Ну, как бы это странно не звучало, но он мог охлаждать все вокруг себя, замораживать предметы. Когда ему было грустно, в его комнате сыпал снежок и завывала свою грустную песню метель. Первый раз он обнаружил это, когда пил газировку. Из–за жары из строя вышел его верный старый холодильник и содовая была ужасно приторная, теплая и ничуть не утоляла жажды. Он представил какая она была бы освежающая, если бы морозная камера работала и можно было добавить в стакан три или даже четыре кусочка льда. Закрыв глаза от удовольствия, он сделал глоток и чуть не поперхнулся. Вместе со сладкой водой он чуть не проглотил кусочек льда, неоткуда взявшийся в его стакане. И дальше – больше. Все свои открытия он записывал в отдельную тетрадку, которую везде носил с собой, так как боялся, что однажды проснется совсем другим, что навсегда потеряет себя. Потихоньку события его жизни, раннего детства и юности, стирались у него из памяти, и поэтому, вперемешку со своими формулами противоядия, размышлениями о легендах Киту, переводами и гипотезами, он писал воспоминания. Они варьировались от школьных первых влюбленностей, до защиты диплома. Хаотичные, без логической связи, он просто боялся все это забыть и навсегда потерять. Когда чувствовал, что то, что было несколько лет назад, кажется ему уже не таким реальным, он перечитывал свои записи. Он даже ввел себе это в привычку. Встал, перечитал, поставил камеру, отметил новое и так далее. А время все шло. Иногда он включал телевизор, чтобы узнать, как там обстоят дела у Бетти, как движется проект. В последний раз он делал это позавчера. «Пора окунуться в мир на-а-а-у-ки, ха-ха ! Как там поживает «Принцесса Бубльгум» ?»- рассмеявшись собственной шутке, он плюхнулся на диван и щелкнул кнопку на пульте. Экран загорелся и комнату наполнил шум: человеческие крики, стоны, слезы, плач. Вертолет, снимавший город с высоты птичьего полета, передавал жуткие панорамы. Все дома были разрушены, на дороге лежали груды человеческих тел. Кто-то из них судорожно хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Небо и воздух окрасились в зеленовато-кислотный цвет. Такого же цвета были лужи, разлитые по асфальту, они пузырились, шипели, испарялись тонкими струйками ядовитого салатового дыма. Но Саймона поразило не это. Среди людей, развалин и крошечных озер кислоты, были … конфеты ?! «Кажется, к этому причастна Бетти»- проскользнуло в его мозгу. «Но разве она могла зайти так далеко ?!»- он сильно тряхнул головой, как бы выкидывая эту постороннюю мысль. Он нагнулся ближе к экрану, если он все правильно понимает, то конфеты явно были мутантами и результатами генной инженерии, на это указывал их огромный размер. Саймона захлестнула волна отвращения, ужаса, страха за свою жизнь и жизни целого города, за будущее всего человечества. «Что, черт возьми, происходит ?!» «Конфеты», кажется, зашевелились, потом приподнялись, и Саймону открылось, что у них были глаза и рты, да и вообще, они больше походили на каких-то конфетных человечков, а не на еду. И тут его чуть не вырвало. Из глаз и рта конфетных «людей» шел гной, цвета тех луж, которые он видел ранее, такой же отвратительно зеленоватый и густой. В новостях показывали начало Грибной войны.